ТЕОРИЯ "САМОПОКУШЕНИЯ".

С первого дня моего приезда в Мексику (январь 1937 г.) полиция приняла специальные меры для моей защиты от возможных покушений. У властей должны были быть для этого серьезные основания. Полиция защищала меня, надо думать, не от комитета Дайеса, который в 1937 г. еще не существовал, не от "альмазанистов" и не от "автопокушения". На вопрос: от кого именно охраняла меня мексиканская полиция в течение 3 1/2 лет до покушения 24-го мая, мыслим единственный разумный ответ: от ГПУ.

Между тем, когда покушение действительно произошло, притом в такой форме, которая обнаруживала все черты секретной полиции Сталина, известная часть мексиканской прессы ("Ля Вос де Мехико" и его подголоски: "Эль Популяр" и "Футуро") открыли кампанию с целью доказать, что ГПУ в этом деле не при чем.

Правда, в первые часы после покушения господа вдохновители попрятались по норам. Они боялись, что их "военные" коллеги могут попасть в руки полиции. Инсинуации "друзей" ГПУ имели сперва осторожный характер. Но каждый новый день придавал этим господам храбрости. По десяткам каналов они пускали в оборот версию самопокушения. Кампания сталинской прессы, в сочетании с еще более циничной устной агитацией, не осталась без влияния: на несколько дней следственные власти были отвлечены на ложный путь и иностранные участники покушения получили возможность покинуть пределы Мексики. Только дисциплинированная наглость агентов ГПУ могла придать вероподобие абсурдной идее "автопокушения".

Какую цель я мог преследовать, пускаясь в такое чудовищное, отвратительное и опасное предприятие? Никто не об'яснил этого до сих пор. Намекают, что я хотел очернить Сталина и его ГПУ. Но разве одно лишнее покушение может что-нибудь прибавить к репутации человека, который истребил все старое поколение большевистской партии? Говорят, что я хочу доказать существование "пятой колонны". Зачем? Для чего? К тому же для совершения покушения совершенно достаточно агентов ГПУ; в таинственной пятой колонне надобности нет. Говорят, что я хотел создать затруднения мексиканскому правительству. Какие у меня могут быть побуждения создавать затруднения единственному правительству, которое оказало мне гостеприимство? Говорят, что я хотел вызвать войну между Соединенными Штатами и Мексикой. Но это об'яснение уже полностью относится к области бреда. Для провокации такой войны было бы во всяком случае целесообразнее организовать покушение на американского посла или на нефтяных магнатов, а не на революционера-большевика, чуждого и ненавистного империалистским кругам.

Когда Сталин организует покушение на меня, то смысл его действий ясен: он хочет уничтожить своего врага N 1-ый. Сталин при этом лично не рискует: он действует издалека. Наоборот, организуя "автопокушение", я должен нести ответственность за подобное предприятие сам, рискуя своей судьбой, судьбой моей семьи, своей политической репутацией и репутацией того движения, которому я служу. Зачем мне это нужно?

Но если даже допустить невозможное, именно, что, отрекшись от дела всей своей жизни и поправ здравый смысл и свои собственные жизненные интересы, я решил организовать "автопокушение" во имя неизвестной цели, то остается еще вопрос: где и как я достал 20 исполнителей? Какими путями обмундировал их в полицейскую форму? Вооружил их? Снабдил всем необходимым? и пр. и пр. Иначе сказать: каким образом человек, живущий почти совсем изолированно от внешнего мира, умудрился выполнить предприятие, которое под силу только могущественному аппарату? Признаюсь, я и сейчас чувствую неловкость, подвергая критике идею, которая не заслуживает критики.

ГПУ мобилизовало с большим искусством своих агентов, чтобы убить меня. Попытка случайно не удалась. Друзья ГПУ оказались скомпрометированы. Они вынуждены теперь сделать все, чтобы возложить на меня ответственность за неудавшееся покушение их собственного шефа. У них нет при этом большого выбора средств. Они вынуждены действовать самыми грубыми приемами руководствуясь афоризмом Гитлера: чем грубее ложь, тем скорее ей поверят.