Последний сионистский конгресс79 был демонстрацией бессилия. Люди съехались со всех концов мира, чтобы громогласно заявить: "Мы не подвинулись ни на шаг. Мы исчерпали себя. Мы израсходовали все фонды доверия к нашим методам деятельности. И мы не видим ничего впереди. Султан приласкал г. Герцля80 (впрочем: кто это видел?), может быть он приласкает его еще раз -- а дальше?"
Да, что дальше? Ответ должен был быть найден. Метод мышления отказывал в реальном ответе, психология отчаяния подсказывала фикцию -- жалкую, выморочную. Г. Герцль предложил постучаться в Африку. Сношения с Чемберленом или Эдуардом VII81 -- дело идет о британских владениях -- Герцль берет, разумеется, на себя. Ему не в первый раз ходатайствовать пред князьями мира за "свой" народ. Этот беззастенчивый авантюрист все еще пожинал на Базельском конгрессе бурные рукоплескания. На съезде представителей "еврейского народа" не нашлось ни одной руки, которая занесла бы бич негодования над этой отталкивающей фигурой... Только истерические рыдания романтиков Сиона огласили в известный момент зал заседаний: Герцль обещал Палестину -- и не дал ее.
Впрочем "вождь" не отказывается от Палестины. Его поход в Африку только военная (или, скорее, коммерческая) диверсия. Вот в каких "образах" выясняет свои политические планы г. Герцль, защищаясь от нападок бедных рыцарей -- "чистого" сионизма. "Положим, -- пишет он в "Welt"82 после конгресса, -- что я хочу приобресть себе дом, хотя бы даже мой, перешедший в чужие руки, отчий дом, -- я ведь не отдал себя всецело на милость теперешнего собственника. Я, может быть, сделаю ему прямое предложение (г. Герцль отправляется к султану). Но если он на это не пойдет, если он остается несговорчивым (султан оказался, как мы знаем, гостеприимным, но "несговорчивым"), то я, может быть, даже в известный момент заявлю, что я от дела отказываюсь. Я изберу дом по близости или даже в какой-нибудь отдаленной улице (намек на Африку) и поведу о нем серьезные переговоры... И так дальше", -- многозначительно добавляет "вождь" и -- умолкает. Вы понимаете, какой это дьявольски коварный план? Притвориться, что покупаешь отечество в отдаленной улице, усыпить мнимо-"серьезными переговорами" на стороне бдительность султана, а затем... затем исторгнуть у него Палестину и преподнести ее еврейскому народу. Одно только смущает нас: что, если статья г. Герцля будет переведена на турецкий язык и представлена султану? Ведь и он тоже может догадаться, какая адская западня скрыта для него за словами "и так дальше".
Как видите, далее этого итти в нахальной "дипломатической" вороватости нельзя. Но нельзя также далее поддерживать жизнь сионизма подобными аляповатыми притчами.
Сионизм исчерпал свое нищенское содержание, и Базельский конгресс был, повторяем, демонстрацией его разложения и его бессилия. Г. Герцль может еще некоторое время прицениваться к тому или другому "отечеству"; десятки интриганов и сотни простаков еще могут поддерживать его авантюры, но сионизм, как движение, уже приговорен к лишению всех прав -- на будущее. Это ясно, как полдень.
К такому выводу пришел и автор брошюры "VI сионистский конгресс в Базеле", изданной Бундом. "Ликвидация сионизма началась". Бесспорно. Но кому достанется его клиентела? Другими словами: как распределятся те общественные элементы, которые питались им? "Под ним (сионизмом), -- говорит автор, -- скрываются вполне реальные интересы известных слоев, и при наличности этих интересов движение не исчезнет, не оставив себе преемника... Будут новые враги, будет новая борьба". Кто же будет этим преемником? Разумеется, разложение сионизма будет, вместе с тем, политическим расчленением того конгломерата общественных слоев, какой представляет собой эта "партия". Для нас в данном случае представляет интерес дальнейшая судьба сионистской левой, состоящей из интеллигентных и полуинтеллигентных представителей буржуазной демократии.
Разочаровавшаяся в сионизме, а значит и потерявшая веру в исход из Египта черты еврейской оседлости при помощи "политики" забеганий с черного крыльца; толкаемая в оппозицию сапогом самодержавно-полицейской репрессии; вынуждаемая к нелегальным методам самообороны правительственной практикой кишиневских и гомельских событий, -- бывшая левая сионизма будет неизбежно вдвигаться в революционные ряды. Современная национальная позиция Бунда, оторвавшегося от партии, облегчит этот процесс. Армия Бунда станет пополняться теми, в ком только что цитированный автор хочет почему-то непременно видеть "будущих врагов". Почему же? Они могут стать и добрыми друзьями. И, вообще говоря, нельзя желать ничего лучшего, как превратить врага в друга. Остается только спросить: способен ли Бунд безболезненно ассимилировать демократическое крыло отчаявшихся сионистов? И мы боимся, что на этот коренной вопрос нельзя ответить утвердительно.
Не раз указывалось, что националистические тенденции проникли в Бунд из буржуазных сфер сионизма. Но такое утверждение может показаться абсурдным. Разве не вскрывали публицисты Бунда реакционный характер сионизма? Разве не ведет Бунд с этим течением ожесточенной борьбы? Разве имя Бунда не вызывает у доброго сиониста припадков бешенства? Все это совершенно верно. Но дело в том, что именно внутренняя логика этой самой борьбы с сионизмом и вливала националистическое содержание в политическую агитацию Бунда. Политическая борьба чаще всего бывает в то же время политической конкуренцией, в которой многому научаются от врага. Находясь в атмосфере повышенного национального самочувствия, имея самодержавие перед собой и сионизм за собою, Бунд должен был настаивать на том, что именно он представляет подлинные национальные интересы еврейских масс. Став на эту почву, он оказался не в силах установить настоящее соотношение между национальным и классовым моментами. Тут над частной судьбой Бунда тяготела трагическая судьба нашей партии после 1898 г. Организационная изолированность "Бунда" вогнала революционную энергию его работников в тесный резервуар и безжалостно сдавила -- повидимому, надолго -- политический горизонт его вождей.
"Чем меньше число индивидуумов, участвующих в данном общественном движении, чем в меньшей степени движение это является движением массовым, -- тем меньше выступает в нем наружу всеобщее и закономерное, тем больше преобладает в нем случайное и личное" (Каутский, "Соц. революция"). Пролетарская партия может ограничиваться только политическими, т.-е. государственными рамками. Лишь в этом случае "всеобщее и закономерное", т.-е. принципы социал-демократии, залягут в основу движения. Сфера деятельности Бунда характеризуется не государственным, а национальным признаком. "Бунд -- организация еврейского пролетариата", -- ко времени первого съезда это положение имело не политический, а технический (в широком значении) смысл. Бунд был партийной организацией, приспособленной для работы в тех местах, где большинство населения говорит на еврейском языке. При "попустительстве" партии, которая, в силу своей раздробленности, слишком часто играла роль торжественной фикции, "случайное" или "частное" получило преобладание над "общим" и "закономерным". Организационно-технический факт возвел себя в национально-политическую "теорию". Пятый съезд Бунда83, предшествовавший второму съезду партии, выдвигает, как известно, новый тезис: "Бунд -- социал-демократическая, неограниченная в своей деятельности никакими районными рамками организация еврейского пролетариата и входит в партию в качестве его единственного представителя". Так разрешилась внутри Бунда тяжба между частным и всеобщим. Если прежде, по крайней мере, по замыслу, Бунд был представителем социал-демократической партии в среде еврейского пролетариата, то теперь он превращается в представителя интересов еврейского пролетариата пред социал-демократической партией. Мало того. "Выступление от имени всего пролетариата определенной территории, на которой, кроме других, входящих в партию организаций, действует и Бунд, допустимо лишь при участии последнего". Все передвинулось: классовая точка зрения подчиняется национальной, партия ставится под контроль Бунда, всеобщее отдается под начало частному.
Выход Бунда из партии является последним моментом и результатом этой пятилетней эволюции. И, в свою очередь, факт полного "официального" обособления Бунда неизбежно послужит отправным базисом дальнейшего развития Бунда в сторону национализма. Говорим: неизбежно, ибо над доброй волей руководителей Бунда тяготеет злая воля их национально-политической позиции. Как бы историческим "знамением" является тот факт, что выступление Бунда из партии совпало с моментом фатального кризиса в сионизме. Эмансипировавшись от контроля "общего" и "закономерного", Бунд настежь распахнул двери "частному". Взятый объективно, он представляет теперь организационный аппарат, как нельзя более пригодный для совлечения еврейского пролетариата с пути революционного социал-демократизма на путь революционно-демократического национализма. Конечно, в субъективном сознании вождей Бунда сохранилось еще достаточно социал-демократических "переживаний", чтобы бороться против такого совлечения. Но логика фактов сильнее, чем косность мысли. Выводы, на которые отваживаются сегодняшние руководители Бунда, будут сделаны завтра теми, которые придут им на смену. Построив свою теперешнюю позицию под национальным углом зрения, Бунд облегчил переход в свои ряды элементам, мысль которых не стеснена социал-демократическими традициями. Они придут -- они идут уже -- и властно отстранят тех, которые покажутся им "доктринерами". Конечно, Бунд надолго сохранит социалистическую фразеологию, -- как сохранила ее до настоящего дня П. П. С.84. Это, однако, нисколько не помешает ему -- наоборот, поможет -- выполнить ту политическую функцию, которую с таким успехом выполняет хотя бы та же П. П. С., именно: поглощение классовых интересов пролетариата националистическими интересами революционной демократии. Да, публицист Бунда прав: сионизм "не исчезнет, не оставив преемника". Но этим преемником может оказаться Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в Литве, Польше и России.
"Искра", N 56,
* Недавнее покушение русского студента-сиониста на жизнь Макса Нордау снова напомнило о сионистских распрях, возгоревшихся на происходившем осенью Базельском конгрессе.