В лице своего наиболее авторитетного вождя, бюрократия снова показывает, как мало она понимает те исторические тенденции, которые приводят ее в движение. Когда Сталин говорит, что разница между прослойками советского общества "некоторая, но не коренная", то он имеет, очевидно, в виду тот факт, что, за вычетом крестьян-единоличников, которые и сегодня еще могли бы заселить Чехословакию, все остальные "прослойки" опираются на огосударствленные или коллективизированные средства производства. Это бесспорно! Но между коллективной, т.-е. групповой собственностью в сельском хозяйстве и национализированной -- в промышленности остается еще "коренная" разница: она может еще дать себя знать в будущем. В обсуждение этого важного вопроса мы, однако, входить не будем. Сейчас несравненно более острое значение имеет та разница между "прослойками", которая определяется их отношением не к средствам производства, а к предметам потребления. Область распределения является, конечно, только "надстройкой" по отношению к области производства. Однако, для повседневной жизни людей решающее значение имеет именно область распределения. Под углом зрения собственности на средства производства разница между маршалом и подметальщицей, между главой треста и чернорабочим, между сыном наркома и беспризорным, является не "коренной". Но одни из них занимают барские квартиры, пользуются несколькими дачами в разных местах страны, имеют в своем распоряжении лучшие автомобили, и давно забыли, как чистят собственные сапоги; другие живут нередко в деревянном бараке, без перегородок, ведут полуголодное существование и не чистят сапог только потому, что ходят босиком. Сановнику эта разница кажется лишь "некоторой", т.-е. не заслуживающей внимания. Чернорабочему она не без основания кажется "коренной".
Наряду с террористами, объектом диктатуры являются в СССР, по словам Молотова, воры. Но самое обилие людей этой профессии есть верный признак царящей в обществе нужды. Где материальный уровень подавляющего большинства еще так низок, что собственность на хлеб и сапоги приходится охранять при помощи расстрелов, там речи об осуществленном уже будто бы социализме звучат, как подлое издевательство над человеком!
В действительно однородном обществе, где нормальные потребности граждан удовлетворяются без вражды и драки, не только бонапартистский абсолютизм, но и бюрократия вообще были бы немыслимы. Бюрократия -- не техническая, а социальная категория. Всякая бюрократия возникает и держится на разнородности общества, противоположности интересов и внутренней борьбы. Она регулирует социальные антагонизмы в интересах привилегированных классов или слоев и снимает за это с трудящихся огромную дань. Эту же функцию, несмотря на великий переворот в имущественных отношениях, продолжает с цинизмом и не без успеха выполнять и советская бюрократия.
Она поднялась на нэпе, эксплоатируя антагонизм между кулаками и нэпманами, с одной стороны, рабочими и бедными крестьянами, с другой. Когда окрепший кулак занес руку на самое бюрократию, она, в порядке самообороны, оказалась вынуждена непосредственно опереться на низы. В годы борьбы против кулака (1929-1932) бюрократия была слабее всего. Именно поэтому она с великой ревностью приступила к формированию рабочей и колхозной аристократии: вопиющие различия в заработной плате, премии, ордена и другие подобные меры, которые на одну треть вызываются экономической необходимостью, на две трети -- политическими интересами бюрократии. На этом новом, все углубляющемся социальном антагонизме правящая каста поднялась до своих нынешних бонапартистских высот.
В стране, где лава революции еще не остыла, привилегированные очень остро боятся собственных привилегий, особенно на фоне общей нужды. Верхние советские слои страшатся масс чисто буржуазным страхом. Сталин дает возрастающим привилегиям правящего слоя "теоретическое" оправдание при помощи Коминтерна и защищает советскую аристократию от недовольства при помощи концентрационных лагерей. Сталин есть неоспоримый вождь бюрократии и рабочей аристократии. Только с этими "прослойками" он находится в постоянном общении. Только из этих кругов идет искреннее "обожание" вождя. Такова сущность нынешней политической системы СССР.
Но для того, чтоб эта механика могла держаться, Сталин должен время от времени становиться на сторону "народа" против бюрократии, разумеется, с молчаливого согласия этой последней. Он вынужден даже искать хлыста снизу против злоупотреблений сверху. Таков, как уже сказано выше, один из мотивов конституционной реформы. Есть другой, не менее важный.
Новая конституция упраздняет советы, растворяя рабочих в общей массе населения. Политически советы, правда, давно уже потеряли значение. Но с ростом новых социальных антагонизмов и с пробуждением нового поколения они могла бы снова ожить. Больше всего, надо, конечно, опасаться городских советов, с возрастающим участием свежих и требовательных комсомольцев. В городах контраст роскоши и нужды слишком бьет в глаза. Первая забота советской аристократии -- отделаться от рабочих и красноармейских советов.
Несмотря на коллективизацию, материальное и культурное противоречие между городом и деревней едва затронуто. Крестьянство все еще очень отстало и распылено. Социальные антагонизмы имеются и внутри колхозов и между колхозами. С недовольством деревни бюрократии гораздо легче справиться. Она может не без успеха использовать колхозников против городских рабочих. Задушить протест рабочих против возрастающего социального неравенства тяжестью более отсталых масс деревни, таково главное назначение новой конституции, о котором ни Сталин ни Молотов ничего, разумеется, не поведали миру. Бонапартизм, кстати сказать, всегда опирается на деревню против города. Сталин и здесь остается в традиции.
Ученые филистеры, типа Веббов, не видели большой разницы между большевизмом и царизмом до 1923 года, зато полностью признали "демократию" сталинского режима. Не мудрено: эти господа всю жизнь были идеологами рабочей бюрократии. На самом деле советский бонапартизм относится к советской демократии, как буржуазный бонапартизм, или даже фашизм -- к буржуазной демократии. И тот и другой одинаково выросли из страшных поражений мирового пролетариата. И тот и другой рухнут при первой его победе.
Бонапартизм, как свидетельствует история, отлично уживается со всеобщим и даже тайным избирательным правом. Демократическим ритуалом бонапартизма является плебисцит. Время от времени гражданам ставится вопрос: за или против вождя? Со своей стороны вождь принимает меры к тому, чтобы голосующий чувствовал дуло револьвера у виска. Со времени Наполеона III, который кажется ныне провинциальным дилетантом, эта техника достигла необыкновенного развития, как свидетельствует хотя бы недавняя инсценировка Геббельса. Новая конституция должна, таким образом, юридически ликвидировать обветшавший советский режим, заменив его бонапартизмом на плебисцитарной основе.