Мы вступаем сейчас в новую эпоху советской работы и советской борьбы. Два с половиной года мы упорно боролись с наседавшими на нас со всех сторон врагами. Мы за это время из разрозненных партизанских отрядов создали могучую, крепкую Красную Армию, которая одерживает блестящие победы, доблесть, стойкость, дисциплину которой признают даже наши враги. Но мы создали ее за счет нашего хозяйственного благополучия, за счет лучших производительных сил, которые мы вынуждены были оторвать от мирного труда и бросить в бой. Мы создали ее, чтобы оградить наш советский двор от посягательства злодеев отечественной контр-революции и иноземных насильников.
Сейчас наша задача обороны от внешних врагов, обороны от внутренней контр-революции на три четверти решена. На востоке, за Байкалом, мы встретим только уходящих чехо-словаков и, быть может, японцев. Какой путь выберет Япония, -- нам неизвестно, но мы во всяком случае ввязываться в войну не хотим, хотя смогли бы дать отпор и этому врагу, если бы он открыто на нас ополчился. Дружеских отношений с империалистической Японией у нас, конечно, быть не может, но мы желаем установить с нею так называемые добрососедские отношения. И возможно, что Япония это учтет, не желая испытать на себе острое оружие коммунистических идей. Идеи коммунизма ведь можно перевести на хороший японский язык. Мы создадим на Востоке политический штаб, который внесет эти идеи в страну Микадо. Так было и на Украине: и туда в свое время немцы приходили под желтым знаменем империализма, а уходили под красным знаменем коммунизма. Всем должно быть известно, что наши военные успехи это -- не успехи военного ведомства, не успехи армии как таковой: это успехи всех революционных рабочих и крестьян, исполненных волей к победе над старым миром -- миром насилия и эксплоатации, миром капитализма.
На Западе после разгрома Юденича также значительно изменилось положение: Эстония заключила с нами мир; Польша колеблется между войной и миром; Румыния, Латвия и Финляндия, очевидно, тоже скоро пойдут по стопам Эстонии. Отсюда нам пока большой опасности не грозит. Скоро будет ликвидирован и Северный фронт; надо надеяться, что к весне Мурманский берег и побережье Белого моря будут в наших руках.
При таком твердом военном положении, при этой сравнительной безопасности на внешней границе Советской Республики, у некоторых товарищей может возникнуть вопрос: не пора ли демобилизовать армию? Но это было бы политикой непростительного легкомыслия. Мы, правда, закончили нашу задачу на три четверти, но четверть еще осталась, а недовырубленный лес быстро зарастает. Наши враги не дремлют, они еще далеко не успокоились. В Англии Черчилль152 может взять верх над более умным Ллойд-Джорджем, который понимает опасность и бессмысленность вооруженной борьбы с нами; во Франции новый ее президент Дешанель может снова уступить Клемансо. Нам нельзя забрасывать винтовку. О разоружении не может быть и речи. Мы не имеем права оставаться обезоруженными ни на один день, ни на один час -- до тех пор, пока рабочий класс не вгонит последний гвоздь в крышку гроба последнего империалиста.
Наша демобилизация может выразиться только в реорганизации наших вооруженных сил, в изменении системы нашей армии, в переходе ее на милиционный порядок. Но что такое советская милиция? Это гармоническое сочетание вооруженной силы с трудом. При нашей будущей советской милиционной системе каждый производственный округ представит собой боевую единицу, которая будет занята мирным трудом, но в любой момент сможет пойти на борьбу с нашим врагом. Возьмем хотя бы Екатеринбургский округ. Тут должны быть созданы командные курсы, через которые должны пройти все лучшие рабочие, революционные крестьяне производственного округа. Милиционная система -- эта будущая форма наших вооруженных сил -- больше всего подходит к нашей стране, ибо она связывает вооруженные силы Республики с ее хозяйством.
Но пока, при плохом состоянии нашего транспорта, наша милиция походила бы на громадный развернутый кулак с раздвоенными, раскинутыми по всей стране пальцами, и чтобы собрать его, сжать и нанести врагу сокрушительный удар, понадобилось бы слишком много времени, а время на войне -- почти все.
Итак, армия пока должна остаться. Но многие из нас могут сказать, что нам грозит теперь более страшный враг -- разруха, и что следует по крайней мере демобилизовать квалифицированных рабочих, вырвать хотя бы их из рядов армии. Но это сделать невозможно: лишить армию квалифицированных рабочих, -- значило бы разрушить ее, вынуть из армии ее душу, ее ядро, обессилить себя перед лицом еще неведомых опасностей.
Правда, в империалистических странах -- во Франции, в Англии -- назревает революция; но именно в наиболее опасный для своего существования момент парижская и лондонская биржи могут предпринять азартный шаг и в качестве последней ставки попытаться задушить первоисточник революции -- нашу Советскую Республику. Они могут броситься на нас через Кавказский проход между Черным и Каспийским морем, и возможно, что нам по первому весеннему сплаву придется спустить на юг 3-ю армию -- нынешнюю 1-ю трудовую.
Но пока эта армия может и должна выполнять хозяйственную задачу. Она должна соответствующим образом применить и использовать свою организованную силу. Но тут мы слышим змеиное шипение наших врагов, что это все равно ни к чему не приведет, что рабочие взяли власть в свои руки, но пока не только нет кисельных берегов и молочных рек, а все больше усиливается разруха нашего хозяйства. Но эта разруха -- наследие мрачного прошлого. Мы можем и должны ее преодолеть. Эта разруха -- удел всех империалистических стран, переживших войну. Отошлем наших критиков в Западную Европу. Недавно весьма наблюдательный агент американской фирмы Морган, некий Вандерлип, отметил стремительное движение западно-европейских стран к окончательному развалу. Если мы сейчас беднее Европы, то мы зато и гораздо сильнее ее, так как мы уже перевалили через революцию и на три четверти -- через гражданскую войну. И пускай наши враги злорадствуют над каждой вошью, которая развивается у нас на почве истощения, -- у них все еще впереди.
Если мы пока еще находимся по уши в нищете, то мы и накануне возрождения, накануне избавления от всех пережитых бедствий. Расстрел Колчака в Иркутске -- это последний салют со стороны русских рабочих погибающему империализму.
Мы до сих пор жили жалкими остатками технических и материальных ресурсов; теперь их у нас нет. Мы должны все создавать заново.
Урал занимал всегда скромное место в общей сумме нашей металлургии -- он давал 20% производства металла во всей стране. Наша задача теперь -- поднять производство Урала хотя бы до 1/4 того, что он давал до войны. И в этой задаче нам должны помочь профессиональные союзы.
Через Урал, по уральским железным дорогам должны пойти в центр сибирский хлеб и сибирские ископаемые богатства. Урал и Западная Сибирь должны нам дать дровяное топливо, которым мы на долгое время вынуждены заменять каменноугольное и нефтяное в подавляющей части. Нами частью уже выработаны, частью вырабатываются теперь подробные планы работы по разрешению этой задачи. Но наши планы ни к чему не приведут, если наши производственные профессиональные организации не впрягутся целиком в эту работу.
Однако, еще до сего времени среди профессиональных союзов наблюдается вредное течение. Некоторые союзы еще рассматривают себя как отдельное тело, не связанное с государством. Они считают, что их взаимоотношения с государством сводятся к следующему: ты, мол, дай нам то и то, а мы тебе дадим известное количество рабочей силы. Но к чести профессиональных союзов надо сказать, что они не во всем смотрели на государство с точки зрения договаривающейся стороны. Когда Советской России угрожала опасность от внешнего врага и внутренней контр-революции, профессиональные союзы дали своему пролетарскому государству лучших своих членов, которые беззаветно проливали свою кровь на бесчисленных фронтах. Так поступили, между прочим, и уральские профессиональные союзы.
Чем же хозяйственный фронт отличается от боевого фронта? Разве только тем, что угрожающий нам с этого фронта враг опаснее всяких Колчаков. И на этом фронте профессиональный союз не должен быть договаривающейся стороной. Рабочие-профессионалисты не только безропотно умирали в бою, но даже пускали себе пулю в лоб, когда им угрожал плен. Этот дух высокого пролетарского подвига, конечно, не предусматривается никакими тарифными ставками, никакой премиальной системой. Это -- долг рабочего перед его классом.
И однако, мы до сих пор не видим еще этой боевой самоотверженности на хозяйственном фронте, не наблюдается еще в достаточной мере массовая воля отдать и на этом фронте все свои силы и даже жизнь. Если так у нас будет продолжаться, то мы через полгода погибнем. Три недели тому назад у нас было 59% больных паровозов, в начале войны их было только 15%; у нас паровозов стало теперь в 5 раз меньше, чем было в начале войны, а рельсовая сеть растет.
Единственный выход -- милитаризовать труд. Но слово "милитаризация" пугает некоторых. Находятся либеральные болтуны, которые называют милитаризацию труда аракчеевщиной. В Москве один меньшевик сказал, что советская милитаризация труда, это новая форма египетского рабства, когда трудом рабов воздвигаются величественные пирамиды. Но мы хорошо знаем, что такое пресловутая свобода труда на языке буржуазии и ее прихвостней: это -- свобода при помощи голода покупать труд с одной стороны, и с другой -- свобода продавать свой труд и умирать с голоду.
Под милитаризацией труда в Советской России не надо разуметь, что над рабочими будут поставлены особые военные начальники, и что работа будет производиться по команде, как думают некоторые простаки или сознательные враги Советской власти. Такого милитаризма у нас не будет. Мы под милитаризмом труда разумеем точность, исполнительность, дисциплину, напряжение всех сил.
Если бы были полны наши закрома, если бы у нас были достаточные запасы жизненных продуктов, мы могли бы постепенно строить коммунистическую жизнь, не прибегая к такому сильному напряжению. Но теперь, если мы не напряжем всех своих сил, то через 3 -- 5 месяцев у нас будет не 59% больных паровозов, а 99%, и транспорт замрет, а вместе с ним и вся жизнь страны.
Но чтобы возродить транспорт, чтобы поднять на должную высоту фабрично-заводскую промышленность, нам теперь необходимо достать хлеб, необходимо накормить рабочих, которым придется теперь работать с таким неимоверным напряжением. Этот хлеб нам должен дать крестьянин в виде задатка под те материальные блага, которые ему предоставит затем рабочий. Перед лицом природы крестьянин не стесняется этим задатком. Он зимою кормит лошадь, чтобы работать на ней весною; он весною хоронит в землю известное количество зерна в виде задатка под осенний урожай. Давая нам теперь хлеб, крестьянин дает задаток под гвоздь, под ситец, под плуг и пр., которые он получит от рабочего. Он должен нам дать хлеб: это задаток под необходимые ему в его хозяйстве предметы, а не отработок за полученную землю.
Ежегодный урожай России до войны исчислялся в 3 1/2 миллиарда пудов, а нам всего нужно для прокормления рабочих только 300 миллионов пудов, т.-е. приблизительно десятую часть или 4 фунта с пуда. Эту разверстку в 300 миллионов пудов хлеба для рабочих фабрик и заводов надо выполнить во что бы то ни стало.
Но для самого транспорта, для самих фабрик и заводов нужно также питание. Им нужны топливо, уголь. И добыча угля должна быть для рабочих таким же священным долгом, как сдача хлеба -- для крестьян. А между тем тут мы не видим должного напряжения: мы проезжали мимо Челябинских угольных копей и видели там картину преступного разгильдяйства. Из 3 1/2 тысяч рабочих, числящихся на этих копях, выходят на работу только 2 тысячи, остальные под разными предлогами отлынивают. Это шкурничество, это преступление перед интересами рабочего класса, большее, чем штрейкбрехерство. Рабочие когда-то жестоко расправлялись со штрейкбрехерами. Нам еще из нелегальной литературы известно, как в свое время уральские же рабочие мстили этим срывателям стачек, и немало их кончало свою жизнь в доменных печах.
Конечно, теперь этот дикий способ расправы неуместен; но у рабочих найдутся средства и силы заставить работать шкурников.
Надеяться только на трудовую армию нельзя: армия может работать успешно только рука об руку с усердно работающими прочими пролетариями, не одетыми в солдатскую шинель.
Когда враг железной пятой попирал Урал, центр кликнул клич: "все и все на Урал", и Урал был спасен, избавлен от своих угнетателей и насильников. То же самое теперь должен сделать Урал: он должен все и всех отдать для хозяйственного фронта.
А опасность от врага на этом фронте великая. Когда Деникин подходил к Москве, а Юденич уже был на Пулковских высотах, откуда весь красный Питер виден, как на ладони, нам тогда не угрожала такая опасность, какая грозит теперь.
Чтоб устранить эту опасность, чтоб обеспечить в будущем трудящимся массам счастливую жизнь, Советская власть в настоящее время вынуждена применять всю силу принуждения государственного аппарата и, таким образом, отрицать самое себя, отрицать свою сущность. У нас еще до сих пор не было подлинной Советской власти. Советская власть была только сторожем красной страны от свирепых собак империализма. Советская власть -- это не только 20 тысяч человек лучших рабочих, поднятых для управления страной, -- они являются только аппаратом. Подлинная Советская власть будет, когда весь рабочий класс в целом, все трудящиеся будут управлять страной, будут строить жизнь, будут работать без всякого принуждения, -- лишь по внутреннему позыву, по сознанию общественной необходимости. Мы должны создать социалистическое общество в подлинном и прекрасном смысле этого слова, и тогда нам не понадобится государство, не понадобится аппарат принуждения. Мы все будем жить и наслаждаться всеми благами культуры. К этому мы должны стремиться, этого мы должны добиваться нашей теперешней напряженной, тяжелой работой.
Красный Екатеринбург должен сделать все, чтобы приблизить этот счастливый момент. Пролетариат красного Урала должен совершить великий подвиг на фронте труда: он должен нанести самый сокрушительный удар хозяйственной разрухе, царю-голоду, царю-холоду.
Ответом на ваш красный подвиг прозвучит по всей Советской России: "Да здравствует пролетариат красного Екатеринбурга!"
"Уральский Рабочий" N 39 (520),
19 февраля 1920 г.