Еслиб людская память была крепче, московские процессы были бы абсолютно невозможны. ГПУ ломает позвоночники подсудимых, и к этому привыкли. Но попутно ГПУ пытается сломать позвоночник исторического процесса: это труднее.
По делу Зиновьева-Каменева (август 1936 года) подсудимые обвинялись в чисто полицейской связи с Гестапо. Главные обвиняемые отрицали это обвинение. Общественное мнение не хотело ему верить. Радек и Пятаков были призваны в январе 1937 года перестроить слишком примитивную схему Вышинского. В их показаниях дело шло уже не о низменном шпионаже, а о международном блоке Троцкого с германским и японским фашизмом, с целью низвержения СССР и западных демократий. Эта постановка обвинения не случайно совпадала с моментом расцвета политики Народного фронта. На знамени советской дипломатии и, тем самым, Коминтерна было написано создание военного блока демократий против союза фашистских стран. В этой кон'юнктуре троцкисты не могли не являться агентами фашистского блока. Картина была ясна и проста.
С фашистской Италией троцкисты, однако, в связь не вступали, так как советская дипломатия не хотела затруднять попыток Англии и Франции оторвать Италию от Германии, и допускала, что завтра ей самой может быть придется улыбаться по адресу Рима. То же самое соображение распространялось в значительной мере на Польшу: предполагалось, что Франция удержит ее в своей орбите. В своих международных интригах подсудимые тщательно сообразовались с видами и расчетами советской дипломатии. Они могли покушаться на жизнь Сталина, но не на политику Литвинова.
Подготовка нового процесса совпала с периодом увядания надежд и иллюзий Народных фронтов и блока демократических держав. Политика Англии в отношении Испании, визит лорда Галифакса в Берлин, поворот Лондона в сторону Рима, наконец, замена Идена Галифаксом -- таковы дипломатические вехи, определившие новое содержание "добровольных" признаний подсудимых. Схема Радека-Пятакова, в силу которой троцкисты оказывались агентами фашистского блока (минус Италия) отброшена, как несвоевременная. Подсудимые выступают ныне, как агенты Германии, Японии, Польши и Англии.
Связь с Германией утратила фашистскую окраску, ибо началась, как оказывается, еще в 1921 году, когда Германия стояла под знаком веймарской демократии. Сотрудничество с Англией установилось в 1926 году, за 11 лет до процесса Радека-Пятакова. Но как Радек, кандидат в троцкистские министры иностранных дел, по определению прокурора Вышинского, ничего не знал о союзе Троцкого с британским правительством? В начале 1937 года Англия была "демократией". После отставки Идена она снова стала очагом империализма. Литвинов решил показать Лондону зубы. Подсудимые немедленно принимают это к сведению. Еще совсем недавно война на Дальнем Востоке означала поход японского фашизма против англо-саксонских демократий. Сейчас Москва дает понять, что она готова стереть разграничительную линию между Японией и Великобританией: ведь обе они состоят в заговоре с троцкистами против советского режима! Показание Раковского, превращающее его самого и меня в агентов Интеллидженс Сервис, есть, на самом, деле, дипломатическое предостережение по адресу Чемберлена!
Запоздалость включения Польши в число стран, скомпрометировавших себя связью с троцкистами, об'ясняется двумя причинами, большой и малой. Германская ориентация Польши, со времени последнего поворота британской политики, получила более устойчивый характер. Забыты времена (1933 г.), когда Сталин приглашал Пилсудского на праздник Октябрьской революции. Москва хочет показать Варшаве, что не делает себе никаких иллюзий насчет ее нейтралитета, и что в будущей войне Польша должна быть готова стать ареной столкновения между СССР и Германией. Устами подсудимых Литвинов угрожает полковнику Беку.
Вторая причина, почему имя Польши могло быть названо только в нынешнем процессе, состоит в том, что главный "дипломат" второго процесса, Радек, никак не мог включить свое польское полу-отечество в список "троцкистских" стран. В 1933 году сам Радек совершил торжественную поездку в Варшаву, был чествуем Пилсудским, говорил патетически о будущем счастливом сотрудничестве двух стран, вышедших из революции. Мировая печать писала о подготовляющемся военном союзе между СССР и Польшей. Так как свой сенсационный визит Радек нанес, не как агент Троцкого, а как посол Сталина, то Радеку было особенно трудно связать Польшу с троцкизмом. Задача эта легла ныне на подсудимого Шаранговича.
Имя Франции, как и имя Соединенных Штатов, разумеется, не названы. Эти две страны еще уцелели от концепции "блока демократий" против фашистского блока. Правда, Раковский кается в своих преступных связях с некоторыми французскими промышленниками и журналистами; но дело идет, в данном случае, о противниках Народного фронта. Если показаниями Раковского об Интеллидженс Сервис Литвинов пытается скомпрометировать правительство Чемберлена, то показаниями того же Раковского о французском промышленнике Николе и о журналисте Бюре, Литвинов, наоборот, хочет оказать дружескую услугу правительству Народного фронта. Подсудимые, во всяком случае, оставались верны себе: даже в самых своих "предательских" сделках с иностранными государствами они тщательно оберегали дипломатические планы Кремля.
Умолчание о Франции особенно красноречиво по своей абсурдности. Почти до конца 1933 года Франция считалась в Москве главным врагом СССР. Второе место занимала Великобритания. Германия числилась другом. В судебных процессах промышленной партии (1930 г.) и меньшевиков (1931 г.) очагом враждебных интриг неизменно оказывалась Франция. Между тем, троцкисты, которые начали завязывать свои связи с врагами СССР с 1921 года (когда они все были у власти, вернее сказать, когда они с Лениным составляли власть), совершенно обошли Францию, как бы забыли об ее существовании. Нет, они ничего не забыли; они просто предвидели будущий франко-советский пакт и остерегались создать Литвинову затруднения в 1938 году.
Какое счастье для Вышинского, что у людей короткая память! После моей высылки в Турцию советская печать называла меня не иначе, как "мистер Троцкий". "Правда" посвятила 8 марта 1929 года почти целую страницу доказательству того, что "мистер Троцкий" (не Herr Троцкий!) состоит фактически в союзе с Винстоном Черчилем и Wall Street. Статья заканчивалась словами: "Ясно почему буржуазия платит ему десятки тысяч долларов!". Дело шло о долларах, не о марках. 2 июля 1931 года "Правда" напечатала фальшивое факсимиле, которое должно было доказать, что я являюсь союзником Пилсудского и защитником Версальского мира против СССР и против Германии. Это было в момент обострения отношений с Варшавой, за два года до того, как возник план советско-польского союза!
4 марта 1933 года, когда Гитлер уже прочно сидел в седле, "Известия", официальный орган правительства, заявляли, что СССР -- единственная страна в мире, не испытывающая никакой вражды к Германии "и это независимо от формы и состава правительства Рейха". Французский официоз "Тан" писал 8 апреля: "В то время, как приход к власти Гитлера сильно занимал европейское мнение и везде живо комментировался, московские газеты хранили молчание". Сталин все еще надеялся на дружбу с фашистской Германией! Немудрено, если я продолжал в это время оставаться агентом Антанты.
24 июля 1933 года я, с разрешения правительства Даладье, прибыл во Францию. Немедленно же коммунистическая газета "Юманите", парижский орган советской дипломатии, провозгласила: "Из Франции, этого анти-советского очага, он (Троцкий) будет атаковать СССР, -- здесь стратегический пункт, и вот почему прибывает сюда г. Троцкий". А в это время я уже мог справлять двенадцатую годовщину моей службы Германии!
Таковы некоторые дипломатические вехи на пути к нынешнему процессу. Число дат и цитат можно бы увеличить без конца. Но вывод уже ясен и так. Изменнические действия подсудимых представляют собою только негативное дополнение к международным комбинациям правительства. Обстановка менялась, менялись дипломатические расчеты Кремля. Параллельно с этим изменялось содержание "измен" троцкистов, т.-е. содержание их показаний о мнимых изменах. Причем, и это самое замечательное, сегодняшние комбинации и интересы получали силу полностью перестраивать события за последние 20 лет.
В 1937 году моя старая дружба с Винстоном Черчилем, Пилсудским и Даладье оказалась забыта. Я стал союзником Рудольфа Гесса и кузеном Микадо. Для обвинительного акта 1938 года мое старое звание агента Франции и Соединенных Штатов оказалось совершенно неуместным; зато забытая дружба с британским империализмом получила исключительную актуальность. Можно предсказать, что, если в последние дни нынешнего процесса, я буду еще приведен в связь с Соединенными Штатами, то наверняка не как агент президента Рузвельта, а как союзник его злейших врагов, "economic royalists" (экономических роялистов). Таким образом, даже в своих "изменах" я продолжаю выполнять патриотическую функцию.
Койоакан, 8 марта 1938 г.