Неотложная работа помешала мне в свое время прочитать статью Мальро, где он защищает от моей критики Коминтерн, Бородина, Гарина и себя самого. В качестве политического публициста Мальро еще дальше отстоит от пролетариата и революции, чем в качестве художника. Сам по себе этот факт не оправдывал бы настоящих строк, ибо нигде не сказано, что талантливый писатель должен быть пролетарским революционером. Если тем не менее я возвращаюсь к однажды уже затронутому вопросу, то ради темы, а не ради Мальро.
Лучшие из фигур романа, сказал я, возвышаются до социальных символов. Я должен прибавить: Бородин, Гарин и все "сослуживцы" представляют собою символ квази-революционной бюрократии, этого нового "социального типа", который народился благодаря, с одной стороны существованию советского государства, определенному режиму Коминтерна -- с другой.
Я отказался причислить Бородина к типу "профессиональных революционеров", как он характеризуется в романе. Мальро доказывает мне, что у Гарина имеется столько-то мандаринских шариков, дающих ему право на названный титул. Мальро тут же считает уместным добавить, что у Троцкого шариков больше. Разве это не смешно? Тип профессионального революционера совсем не является каким-либо идеальным типом. Но это во всяком случае определенный тип, имеющий определенную политическую биографию и резко выраженные черты. Только Россия создала за последние десятилетия этот тип; в России полнее всего -- партия большевиков. Профессиональные революционеры того поколения, к которому по возрасту принадлежит Бородин, начали формироваться накануне первой революции, подверглись испытанию в 1905 году, закалялись и учились (или разлагались) в годы контр-революции; нашли себе высшую проверку в 1917 году. С 1903 до 1918 года, т. е. весь период, когда в России формировался тип профессионального революционера. Бородин, сотни, тысячи таких Бородиных оставались вне борьбы. В 1918 году, после победы, Бородин прибыл на службу. Это делает ему честь: почетнее служить пролетарскому государству, чем буржуазному. Бородин брал на себя рискованные поручения. Но и агенты буржуазных государств в чужих странах, особенно колониальных, выполняют нередко рискованные задания. От этого они еще не становятся революционерами. Тип чиновника-авантюриста и тип профессионального революционера в некоторые моменты некоторыми своими чертами могут тесно соприкасаться. Но как по общему психологическому складу, так и по исторической функции это два противоположных типа.
Революционер проделывает дорогу вместе со своим классом. Если пролетариат слаб, отстал, революционер ограничивается скромной, терпеливой, длительной, черной работой создания кружков, пропагандой, подготовкой кадров; опираясь на первые кадры, он переходит к массовой агитации, легальной или подпольной, в зависимости от условий. Он всегда отличает свой класс от враждебного класса и ведет только ту политику, которая отвечает силе его класса и укрепляет эту силу. Пролетарский революционер, француз, русский или китаец, будет смотреть на китайских рабочих, как на свою армию, сегодняшнюю или завтрашнюю. Чиновник-авантюрист возвышается над всеми классами китайской нации. Он считает себя призванным властвовать, распоряжаться, командовать, независимо от внутреннего соотношения сил в Китае. Раз китайский пролетариат сегодня слаб и не может обеспечить командных постов, чиновник примиряет и сочетает разные классы. Он выступает, как инспектор нации, как вице-король по делам колониальной революции. Он комбинирует консервативного буржуа с анархистом, импровизирует программу ad hoc, строит политику на двусмысленностях, создает блок из четырех классов, глотает шпаги и топчет принципы. А результат? Буржуазия богаче, влиятельнее, опытнее. Ее обмануть чиновнику-авантюристу не удается. Зато он обманывает самоотверженных, но неопытных рабочих, выдавая их буржуазии. Такова роль бюрократии Коминтерна в китайской революции.
Считая право "революционной" бюрократии командовать, независимо от силы пролетариата, само собою разумеющимся, Мальро поучает нас, что нельзя было участвовать в китайской революции, не участвуя в войне, нельзя было участвовать в войне, не участвуя в Гоминдане и пр. К этому он прибавляет: разрыв с Гоминданом означал бы для компартии необходимость перейти в подполье. Когда подумаешь, что эти аргументы резюмируют философию представителей Коминтерна в Китае, нельзя не сказать: да, злые шутки шутит иногда диалектика исторического процесса над организациями, людьми и идеями! Как просто разрешается проблема: чтоб с успехом участвовать в событиях, руководимых враждебным классом, надо политически подчиниться этому классу; чтобы избегнуть репрессий со стороны Гоминдана, надо перекраситься в его цвет. Вот весь секрет Бородина-Гарина.
Политическая оценка обстановки, возможностей и задач в Китае в 1925 г. у Мальро совершенно ложная; он едва подходит к той черте, где подлинные проблемы революции начинаются. Все необходимое на этот счет сказано мною, однако, в другом месте, статья Мальро не дает повода пересматривать сказанное. Но и становясь на почву той ложной оценки, которую дает обстановке Мальро, нельзя ни в каком случае оправдать политику Сталина-Бородина-Гарина. Чтобы протестовать против этой политики в 1925 году, надо было кое-что предвидеть. Чтоб защищать ее в 1931 году надо быть безнадежным слепцом.
Разве стратегия чиновников Коминтерна принесла китайскому пролетариату что-либо, кроме унижений, истребления кадров и, главное, ужасающей путаницы в головах? Разве постыдная капитуляция перед Гоминданом оградила партию от репрессий? Наоборот, она аккумулировала и концентрировала их. Разве компартии не пришлось перейти в подполье? и когда: в период разгрома революции! Еслиб коммунисты начали с подполья в начале революционного прибоя, они бы вышли на открытую арену во главе масс. Запутав, обезличив и деморализовав партию при помощи Бородина-Гарина, Чан-Кай-Ши тем вернее загнал ее затем в подполье на годы контр-революции. Политика Бородина-Гарина пошла полностью и целиком на пользу китайской буржуазии. Коммунистической партии Китая приходится начинать сначала, притом на арене, загроможденной обломками, предрассудками, неосознанными ошибками и недоверием передовых рабочих. Таков итог.
Преступный характер всей этой политики вскрывается с особой остротой на отдельных вопросах. Мальро ставит в заслугу Бородину и К-о, что, выдав террористов буржуазии, они сознательно подвели под нож террора вождя буржуазии Ченг-Дая. Эта махинация достойна бюрократического Борджиа, или "революционной" польской шляхты, которая всегда предпочитала убивать чужими руками за спиною народа. Нет, задача была не в том, чтоб убить из-за угла Ченг-Дая, а в том, чтоб подготовить низвержение буржуазии. Когда партия революции вынуждена убивать, она совершает это за своей открытой ответственностью, во имя задач и целей, близких и понятных массе.
Революционная мораль -- не абстрактные нормы Канта. Это не правила поведения, которые ставят революционера под контроль задач и целей класса. Бородин и Гарин -- не были связаны с массой, не впитали в себя чувства ответственности перед классом. Это бюрократические сверх-человеки, которые считают что "все позволено"... в пределах полученного сверху мандата. Деятельность таких людей, как бы эффектна она ни была в известные моменты, не может в последнем счете не направиться против интересов революции.
Убив Ченг-Дая руками Хонга, Бородин и Гарин предают затем в руки палачей Хонга и его группу. Это налагает на всю их политику каинову печать. Мальро и здесь выступает защитником. Каков его аргумент? Ленин и Троцкий тоже жестоко расправлялись с анархистами. Трудно поверить, что это говорит человек, хоть на время приобщившийся к революции. Мальро забывает, или не понимает, что революция совершается во имя господства одного класса против другого класса, и только в этой своей задаче революционеры почерпают право на насилие. Буржуазия истребляет революционеров, иногда и анархистов (все реже, ибо они становятся все смирнее), во имя охранения режима эксплоатации и подлости. При господстве буржуазии большевики всегда и неизменно защищают анархистов от ее Киапов. Завоевав власть, большевики сделали все для привлечения анархистов на сторону диктатуры пролетариата. Большинство их они действительно увлекли за собой. Да, большевики сурово расправлялись с теми анархистами, которые подрывали диктатуру пролетариата. Правы ли мы были или нет? Это зависит от того, как оценивать совершенную нами революцию и установленный ею режим. Но мыслимо ли представить себе хоть на одну минуту, что большевики -- при князе Львове, при Керенском, при сохранении буржуазного режима -- выступали бы, как агенты по истреблению анархистов? Стоит ясно формулировать вопрос, чтоб отвернуться от него с отвращением.
Как Бридуазон проходит мимо существа дела, интересуясь только его формой, так квази-революционная бюрократия и ее литературный адвокат интересуются только механикой революции, игнорируя вопрос о том, какому классу и какому режиму она должна служить. Здесь пропасть между революционером и чиновником революции.
То, что Мальро говорит о марксизме имеет характер курьеза. Марксистская политика не была, видите ли, применима в Китае, ибо у пролетариата не было классового сознания. Казалось бы, отсюда вытекает задача пробуждать это классовое сознание. Мальро же выводит отсюда оправдание политики, направленной против интересов пролетариата.
Не более убедителен, и еще более забавен другой аргумент: Троцкий говорит о пользе марксизма для революционной политики; но ведь Бородин марксист, и Сталин марксист: стало быть дело не в марксизме. Я защищаю против Гарина революционную доктрину, как я защищал бы против претенциозного знахаря медицинские науки. В ответ знахарь указывает мне на то, что и патентованные врачи нередко губят больных. Это аргумент, недостойный средне образованного обывателя, не только революционера. Что медицина не всесильна, что медики не всегда вылечивают, что среди докторов бывают невежды, болваны и даже отравители, разве это аргумент за то, чтоб давать право на лечение знахарям, никогда не изучавшим медицины и отрицающим ее значение?
Одну поправку я должен сделать после прочтения статьи Мальро. В своей статье я высказал ту мысль, что прививка марксизма была бы Гарину полезна. Сейчас я этого не думаю.
Л. Троцкий.
13 июня 1931 г.