Силы, действующие в сторону ускорения войны, как и в сторону ее отсрочки, так многочисленны и сложны, что было бы слишком рискованно покушаться на календарное пророчество. Однако, некоторые пункты для прогноза имеются налицо. В Лондоне склонны ныне считать, что наиболее опасный период закончится к 1939 году, когда британские вооруженные силы, предназначенные для защиты "мира", поднимутся на достаточную высоту. С этой точки зрения военная опасность представляется убывающей... по мере роста вооружений.
Но не воспользуются ли в таком случае Германия или Италия остающимся льготным сроком, и не вызовут ли преднамеренно войну в течение ближайших 24 месяцев? Многое позволяет думать, что нет. Решающее слово принадлежит не Италии, а Германии. Между тем Германия не готова. Правда, живые традиции прусского милитаризма при высоком уровне немецкой техники позволяют Гитлеру производить работу вооружения такими темпами, каких еще не знала история. Чудес не может, однако, создать и самое тоталитарное государство. За годы между версальским миром и победой наци, молодые германские поколения не проходили через казарму. В стране нет готовых резервов. Чтоб подвергнуть несколько миллионов душ хотя бы элементарной военной обработке нужны многочисленные кадры офицеров и унтер-офицеров. Выработать наиболее совершенные типы военных машин, наладить их массовое производство, создать запасы необходимого сырья, воспитать новые командные кадры, обучить сырой человеческий материал, -- все это требует времени. Именно благодаря своему лихорадочному росту военный аппарат Гитлера должен на каждом шагу обнаруживать диспропорции и пробелы. Немецкие власти, наверняка, оценивают боевую готовность своей армии на сегодняшний день значительно ниже, чем их противники. Нужно еще, по меньшей мере, два года, чтоб берлинский генеральный штаб перестал сдерживать благородное нетерпение политических вождей.
Состояние вооружений является, однако, только одним из факторов войны, и не самым главным. Такого момента, когда бы все страны почувствовали себя "достаточно" вооруженными, никогда не наступит. Сам по себе взятый автоматизм вооружений толкает, конечно, к войне, а не к миру. Но армия -- не самоцель, а орудие политики, которая в свою очередь, является орудием материальных интересов. Толчок, который вызовет новую войну, будет, вернее всего, дан переломом экономической кон'юнктуры.
Напомним, что бурный и длительный промышленный под'ем сменился в 1913 году кризисом, который имел уже не только кон'юнктурный, но и структурный характер: производительным силам Европы стало тесно в рамках национальных границ. Кризис 1913 года породил у господствующих классов ту напряженную нервность, в которой скоро растворились выжидательность и осторожность: в результате в 1914 г. вспыхнула война. Правда, последний кризис (1929-1933) не вызвал военных потрясений. Оптимизм, порожденный предшествующим под'емом, был так слеп, что правящие классы упорно пытались видеть в кризисе короткую заминку. Иллюзии исчезали лишь постепенно, по мере паралича торговли и роста армии безработных. На внешней политике тех годов -- за вычетом наиболее больных стран: Японии, Германии и Италии -- лежала печать выжидательности, нерешительности, маразма.
Совершенно иное действие на внутреннюю политику, как и на внешнюю, окажет наступление нового кризиса, ждать которого придется, по всем данным, недолго. Нынешнее экономическое оживление -- при дезорганизованном мировом рынке, разрушенном денежном обращении, хронической армии безработных -- никому не внушает доверия. Кон'юнктура поддерживаемая, главным образом, военными заказами, означает расточение основной субстанции хозяйства и, тем самым, подготовку нового, более глубокого и болезненного кризиса. В этом правящие классы не могут не отдавать себе отчета уже теперь. Чем ближе будет подходить к концу выполнение программ вооружения, тем меньше останется места для иллюзий, тем большая нервность будет охватывать вершителей судеб.
Но может быть у правящих остается еще возможность отодвинуть кризис и, что важнее, свести его к размерам преходящей кон'юнктуры, а не социальной катастрофы? Для этого нужно было бы, по меньшей мере, снести таможенные барьеры, восстановить в правах золотую денежную единицу, регулировать проблему международных обязательств и повысить покупательную способность масс, дав машине вооружений обратный ход. Кто не слеп, тот признает с нами, что нет ни малейших оснований надеяться на подобные чудеса.
Торговые представители сорока наций собрались в конце июня в Берлине, чтоб выслушать гимн Геринга в честь автаркии. Благочестивые речи отдельных делегатов о преимуществах либерального экономического режима звучали насмешкой над действительностью. Страны, богатые сырьем, захотят ли обеспечить им своих противников на случай войны? Колониальные империи отдадут ли часть своих владений обделенным нациям? Страны, сосредоточившие в своих руках золото, займутся ли бескорыстным лечением расстроенных денежных систем своих соперников? Эти простые вопросы заключают в себе готовые ответы. Национальные барьеры охраняются тем более ожесточенно, чем более реакционную роль они играют в системе мирового хозяйства. Не все поют открыто славу автаркии; но все стремятся укрыться под ее призрачной сенью. Между тем "автаркия" вовсе не означает самоудовлетворение в национальных границах: как особенно откровенно показывают программы Германии и Италии, автаркия нуждается... в захвате колоний и чужих земель вообще. Доктрина замкнутого хозяйства оказывается только предпосылкой империалистской агрессии.
Выросшая из экономических затруднений военная опасность еще более обостряет их. Каждый школьник знает ныне, что разрыв дипломатических отношений, официальное об'явление войны или уважение к нейтралитету представляют такие же анахронизмы, как фижмы и менуэты. Все правительства остаются настороже. Напряжение мирного времени, принимающее подчас такие формы, какие раньше бывали возможны лишь при разрыве дипломатических отношений, меньше всего способствует экономическому процветанию. Все говорит за то, что грядущий кризис далеко оставит позади кризис 1929 и следующих годов. Дипломатия пассивного выжидания станет в этих условиях невозможна. Политика переливания крови, по американскому образцу, Европе не по плечу. Новый кризис поставит все вопросы ребром и толкнет правящих на путь решительных мер, которым нельзя будет отличить от мер отчаяния.
Война может, таким образом, разразиться уже на исходе ближайших трех-четырех лет, т.-е. как раз к тому времени, когда завершение программ вооружения должно будет "обеспечить мир". Срок мы называем, разумеется, лишь в целях общей ориентировки. Политические события могут приблизить или отдалить момент взрыва. Но неизбежность его заложена в динамике хозяйства, в динамике социальных противоречий, как и в динамике вооружений.