Для того, чтобы сталинская бюрократия соблаговолила, после промежутка в три с половиной года, созвать партийный с'езд, нужно было, чтоб на Украине выдался хороший урожай, и чтоб Рузвельт признал советское правительство. С'езд партии нужен не для того, чтобы в трудных условиях определить политику, а для того, чтобы после эпизодических успехов петь благодарность вождям.
Но даже и при наличии указанных условий, для созыва с'езда понадобилась предварительная чистка партии. Она происходила под разными критериями. Вычищено несомненно известное количество мошенников и агентов классового врага. Какой процент остался в партии, при нынешнем режиме судить невозможно. Но главной задачей чистки было запугать партию перед с'ездом. Конечно, партия и без того достаточно запугана. Но кто знает? А может быть накопившееся в массах недовольство прорвется наружу под видом дискуссии перед с'ездом. Поэтому в качестве вступления к с'езду проведена была не дискуссия, а чистка. Изгоняли на этот раз решительно всех, кто когда либо в прошлом проявлял малейший вкус к партийной дискуссии.
Судить по "Правде" о ходе чистки можно лишь, надев тройные очки. Эти люди так изолгались, что не могут остановить свой разбег даже и в тех случаях, когда маленькая порция правды принесла бы им пользу. Но одно ясно, во всяком случае: "троцкизм" не дает бюрократии покою. О "троцкизме" не говорят больше, как о разбитом, мертвом и пр., наоборот, скорее склонны преувеличивать его силу. "Троцкизм" проходит через все статьи и заметки о чистке, притом в двух видах: с одной стороны, в "троцкисты" записывают наиболее скомпрометированных бюрократов, которых нельзя уже спасти; с другой стороны, в категорию "троцкизма" заносится всякая вообще критика бюрократизма. Эти два признака исключают друг друга. Но сталинский аппарат не может отказаться ни от одного из них: нужно сваливать на "троцкизм" вину за преступления наиболее ненавистных народу сталинцев, но нужно, с другой стороны, напомнить всем мыслящим, критикующим, мужественным, что с ними, если они не уймутся, будет поступлено, как с троцкистами.
Подводя итоги чистке, "Правда" жалуется на препятствия, которые аппарат встречает со стороны врагов партии. "Характерно, -- пишет газета, -- что во всех этих делах очень активную роль играют неразоружившиеся троцкисты. Приходя на чистку группами из разных мест, они из кожи лезут вон лишь бы обелить своих друзей, сохранить их для будущих дел. Они обычно пользуются замаскированными приемами, не выступают прямо, а сеют свое контр-революционное семя в виде справочек, замечаний, запросов, раз'яснений и проч.".
В этих словах слышится неподдельное негодование испуганной бюрократии: враг сеет "контр-революционное семя" при помощи простых вопросов, замечаний и раз'яснений. Насколько же напряженными, т.-е. проникнутыми ложью, должны быть взаимоотношения между рабочими и господами чистильщиками, если приходится с такой трусливой злобностью преследовать простые "вопросы", как только они грозят приподнять завесу над механикой руководства!
Корреспондент "Правды" Кольцов осведомляет русских рабочих о ходе лейпцигского процесса телеграммами из Парижа. Вот, что он пишет:
"У свидетельского баррьера появляется бывший троцкист Карване, ныне национал-социалистический депутат рейхстага. Вполне достойная замена... Самое замечательное в выступлении Карване то, что оно целиком посвящено защите позиций троцкистской группы Каца, которая-де боролась против "невозможного режима внутри германской компартии". Прославление троцкистских тезисов депутатом-фашистом на фашистском суде, перед лицом приговариваемых к смерти коммунистических борцов, -- вот вполне достойная жатва, взошедшая на семенах троцкистского учения!".
Десятки тысяч сталинцев перешли и переходят к национал-социализму. Многие из них прошли, в качестве свидетелей, на лейпцигском процессе. Среди ренегатов мог, конечно, оказаться и бывший левый оппозиционер. Но ни группа Ивана Каца, ни Карване никогда не имели никакого отношения к "троцкизму". Карване отрекся не только от идей компартии, к которой он некогда принадлежал, но и от полу-анархических идей группы Ивана Каца. Однако, Кольцов не хочет простить Карване его прошлое. Кольцов строг к прошлому. Не потому ли, что его собственное прошлое совершенно безупречно?
Нет, не потому. Кольцов есть законченный тип примазавшегося карьериста. В период октябрьской революции он был злейшим врагом большевиков, в годы гражданской войны скрывался на Украине, в качестве сотрудника петлюровских и других белогвардейских газет. Прибыл в Москву после того, как красная армия очистила Украину от белых. Поняв, что выбора нет, Кольцов предложил свое бойкое перо к услугам пролетарской диктатуры (разумеется, при условии квартиры и привилегированного пайка). Бухарин, тогдашний редактор "Правды", весьма колебался: "перо не без бойкости, -- говорил он, -- но очень уж нечистая фигура".
После возникновения левой оппозиции Кольцов долго не знал, в какую сторону повернуть, и старался застраховать себя в обоих лагерях. К тому же, сообразно своей природе, он весьма привык стоять на задних лапах перед Сосновским, лучшим и наиболее влиятельным советским журналистом. В момент высылки вождей левой оппозиции (декабрь 1927 года) Кольцов, чтоб окончательно смыть с себя пятно в глазах начальства, пустил сплетню про Сосновского. Это не прошло бесследно. Жена Сосновского дала Кольцову пощечину в Большом Московском театре. Не только левые оппозиционеры, но и матерые бюрократы горячо приветствовали "жест" энергичной революционерки: все, без различия направлений, находили, что никогда еще пощечина так хорошо не попадала в цель.
После этой биографической справки, парижские корреспонденции Кольцова о "троцкизме" Карване не нуждаются, надеемся, в комментариях.
В письме на имя Сталина инженеры, техники и рабочие донецкой шахты "Бутовка" сообщали в конце октября о достигнутых ими успехах. "Не легко, -- пишут они, -- нам далась первая победа. Агенты классового врага, переодевшись в шахтерскую блузу, проявляли бешенное сопротивление и в темноте шахты творили темные дела, пытаясь вывести из строя механизмы, затопить шахту, завалить лавы".
"Классовый враг, переодевшийся в шахтерскую блузу", есть не кто иной, как недовольный рабочий. Что дело идет не об отдельных деморализованных элементах, а о массовой борьбе, о гражданской войне в шахте, об этом с трагическим красноречием говорит приведенная выдержка из письма. Если победа над саботажем далась "нелегко", то именно потому, что победители не имели массовой поддержки. Насколько прочна при этих условиях "победа", авторы письма не делают себе на этот счет иллюзий. "Мы на этом не успокоились, -- пишут они, -- и не можем успокоиться. Мы знаем, что классовый враг и саботажник не добиты. Они притаились с тем, чтобы в удобный для них случай проводить свою разрушительную работу".
Несмотря на навязанный им византийский слог, авторы письма ясно показывают, как и почему рабочий превращается в классового врага. Перечисляя победы, письмо признает вскользь, что "в области улучшения бытового и культурного обслуживания... мы продолжаем еще отставать". Что скрывается за этими словами? Частичную разгадку мы находим в перечне успехов и побед: "На нашей шахте широко развернуто индивидуальное огородничество... Наши кадровики полностью обеспечены овощами на всю зиму". Последняя фраза напечатана в газете жирным шрифтом, чтоб подчеркнуть размеры победы. Индивидуальные огороды означают, что после тяжкого трудового дня под землею, рабочий должен копаться на маленьком клочке земли, по образцу китайского крестьянина; в результате этого двойного труда, кадровые рабочие, т.-е. аристократия шахты, обеспечены овощами на всю зиму.
Такова действительность, даже взятая сквозь призму благодарственных официальных посланий!
"Правда" с восторгом описывает, как директор завода точных приборов занимается в то же время огородничеством, молочным хозяйством, кролиководством и проч. "Нынешним летом, пишет газета, -- во время засухи, рабочие после трудового дня на заводе являлись на огороды совхоза со своими ведрами и поливали... всходы, чтобы спасти их от гибели". Дело идет здесь о заводском огороде. Но куда девается при этом 7-ми часовой рабочий день? "Правда" с восторгом сообщают о результате двойного труда: "будут вполне обеспечены овощами заводские столовые... не малую часть урожая получат рабочие для индивидуального пользования". Какая страшная напряженность продовольственного положения глядит на нас из этой патетической статьи!
В 1920 году для спасения гибнущего транспорта партийный с'езд ввел, по предложению Троцкого, на железных дорогах так называемые политотделы, т.-е. специально подобранные и милитаризованные партийные аппараты, стоящие над профессиональным союзом транспорта и над местными партийными организациями. Эта исключительная мера дала свой результат: транспорт был поднят. Но рабочие враждебно относились к политотделам, которые нарушали профсоюзную демократию. Политотделы были в начале 1921 года отменены, и нормальный порядок восстановлен.
Сейчас политотделы снова и притом безраздельно господствуют на транспорте. Начальник политуправления Зимин в публичном докладе в Ленинграде рисовал положение на железных дорогах и в частности результаты восстановления политотделов без всякого оптимизма. Зимин повсюду разоблачает работу белых, врагов, саботажников и при этом не забывает каждый раз упомянуть: "все это происходило на глазах у коммунистов". Чем вызывается безучастие коммунистов, докладчик не об'ясняет. Административные реформы, вводимые политотделами, встречают, по словам Зимина, сопротивление на каждом шагу. "Надо отметить, -- говорит он, -- что... саботаж имеется не только в низовых звеньях, но и в аппаратах управлений дорог и НКПС". В этой мимоходом брошенной формуле безукоризненно выражена душа нынешнего советского режима. В первые годы после переворота очагами саботажа были канцелярии, управления, административные аппараты, всякого рода штабы старых специалистов. Борьба с саботажем велась посредством контроля низов, т.-е. через рядовых рабочих. Ныне это взаимоотношение опрокинуто наголову: Зимин особенно возмущается тем, что саботаж имеет место не только в рабочей среде, -- это так сказать, в порядке вещей, -- но и в высоких штабах, призванных охранять режим. Не желая того, политический диктатор транспорта безошибочно определяет политическую основу всей сталинской диктатуры.
Редакция "Правды" не раз'ясняет, не критикует, а командует. Она "обращает внимание", "ставит на вид", "требует немедленных об'яснений". Так как в порядке дня (вернее ряда лет) стоит вопрос о качестве продукции, то "Правда" безаппеляционным тоном отдает распоряжения насчет того, как улучшить сталь, ситец и транспорт.
Но как же быть с качеством самой "Правды"? Тут, повидимому, некому "обратить внимание" и "поставить на вид". Между тем, качество газеты, располагающей исключительными средствами и возможностями, крайне низкое. Из рук вон плоха бумага: в куче газет всего мира "Правда" выделяется серостью и рыхлостью. Плоха печать, ужасна типографская краска. Но хуже всего газета, как газета. Вместо информации -- сплошная трескотня. Вместо политических статей -- административные приказы. Отвратительная лесть "гениальному вождю", "величайшему теоретику" и пр. в каждом столбце. И все это пишется стилем неудавшегося чиновника, который потому только заведует "идеологией", что оказался не пригоден ни для чего другого.
Резолюция XIII пленума ИККИ (о ней подробно говорится в этом же номере) поучает между прочим: "Советская власть -- государственная форма революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, обеспечивающая переростание буржуазно-демократической революции в социалистическую (Китай и др.)". Демократическая диктатура в отличие от социалистической есть буржуазная (допустим, мелко-буржуазная) диктатура. Буржуазная диктатура не может "перерости" в пролетарскую диктатуру, между ними должна пройти пролетарская революция. Коминтерн направлял уже однажды свои усилия к тому, чтобы диктатура Гоминдана "переросла" в диктатуру пролетариата. Из этой политики вырос разгром пролетариата Гоминданом. Ничего другого не готовит политика Коминтерна народам Востока и ныне. Шанхайская трагедия ничему не научила тупиц из отеля Люкс.
Альфа.
Товарищи-сочувствующие, приехавшие из Советского Союза или имеющие оттуда свежие вести -- ПИШИТЕ редакции "Бюллетеня"! Всякая информация, всякая "мелочь" -- представляют для нас огромную ценность. Не бойтесь писать под псевдонимом; нам пишут многие и никто еще не пострадал.