Нужно ли еще копаться в деталях, проверять по буквам судебные отчеты, собирать опровержения, подвергать подлоги микроскопическому анализу? Сталин сам опровергает себя несравненно более массивными доводами. Каждый день приносит сенсационные вести из СССР, свидетельствующие о том, что режим охвачен последним кризисом, который можно было бы назвать агонией, если бы эта аналогия с живыми организмами не вызывала представления о слишком коротких сроках.
"Старая гвардия", от имени которой открылась в 1923 г. борьба против "троцкизма", политически ликвидирована давно. Ее физическое истребление завершается ныне в сталинском стиле, сочетающем садическое зверство с бюрократическим педантизмом. Было бы, однако, слишком поверхностно об'яснять убийственные и самоубийственные меры Сталина только властолюбием, жестокостью, мстительностью и прочими личными качествами. Сталин давно уже утратил контроль над собственной политикой. Бюрократия в целом утратила контроль над собственными рефлексами самообороны. Новые преследования, перешедшие все границы постижимого, навязаны ей прогрессией старых преследований. Режим, который вынужден на глазах всего мира инсценировать подлог за подлогом, автоматически расширяя круг своих жертв, такой режим обречен.
После проделанных опытов Сталин вынужден уже отказаться от "открытых" судов. Официозно отказ мотивируется тем, что перед страной стоят "более важные задачи". Под этим лозунгом "друзья" на Западе ведут борьбу против контр-процессов. Тем временем в разных частях СССР непрерывно открываются новые очаги "троцкизма, саботажа и шпионажа". На Дальнем Востоке расстреляно с начала мая, по опубликованным данным, 83*1 "троцкиста". Работа продолжается. Ни о ходе процессов, ни даже об именах жертв печать не сообщает ничего. Кто эти расстрелянные? Известный процент составляют, вероятно, действительные шпионы: на Дальнем Востоке в них недостатка нет. Другая часть вербуется из оппозиционеров, недовольных, неудобных. Третью часть составляют агенты-провокаторы, которые служили для связи "троцкистов" со шпионами и тем превратились в опасных свидетелей. Но есть еще четвертая часть, и она возрастает: это родственники, друзья, подчиненные, знакомые расстрелянных, люди, которые знают о подлоге, и способны если не протестовать, то рассказать о преступлениях Сталина другим людям.
Что творится в низах, особенно на окраинах, где убийства имеют анонимный характер, можно представить себе на основании того, что происходит сейчас на верхах. Сталину не удалось в свое время поставить открытый процесс Бухарина и Рыкова, в виду того, что обвиняемые отказывались "каяться". Пришлось заняться их дополнительным воспитанием. По некоторым сведениям, Рыков и Бухарин, бывший глава правительства и бывший глава Коминтерна, приговорены к 8-ми годам тюрьмы, при закрытых дверях, как в июле 1935 года -- между двумя театральными процессами -- приговорен был, при закрытых дверях, к десяти годам тюрьмы Каменев. Уже одно это сопоставление навязывает вывод, что приговор над Рыковым и Бухариным имеет не окончательный характер. Пресса, руководимая наглым и невежественным Мехлисом, бывшим личным секретарем Сталина, требует "истребления" врагов народа. Самое поразительное, пожалуй, -- если вообще позволить себе роскошь поражаться -- это то, что Рыков и Бухарин именуются ныне "троцкистами". Между тем, главные удары левой оппозиции направлялись всегда и неизменно против правого крыла, возглавлявшегося Рыковым и Бухариным. С другой стороны, в борьбе против троцкизма только Бухарин дал подобие доктрины, на которую Сталин опирался -- поскольку он вообще опирается на доктрину -- в течение ряда лет. Теперь оказывается, что бесчисленные статьи и книги Бухарина против троцкизма, на которых воспитался весь аппарат Коминтерна, служили только для прикрытия его тайного сотрудничества с троцкистами на почве террора, как епископу кентерберийскому его церковные функции служат лишь для маскировки атеистической пропаганды. Но кто заботится ныне о таких пустяках? Те, которые знают прошлое, истреблены или вынуждены молчать под страхом истребления. Наемники Коминтерна, ползавшие несколько лет тому назад перед Бухариным на четвереньках, требуют сейчас распять его, в качестве "троцкиста" и врага народа.
Революционная эпоха сплачивает народные массы. Наоборот, период реакции означает торжество центробежных сил. За последние 14 лет ни одна трещина в большевистской партии не заделывалась, ни одна рана не зарубцовывалась, ни один конфликт не заканчивался примирением. Капитуляции и унижения не помогали. Центробежные силы раздвигали малейшую щель, пока не превращали ее в непоправимую брешь. Всякий, кто попадал в щель мизинцем, пропадал безвозвратно.
Со "старой гвардией", т.-е. большевиками царского подполья, в основном покончено. Сейчас маузер ГПУ направлен на следующее поколение, которое начало свое восхождение с гражданской войны. Правда, уже и в прошлых процессах, наряду со старыми большевиками, фигурировали более молодые обвиняемые. Но это были подсобные фигуры, необходимые для округления амальгамы. Сейчас проверка сорокалетних, т.-е. того поколения, которое помогало Сталину расправиться со старой гвардией, принимает систематический характер. Дело идет уже не о случайных фигурах, а о звездах второй величины.
Постышев поднялся до поста секретаря ЦК, благодаря своему ревностному участию в борьбе с троцкизмом. На Украине Постышев производил в 1933 г. чистку партийного и государственного аппарата от "националистов" и довел до самоубийства украинского народного комиссара Скрыпника травлей за "покровительство националистам". Факт этот тем более поразил партию, что за год до того 60-летие Скрыпника, старого большевика, члена ЦК и стопроцентного сталинца, торжественно праздновалось в Харькове и в Москве. В октябре 1933 г. я писал по этому поводу: "...То обстоятельство, что сталинская система нуждается в такого рода жертвоприношениях, показывает, какими острыми противоречиями она раздирается даже на самой верхушке" (Бюл. Оппозиц., N 36-37). Четыре года спустя оказалось, что Постышев, оставленный после своих подвигов диктатором на Украине, сам провинился в покровительстве националистам: в качестве опального сановника, его перевели недавно в Волжскую область. Надо полагать, не надолго. Не только раны, но и царапины не зарубцовываются более. Прибегнет ли Постышев к самоубийству или будет каяться в несовершенных преступлениях, спасения ему, во всяком случае, нет.
В Белоруссии застрелился председатель ЦИК'а Червяков. В прошлом он был связан с правыми, но давно уже и публично примкнул к борьбе с ними. Официальное сообщение стыдливо говорит, что Червяков, который, по конституции, имеет те же права, что и Калинин, покончил с собой по "семейным обстоятельствам". Сталин не решился все-таки об'явить главу БССР -- агентом Германии. Но одновременно с этим самоубийством арестованы в Минске тесно связанные с Червяковым народные комиссары Белоруссии. Тоже по "семейным обстоятельствам"? Если считать бюрократию "семьей", то надо признать, что эта семья вступила в стадию острого разложения.
Несравненно поразительнее (если, опять-таки, позволить себе поражаться) орбита Ягоды, который за последние десять лет был наиболее близким к Сталину лицом. Ни одному из членов Политбюро Сталин не доверял тех тайн, которые доверял начальнику ГПУ. Что Ягода -- негодяй, знали все. Но, во первых, он не очень отличался от некоторых других своих коллег. Во вторых, в качестве законченного негодяя, он как раз и нужен был Сталину для выполнения наиболее темных поручений. Вся борьба с оппозицией, представляющая цепь возрастающих фальсификаций и подлогов, проведена была под руководством Ягоды, по непосредственным директивам Сталина. И вот этот страж государства, искоренивший старшее поколение партии, оказывается гангстером и изменником. Его арестуют. Кается он или не кается, по выработанному им самим ритуалу? Судьбы его это не изменит. Тем временем мировая печать с серьезным видом рассуждает о том, был или не был Ягода связан с... троцкистами. Почему бы и нет? Если Бухарин искоренял троцкизм теоретически, то Ягода мог истреблять троцкистов физически, чтоб лучше замаскировать свою связь с ними.
Но наиболее поразительные вещи творятся в военном ведомстве, притом начиная с самых высоких его верхов. После того, как Сталин обезглавил партию и советский аппарат, он приступил к обезглавлению армии.
11 мая прославленный маршал Тухачевский был неожиданно смещен с поста заместителя Народного Комиссара Обороны и назначен на незначительный пост в провинцию. В ближайшие дни перемещены были командующие военными округами и другие выдающиеся генералы. Эти меры не предвещали ничего хорошего. 16 мая опубликован был декрет, восстанавливающий Военные Советы во главе округов, флотов и армий. Стало очевидно, что правящая верхушка вступила в серьезный конфликт с офицерским корпусом. "Революционные Военные Советы" были введены мною во время гражданской войны. В каждый Совет входил командующий и два, иногда три политических члена. Хотя начальнику предоставлялась формально полнота командных прав, однако, его приказ не имел силы без подписи политических членов Совета. Необходимость такой страховки, которая рассматривалась нами, как временное зло, вызывалась недостатком надежного командного состава и недоверием солдат даже к лойяльным командирам. Постепенное формирование красного офицерства должно было покончить с Советами и установить неизбежный в военном деле принцип единоначалия. Сместивший меня в 1925 г., в качестве главы военного ведомства, Фрунзе проводил единоначалие ускоренным темпом. По тому же пути шел затем Ворошилов. Казалось бы, советское государство имело достаточный срок, чтобы воспитать надежный офицерский состав и устранить тягостную необходимость контролировать командира через комиссара. Но вышло не так. В преддверьи двадцатой годовщины революции московская олигархия, подготовляя разгром командного состава, сочла необходимым восстановить коллегиальное управление армией. Новые Военные Советы уже не называются "революционными". И действительно, они не имеют ничего общего со своим прототипом. Военные Советы гражданской войны обеспечивали контроль революционного класса над военными техниками, вышедшими из враждебных рядов. Советы 1937 года имеют задачей помочь олигархии, поднявшейся над революционным классом, оградить узурпированную ею власть от покушений со стороны ее собственных маршалов и генералов.
После смещения Тухачевского каждый посвященный спрашивал себя: кто же будет отныне руководить делом обороны? Призванный Тухачевскому на смену маршал Егоров, подполковник великой войны -- расплывчатая посредственность. Новый начальник штаба Шапошников -- образованный и исполнительный офицер старой армии, но без стратегического дара и инициативы. А Ворошилов? Не секрет, что "старый большевик" Ворошилов -- чисто декоративная фигура. Никому, при жизни Ленина, не приходило в голову включать его в Центральный Комитет. Во время гражданской войны Ворошилов, наряду с несомненной личной храбростью, проявил полное отсутствие военных и административных качеств и, вдобавок -- захолустную узость кругозора. Единственное его право на посты члена Политбюро и Народного Комиссара Обороны состоит в том, что он еще в Царицыне, в борьбе с казачеством, поддерживал оппозицию Сталина против той военной политики, которая обеспечила победу в гражданской войне. Ни Сталин, ни остальные члены Политбюро не делали себе, впрочем, никогда иллюзий насчет Ворошилова, как военного вождя. Они стремились, поэтому, подпереть его квалифицированными сотрудниками. Действительными руководителями армии за последние годы были два человека: Тухачевский и Гамарник.
Ни тот ни другой не принадлежали к старой гвардии. Оба выдвинул<и>сь во время гражданской войны, не без участия автора этих строк. Тухачевский несомненно обнаружил выдающиеся стратегические таланты. Ему нехватало, однако, способности оценить военную обстановку со всех сторон. В его стратегии всегда был явственен элемент авантюризма. На этой почве у нас произошло несколько столкновений, вполне, впрочем, дружественных по форме. Мне приходилось также подвергать критике попытки Тухачевского создать "новую военную доктрину" при помощи наспех усвоенных элементарных формул марксизма. Не забудем, однако, что Тухачевский был в те годы очень молод и совершил слишком быстрый скачок из рядов гвардейского офицерства в лагерь большевизма. С того времени он, видимо, прилежно учился, если не марксизму (этому в СССР ныне не учится никто), то военному делу. Он научился понимать новую технику и, не без успеха, играл роль "механизатора" армии. Удалось ли ему приобрести необходимое равновесие внутренних сил, без чего нет вообще великого полководца, могла бы, пожалуй, обнаружить только новая война, в которой Тухачевскому заранее отводилась роль генералиссимуса.
Ян Гамарник, выходец из еврейской семьи на Украине, уже во время гражданской войны выделился политическими и административными способностями, правда, в провинциальном масштабе. В 1924 г. я слышал о нем, как об украинском "троцкисте". Личные связи с ним у меня уже оборвались. Руководившая тогда партией "тройка" (Зиновьев, Сталин, Каменев) прежде всего старалась оторвать наиболее способных "троцкистов" от привычного окружения, перебросить их на новые места и, если возможно, подкупить перспективой карьеры. Гамарника отправили из Киева на Дальний Восток, где он быстро поднялся по административным ступеням, радикально покончив с "троцкизмом" еще в 1925 году, т.-е. за два-три года до капитуляций наиболее видных обвиняемых по последним процессам. Когда "перевоспитание" Гамарника было завершено, его перевели в Москву и поставили вскоре во главе Политического Управления Армии и Флота. Десять лет Гамарник занимал ответственные посты, в самом центре партийного аппарата, в повседневном сотрудничестве с ГПУ, -- мыслимо ли при этих условиях вести две политики: одну -- для внешнего мира, другую -- для себя? Член ЦК, высший представитель правящей партии в армии, Гамарник, как и Тухачевский, был плотью от плоти и костью от кости правящей касты.
Почему же оба эти руководителя вооруженных сил попали под удар? Зиновьев и Каменев погибли потому, что, благодаря своему прошлому, казались опасными, а главное, потому, что, при помощи их расстрела, Сталин наде<я>лся нанести смертельный удар "троцкизму". Пятаков и Радек, бывшие видные троцкисты, оказались единственными подходящими фигурами для нового процесса, который должен был исправить промахи первой, слишком грубой стряпни. Ни Тухачевский, ни Гамарник для этих задач не годились. Тухачевский никогда не был троцкистом. Гамарник прикоснулся к троцкизму в такой период, когда его имя никому еще не было известно. Почему же Радеку поручено было назвать во время судебного следствия имя Тухачевского? И почему Гамарник, сейчас же после таинственной смерти, попал в список "врагов народа"?
В качестве воспитателя командного состава и будущего генералиссимуса, Тухачевский не мог не дорожить даровитыми военачальниками. Путна был одним из наиболее выдающихся офицеров генерального штаба. Посылал ли его Тухачевский, действительно, к Радеку за какими-либо справками? Радек был официозом внешней политики. Путна -- военным аташе в Англии. Тухачевский мог через Путна получать от Радека справки, как сам Сталин не раз пользовался информацией Радека, для составления своих речей и интервью. Возможно, однако, что весь этот эпизод выдуман, как и многие другие. Дела это не меняет. Тухачевский, вероятно, заступился за Путна, как и за других офицеров, которых ГПУ втягивало в свои амальгамы. Нужно было дать ему урок. Какова была при этом роль Ворошилова? Связь со Сталиным гораздо больше определяла до сих пор его политику, чем связь с армией. К тому же Ворошилов, ограниченный и достаточно взбалмошный, не мог не глядеть неприязненно на своего слишком даровитого заместителя. Таково возможное начало конфликта.
Гамарник принимал руководящее участие во всех чистках армии, делая при этом все, чего от него требовали. Но там дело шло, по крайней мере, об оппозиционерах, о недовольных, о подозреваемых, следовательно об интересах "государства". За последний же год понадобилось выбрасывать из армии ни в чем не повинных людей, которые, по старым связям, по занимаемой должности, или по случайной причине, оказывались полезны для организации очередного судебного подлога. Со многими из этих командиров Гамарник, как и Тухачевский, были связаны узами товарищества и дружбы. Как начальник ПУР'а, Гамарник не только должен был выдавать своих сотрудников в руки Вышинского, но и участвовать в фабрикации ложных обвинений против них. Весьма вероятно, что он вступил в борьбу с ГПУ и жаловался на Ежова... Сталину. Этим одним он мог подвести себя под удар.
Движимые интересами обороны командующие округами и вообще ответственные генералы могли вступиться за Тухачевского. Кавардак перемещений и арестов в течение мая и первых дней июня можно об'яснить только паникой в правящих кругах. 31 мая застрелился или был застрелен Гамарник. Командующие военными округами едва ли успели доехать до нового места службы, как их уже арестовали и предали суду. Арестованы были: Тухачевский, только что назначенный в Самару; Якир, только что переведенный в Ленинград; командующий Белорусским Военным Округом Уборевич; начальник Военной Академии Корк; начальник управления личного состава армии Фельдман; глава Осоавиахима Эйдеман; и несколько раньше: Путна, бывший военный аташе в Японии и Англии; кавалерийский генерал Примаков. Все восемь были приговорены к смерти и расстреляны.
Армия должна была почувствовать себя потрясенной до мозга костей. Как и почему погибли обвеянные легендой герои гражданской войны, даровитые полководцы и организаторы, вожди армии, вчера еще -- опора и надежда режима? В двух словах напомним каждого из них. Если Тухачевский из царского офицера стал большевиком, то Якир из молодого туберкулезного студента стал красным командиром. Уже на первых шагах он обнаружил воображение и находчивость стратега: старые офицеры не раз с удивлением поглядывали на тщедушного комиссара, когда он спичкой тыкал в карту. Свою преданность революции и партии Якир имел случай доказать с гораздо большей непосредственностью, чем Тухачевский. После окончания гражданской войны он серьезно учился. Авторитет, которым он пользовался, был велик и заслужен. Рядом с ним можно поставить менее блестящего, но вполне испытанного и надежного полководца гражданской войны Уборевича. Этим двум поручена была охрана западной границы, и они годами готовились к своей роли в будущей великой войне. Корк, воспитанник царской военной академии, с успехом командовал в критические годы одной из армий, затем Военным Округом, наконец, был поставлен во главе Военной Академии, на место Эйдемана, который принадлежал к ближайшему окружению Фрунзе. В последние годы Эйдеман стоял во главе Осоавиахима, который осуществляет активную связь гражданского населения с армией. Путна -- образованный молодой генерал, с международным кругозором. В руках Фельдмана сосредоточивалось непосредственное наблюдение над командным составом: это одно дает меру доверия, каким он пользовался. Примаков был несомненно самым выдающимся, после Буденного, начальником кавалерии. Можно сказать без преувеличения, что во всей Красной армии не остается ни одного имени, кроме того же Буденного, которое могло бы, по своей популярности, не говоря уже о талантах и знаниях, равняться с именами неожиданных преступников. Разрушение руководства Красной армии произведено, таким образом, с полным знанием дела!
Пристального внимания заслуживает организация суда: под председательством низкопробного чиновника Ульриха, группа старших генералов, во главе с Буденным, оказалась вынуждена вынести своим боевым товарищам приговор, продиктованный из секретариата Сталина. Это был дьявольский экзамен на верность. Остающиеся в живых военачальники отныне закабалены Сталину тем позором, которым он намеренно покрыл их. Система интриг идет, тем временем, далее. Сталин боится не только Тухачевского, но даже Ворошилова. Об этом свидетельствует, в частности, назначение Буденного командующим московским военным округом. В качестве старого кавалерийского унтер-офицера, Буденный всегда презирал военный диллетантизм Ворошилова. В период совместной работы в Царицыне они не раз грозили друг другу револьверами. Высокая карьера сгладила внешние формы вражды, но не смягчила ее. Военная власть в столице передается отныне в руки Буденного, в качестве противовеса Ворошилову. Кто из них стоит на очереди в списке обреченных, покажет будущее.
Обвинение Тухачевского, Якира и других в том, что они были агентами Германии, настолько глупо и постыдно, что не заслуживает опровержения. Сталин и не наде<я>лся на то, что за-границей поверят грязному навету. Но ему и на этот раз нужно было оправдать сильно-действующими доводами убийство даровитых и самостоятельных людей перед лицом русских рабочих и крестьян. Он расчитывает на гипнотическое действие тоталитарной прессы, и не менее тоталитарного радио.
Каковы, однако, действительные причины истребления лучших советских генералов? Об этом можно высказаться лишь гипотетически, на основании ряда прямых и косвенных симптомов. В виду приближения военной опасности наиболее ответственные командиры не могли не относиться с тревогой к тому факту, что во главе вооруженных сил стоит Ворошилов. Можно не сомневаться, что в этих кругах выдвигали на его место кандидатуру Тухачевского. В первой своей стадии генеральский "комплот" пытался, вероятно, опереться на Сталина, который давно уже вел привычную ему двойственную игру, эксплоатируя антагонизм между Тухачевским и Ворошиловым. Тухачевский и его сторонники, видимо, переоценили свои силы. Поставленный в последнюю минуту перед необходимостью выбора Сталин предпочел Ворошилова, который до сих пор оставался только покорным орудием, и выдал с головой Тухачевского, который мог стать соперником. Обманутые в своих надеждах и раздраженные "изменой" Сталина, генералы могли вести разговоры о том, что следовало бы вообще освободить армию от опеки Политбюро. Отсюда еще далеко до прямого заговора. Но в обстановке тоталитарного режима это уже первый шаг к нему.
Если правильно взвесить прошлое расстрелянных и физиономию каждого из них, то трудно допустить, чтоб они были связаны какой-либо общей политической программой. Но часть из них, во главе с Тухачевским, могла иметь свою программу в области обороны страны. Не забудем, что после воцарения Гитлера Сталин делал все, чтоб сохранить с Германией дружественные отношения. Советские дипломаты не скупились по отношению к фашизму на предупредительные заявления, которые звучат сегодня, как скандал. Философия этой политики дана была Сталиным: "Прежде всего надо оградить строительство социализма в нашей стране. Фашизм и демократия -- близнецы, а не антиподы. Франция на нас не нападет, а угрозу со стороны Германии можно нейтрализовать лишь сотрудничеством с ней". По данному свыше знаку, руководители армии старались поддерживать дружественные связи с немецкими военными аташе, инженерами, промышленниками и внушать им мысль о полной возможности сотрудничества между обоими странами. Некоторые из генералов тем охотнее восприняли эту политику, чем более им импонировали немецкая техника и "дисциплина".
Сталин оказался вынужден, однако, дополнить "дружественные" отношения с Германией оборонительным соглашением с Францией. На это Гитлер не мог пойти. Ему необходимо иметь руки развязанными в ту или другую сторону. В ответ на сближение Москвы с Парижем он демонстративно оттолкнул Сталина. Вслед за ним сделал то же и Муссолини. Наперекор первоначальным намерениям, Сталину пришлось отбросить свою философию о "близнецах" и взять курс на дружбу с западными "демократиями". В министерстве иностранных дел произведена была символическая смена: заместитель Литвинова Крестинский, бывший советский посол в Германии, был удален; его место занял Потемкин, бывший советский посол во Франции. На верхах офицерства поворот не мог совершиться с такой легкостью, по самому характеру военной касты, гораздо более многочисленной и менее подвижной, чем дипломатия.
Если допустить, что Тухачевский действительно придерживался до последних дней прогерманской ориентации (я в этом не уверен), то во всяком случае, не как агент Гитлера, а как советский патриот, по стратегическим и экономическим соображениям, разделявшимися недавно и Сталиным. Некоторые из генералов должны были, к тому же, чувствовать себя лично связанными своими предшествующими дружественными заявлениями по адресу Германии. Так как Сталин долго лавировал, сохраняя обе двери открытыми, то он сознательно не давал генералам сигнала к отступлению. В расчете на его поддержку, генералы могли зайти дальше, чем первоначально собирались. Вполне возможно, с другой стороны, что Ворошилов, который, в качестве члена Политбюро, был своевременно осведомлен о новой ориентации, преднамеренно дал Тухачевскому переступить за пределы военной и партийной дисциплины, а потом, со свойственной ему грубостью, потребовал от него немедленной перемены курса. Вопрос о том, идти ли с Германией или с Францией, сразу превратился в вопрос о том, кто руководит армией: член Политбюро Ворошилов или Тухачевский, за которым стоит цвет командного состава? А так как общественного мнения нет, партии нет, советов нет, и режим утратил последние остатки эластичности, то всякий острый вопрос решается при помощи маузера. Сталин тем менее сопротивлялся кровавой развязке, что для доказательства верности новым международным союзникам ему нужны были козлы отпущения за ту политику, от которой он вчера отказался.
Отношение генералов к левой оппозиции? Гамарника московские газеты назвали после его смерти "троцкистом". За несколько месяцев до того Путна, в качестве "троцкиста", упоминался на процесах Зиновьева и Радека. Но остальных никто не называл этим страшным именем ни до суда, ни, надо думать, на суде, ибо ни судьи, ни обвиняемые не имели нужды разыгрывать комедию при закрытых дверях. От превращения Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана и пр. в троцкистов удерживало не только отсутствие каких бы то ни было внешних зацепок, но и нежелание слишком раздувать силу троцкизма в армии. Однако, в приказе Ворошилова, изданном на другой день после казни, все расстрелянные уже именуются троцкистами. Подлог, как видим, тоже имеет свою логику: если генералы, как и троцкисты, служили Германии, в целях "восстановления капитализма", то Германия не могла не об'единить их в своих интересах. К тому же "троцкизм" давно уже стал собирательным понятием, которое охватывает все, что подлежит истреблению.
В наших соображениях о причинах обезглавления армии есть и элемент догадки. В деталях, которые станут известными не скоро, дело могло происходить иначе. Но политический смысл новой бойни ясен уже теперь. Еслиб Сталин хотел спасти генералов, он имел бы полную возможность своевременно открыть для них мосты отступления. Но он не хотел. Он боится проявить слабость. Он боится армии. Он боится собственной бюрократии.
И не напрасно. Тысячи и тысячи чиновников и командиров, вышедших из большевизма, или примкнувших к большевизму, поддерживали до недавнего времени Сталина не за страх, а за совесть. Но последние события пробудили в них страх -- за судьбу режима и за собственную судьбу. Те, которые помогли Сталину подняться, оказываются все менее пригодны для того, чтоб поддерживать его на головокружительной высоте. Сталин вынужден все чаще обновлять орудия своего господства. В то же время он боится, что эти обновленные орудия поставят во главе своей другого вождя.
Особенно остро стоит эта опасность в отношении армии. Когда бюрократия освобождается от контроля народа, военная каста неизбежно стремится освободиться от опеки гражданской бюрократии. Бонапартизм всегда имеет тенденцию принять форму открытого господства сабли. Независимо от действительных или мнимых амбиций Тухачевского, офицерский корпус должен все больше проникаться сознанием своего превосходства над диктаторами в пиджаках. С другой стороны, Сталин не может не понимать, что полицейское командование над народом, которое он выполняет при помощи иерархии партийных секретарей, проще и непосредственнее может осуществлять один из "маршалов", через военный аппарат. Опасность слишком очевидна. Заговора, правда, еще не было. Но он стоит в порядке дня. Бойня имела превентивный характер. Сталин воспользовался "счастливым" случаем, чтоб дать офицерству кровавый урок.
Можно, однако, сказать заранее, что этот урок ничего и никого не остановит. Сталину удалось сыграть роль могильщика большевизма только потому, что сам он -- старый большевик. Это прикрытие необходимо было бюрократии, чтобы задушить массы и разбить скорлупу спартанской традиции. Но лагерь Термидора не однороден. Верхний слой привилегированных возглавляется людьми, которые сами еще не свободны от традиций большевизма. На этой промежуточной формации: Постышевых, Червяковых, Тухачевских, Якирах, не говоря уже об Ягодах, режим держаться не может. Следующий за ними слой возглавляется безразличными администраторами, если не пройдохами и карьеристами. Сталину эти наслоения яснее, чем кому бы то ни было. Он считает, поэтому, что, после удушения массы и истребления старой гвардии, спасение социализма -- в нем одном.
Дело не просто в личном властолюбии или жестокости. Сталин не может не стремиться к юридическому закреплению своей персональной власти, в качестве ли пожизненного "вождя", полномочного президента или, наконец, венчанного императора. Он не может в то же время не бояться, что из среды самой бюрократии и особенно армии возникнет противодействие его планам цезаризма. Это значит, что прежде, чем свалиться в пропасть -- с короной или без короны, -- Сталин попытается истребить лучшие элементы государственного аппарата.
Красной армии он нанес во всяком случае страшный удар. В результате нового судебного подлога она сразу стала ниже на несколько голов. Морально армия потрясена до самых основ. Интересы обороны принесены в жертву интересам самосохранения правящей клики. После процесса Зиновьева и Каменева, Радека и Пятакова, процесс Тухачевского, Якира и др. знаменует начало конца сталинской диктатуры.
Л. Троцкий.
17 июня 1937 г.
Copyright by Bulletin de l'Opposition and L. Trotsky.
*1 По последним московским телеграммам число это возросло до 214. -- Ред.