Процесс "17" должен был быть исправленным и дополненным изданием процесса Зиновьева-Каменева. Исправлению подверглись и столь неудачные "директивы" Троцкого, приведенные подсудимыми первого процесса.
В своих одиннадцати "директивах", посланных подсудимым процесса Зиновьева, Троцкий, как маниак, монотонно повторял на протяжении трех лет (1931-1934) один и тот же лозунг: "убить Сталина, Ворошилова и др.".
На процессе Пятакова "директивы" Троцкого становятся разнообразнее. К террору прибавилось вредительство, пораженчество, соглашение с Гитлером и пр. И директивы эти даже "теоретически" обоснованы. Дело только в том, что, вырабатывая директивы Троцкого Пятакову, Радеку, Ромму, Шестову и Муралову, авторы их не приняли во внимание данных первого процесса; они также не сумели согласовать показания отдельных обвиняемых второго процесса. Попытаемся путем сравнения "директив" на первом и втором процессах и сопоставлением их между собой показать, что они являются ничем иным, как полицейскими фальшивками вроде "писем Зиновьева" или "Протоколов Сионских Мудрецов".
Год 1931. Центральное место обвинительного материала занимает пребывание Смирнова, Пятакова и Шестова в Берлине и "переговоры" их с Седовым. Эти переговоры являются отправной точкой "террористической" деятельности обвиняемых: на первом процессе -- Смирнова, на втором -- Пятакова и Шестова. На процессе 16-ти Смирнов показывал, что "Седов говорил ему... о своевременности перехода к террористическим методам борьбы". О вредительстве, как известно, Смирнов не упомянул ни слова. На втором процессе Пятаков показал, что Смирнов, рассказывая ему о своей встрече с Седовым, сказал: "основной метод борьбы который надо применять это метод террора и... метод противодействия мероприятиям советской власти" (т.-е. саботаж и вредительство). Смирнов, могут сказать, недаром многое отрицал, он просто скрыл установку на вредительство. Но, по интересующему нас вопросу, имеется еще одно показание -- Ольберга. Он то наверно уж ничего не скрывал! Сообщая на суде о разговоре Смирнова с Седовым, содержание которого он якобы знал со слов Седова, Ольберг говорит только о терроре. Следовательно, ничего не знал о вредительстве и Ольберг. Не забудем, что Ольберг был представлен, как друг и доверенное лицо Седова. Почему же Седов, доверивший Ольбергу убийство Сталина и связь с Гестапо в придачу, скрыл от него менее "острую" директиву о вредительстве?
Нет, видно Пятаков ошибся. Не в 1931 году узнал он от Смирнова о вредительской директиве, а в период между первым и вторым процессом, т.-е. уже после смерти Смирнова... Посмотрим теперь, как обстоит дело со встречами Пятакова и Шестова с Седовым. При первом же свидании Седов заявил Пятакову: "Троцкий твердо стал на позицию насильственного свержения сталинского руководства методами террора и вредительства... Нам придется в этой борьбе иметь необходимое решение также и международного вопроса или вернее межгосударственных вопросов". Первая половина заявления Седова -- понятна: "убивай и вреди", -- но что означает туманный намек на "межгосударственные вопросы"? Пятакову это, разумеется, также непонятно, но он не интересуется и не спрашивает. Не интересуется вопросом и Вышинский, который вместе с Радеком глубокомысленно изучает даже вопрос о том, является ли сон явью или наоборот. Намек был необходим авторам сценария для подготовки вопроса о "разделе СССР", так же, как и слова Каменева о разговоре с Пятаковым осенью 1932 года о том, что "без необходимого контакта с правительствами капиталистических государств, мы не придем к власти, и что надо поддерживать этот контакт". Но так как в 1931-1932 г.г. Гитлер еще не был у власти, то об этом говорить еще рано. Вышинский и не настаивает. Если Пятаков не интересуется "междугосударственными вопросами", то слова Седова о "противодействии мероприятиям советского правительства", его, наоборот, очень беспокоят. Что это значит? Он просит Седова прислать ему раз'яснения Троцкого. В ноябре-декабре того же 1931 года Пятаков получает через Шестова (в ботинке) столь долгожданные раз'яснения Троцкого о "необходимости противодействовать всем мероприятиям партии и правительства, в особенности в области хозяйства", т.-е. дословное повторение того, что ему сказал уже Седов. И тем не менее, так и не разобравшись в том, что значит "противодействовать", Пятаков со всей энергией начинает свою вредительскую деятельность. Одновременно с письмом Пятакову Шестов провозит письмо Муралову. Муралова Троцкий не угощает малопонятным "противодействием", но предлагает перейти к "террористическим действиям против московских вождей" (в Сибири сидя!).
Шестов не впервые выступает на суде. Уже на Новосибирском процессе он был главным свидетелем обвинения. На вопрос прокурора (Рогинского), от кого он получил террористические и вредительские директивы, Шестов отвечает: "от Пятакова, будучи в Берлине". О том, что "свидетель" Шестов видел Седова в Берлине, он, несмотря на свою многословность, -- умалчивает. По версии Новосибирского процесса Шестов все директивы получил от Пятакова, в том числе и директиву о вредительстве, которую, как мы уже показали, Пятаков в тот период еще сам не усвоил и не понял! На процессе Пятакова уже нет свидетеля Шестова, а есть обвиняемый Шестов. Этот последний, оказывается, все директивы получал не от Пятакова, а от Седова, с которым он, якобы, встречался неоднократно. Путанице нет конца.
Седов помимо всех "директив" предлагает Шестову, для разнообразия, заняться и шпионской (!) деятельностью. Шестов смущен, но после убеждений Смирнова соглашается. Оказывается, что и Смирнов знал о шпионской деятельности троцкистов! Почему же он не сказал об этом ни слова на суде?
Так обстояло дело с "директивами" по данным процесса Пятакова. Какие же директивы посылал в течение этого же периода (1931 г.) Троцкий по версии процесса Зиновьева? Только о терроре. О вредительстве ни один из обвиняемых ничего не знал. О Смирнове мы уже говорили. Берман-Юрин (на процессе Зиновьева) показал, что в конце 1931 года Седов послал некоего Альфреда Кунта в Москву с очень подробными директивами о терроризме. В письме речь шла об организации, о подборе людей, обо всем, что угодно. Об одном только Седов забыл... о вредительстве. В трудных условиях приходилось работать руководителям обоих "центров", получая столь противоречивые директивы.
Год 1932. Процесс Пятакова-Радека. В середине года Пятаков снова приезжает в Берлин и в третий раз встречается с Седовым. Выслушав информацию Пятакова о его "вредительской" деятельности, Седов выражает ему "неудовольствие Троцкого", потому что "ничего конкретного у вас нет". Троцкий, таким образом, проявляет большой интерес к вредительству.
Процесс Зиновьева. Троцкий посылает Об'единенному центру директивы через Гавена и Путну, через Гольцмана; посылает в СССР "террористов" Берман-Юрина, Фриц Давида и Ольберга. Шесть человек, шесть директив, все о терроре и только о терроре. О вредительстве -- ни слова.
В этом же году Ромм получает от Седова письмо для Радека, которое он передает Радеку в Женеве. Со слов Радека, Ромм рассказывает, что в письме Троцкий говорил о необходимости убить "в первую очередь Сталина и Ворошилова". Письмо это строго выдержано в стиле директив процесса Зиновьева: террор без вредительства.
Радек, хотя и подтверждает "в основном" показания Ромма о содержании письма, но категорически отрицает такой пустяк, как призыв к убийству Сталина и Ворошилова. Он даже сообщает об очень интересном принципе писем Троцкого: "В письме Троцкого имена Сталина и Ворошилова не фигурировали, так как в наших письмах мы никогда не упоминали имен". Вообще говоря, это элементарный принцип конспиративной переписки. Дело только в том, что по версии процесса Зиновьева, Троцкий придерживался, как раз обратного принципа. Единственное письмо, которое цитировалось на этом процессе (к Дрейцеру и Мрачковскому) прямо начиналось со слов: "убить Сталина и Ворошилова"!
Год 1933. Процесс Пятакова-Радека. В июле месяце происходит известная "встреча" Ромма с Троцким и Седовым в Булонском лесу. Летняя погода, как видно, расположила Троцкого к откровенности, и он в течение каких нибудь "20-25 минут" успел рассказать Ромму, что "в данный момент особое значение приобретает не только террор, но и вредительская деятельность в промышленности и в народном хозяйстве вообще", что "обострение военной опасности может поставить на очередь вопрос о пораженчестве", и пр., и пр.
В том же году Муралов получает письмо от Седова. Из содержания письма мы узнаем лишь, что "старик доволен нашей (Муралова) деятельностью", но какой именно деятельностью, и почему доволен "старик" -- остается тайной Ежова-Вышинского.
Процесс Зиновьева. М. Лурье с "директивой" Троцкого, которую он получил от Рут Фишер-Маслова для Зиновьева -- приезжает в СССР. Стереотипная директива, Лурье требует "ускорить организацию террористических актов". Ни о вредительстве, ни о пораженчестве -- ни слова. То, что Троцкий доверил "резервному" Радеку и безвестному агенту связи Ромму, он почему то скрыл от главного руководителя главного центра, Зиновьева. Ничего нельзя понять.
Год 1934. Радек для резервного центра, Мрачковский и Дрейцер для основного получают директивы Троцкого. Радек в апреле; Дрейцер -- в октябре. От Радека Троцкий "требовал проведения определенных актов по линии террора и по линии вредительства... троцкисты должны занять пораженческую позицию... необходимость соответствующего соглашения с наиболее агрессивными иностранными государствами, такими, какими являются Германия и Япония..." (Показания Пятакова, подтвержденные Радеком).
Пятаков, давая, со своей стороны, характеристику апрельскому письму Троцкого Радеку, говорит: "О терроре специальных директив не было: считалось, что эта директива принята к исполнению...". Это не мешает Троцкому шесть месяцев спустя еще раз повторить Дрейцеру и Мрачковскому: "1) убрать Сталина и Ворошилова, 2) развернуть работу по организации ячеек в армии, 3) в случае войны использовать всякие неудачи и замешательство для захвата руководства".
Мы видим, что Троцкий дает своим "сторонникам" грубо противоречивые директивы. Ответственные дела: вредительство, пораженчество, соглашение с Гитлером -- малоответственному Радеку. Мрачковскому же, "наиболее близкому человеку", Троцкий доверят лишь все ту же директиву -- в одиннадцатый (!) раз -- "убрать Сталина".
Разве не ясно, что и письмо Мрачковскому, и письмо Радеку составлены применительно к обвинительному акту, для удобства прокурора? Режиссеры первого процесса додумались только до террора; "директивы" Троцкого строго остаются в этих рамках. На втором процессе план взят более широкий, -- соответственной переработке подверглись и "директивы".
Письмом к Мрачковскому-Дрейцеру кончаются директивы Троцкого на первом процессе (если не считать таинственных молодых людей, напоминающих Берману-Юрину и Фрицу Давиду о необходимости убить Сталина). Подсудимым второго процесса Троцкий и дальше посылает свои инструкции. Наиболее важные из них (в декабре 1935 года) это подробнейшее ("на 8 страницах английской тонкой бумаги") письмо к Радеку и устная директива Пятакову, который прилетел на аэроплане (невидимке) в Осло.
Что пишет Троцкий Радеку? "Формулой этого письма" было по Радеку не более и не менее, как "возвращение к капитализму, реставрация капитализма". Письму этому придается такое значение, что на процессе о нем говорится три раза: один раз Пятаков и два раза Радек. Но как это ни странно, говорится о нем по-разному. В первый раз (23 января) Пятаков рассказывает: "Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти... Первый вариант (до войны) Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара... против ряда руководителей..., в первую очередь, против Сталина... Второй вариант (во время войны) это... военное поражение...". Радек в тот же день (23 января) следующими словами подтверждает показание Пятакова: "...письмо разрабатывало эти, так называемые, два варианта -- прихода к власти во время мира и прихода к власти во время войны". На вопрос Вышинского о каких территориальных уступках шла речь в этом письме, Радек ответил: "отдать Украину (Германии) и Японии... уступка Приамурья и Приморья". На следующий день, 24 января, Радек дает новую версию. Ни слова -- о "двух вариантах" -- ни слова о приходе к власти в мирное время при помощи террора. По словам Радека, Троцкий в письме ориентируется на поражение... "Во-первых, Троцкий считал, что результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок и назвал определенно Украину. Во-вторых (?), дело шло о разделе СССР. В-третьих, с точки зрения экономической"... "реставрации капитализма". Вышинский недоволен "уступкой" одной Украины; он требует у Радека других "уступок" (как видно, Вышинский лучше знал содержание письма, чем получивший и уничтоживший его, Радек). Происходит следующий диалог. "Вышинский: О сахалинской нефти шла речь? Радек: Насчет Японии говорилось: надо не только дать ей сахалинскую нефть, но и обеспечить ее нефтью на случай войны с Соединенными Штатами. Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию Китая японским империализмом. Вышинский: А насчет Придунайских стран? Радек: О Придунайских и Балканских странах Троцкий в письме говорил, что идет экспансия немецкого фашизма, и мы не должны ничем мешать этому факту. Дело шло, понятно, о прекращении всяких наших отношений с Чехословакией, которые были бы защитой для этой страны".
Далее, оказывается, что в этом письме шла речь "о разложении троцкистами армии" и о "диверсионной деятельности троцкистов в военной промышленности..., согласованное со штабами соответствующих иностранных государств".
Спрашивается, что общего имеет вариант от 24 января с вариантом от 23, если не считать отдачу Украины, Приамурья и Приморья?
В новом варианте Троцкий развивал и перспективы: "ни о какой демократии речи быть не может (после поражения)... чтобы удержаться (троцкистам у власти) нужна крепкая власть... возьмите аналогию с властью Наполеона I. Это было новое. Он (Троцкий) отдавал себе отчет в том, что хозяином положения, благодаря которому блок может прийти к власти, будет фашизм...". В этой белиберде трудно что-нибудь понять. Небезинтересна историческая аналогия Троцкого. В качестве примера власти, возникшей из поражения, Троцкий ссылается на ... Наполеона I, поднявшегося к власти на основе победы.
Чувствуя, что он начинает запутываться, Радек сообщает, что Троцкий стремился "поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас это было ясно, что это есть фашизм без финансового капитала". Что такое фашизм без финансового капитала? Автомобиль без мотора. Не смущаясь, старый политик Радек продолжает нести эту безграмотную чепуху: "было еще одно очень важное в этой директиве: а именно формулировка, что неизбежно выравнивание социального строя с фашистскими странами-победителями". Что же это в конце концов за власть? Бонапартизм, фашизм, "просто" фашизм, фашизм без финансового капитала, или "выравнивание"?!
Получив это подробное письмо ("на 8 страницах английской тонкой бумаги"), Радек и Пятаков смутились и решили, что один из них должен поехать к Троцкому за раз'яснениями. Счастливым кандидатом оказался Пятаков. Троцкий, -- рассказывает Пятаков о своей "встрече", -- "пожалуй, впервые (!!) так отчетливо сформулировал свою позицию относительно вредительства". Затем Троцкий "развил два варианта" (не забудем, что о поездке Пятаков рассказывает 23 января!). Далее Троцкий переходит к вопросу об отношении к фашистам: "с этими силами надо установить связь, поддерживать ее и обеспечить благоприятное к себе отношение...". Наконец, Троцкий рассказывает Пятакову о своем договоре с Гессом. Здесь мы встречаемся с "интересной" формулировкой отдачи Украины Германии. Надо, говорит Троцкий, "не противодействовать украинским, национально-буржуазным силам в случае их самоопределения". "Это, -- поясняет Пятаков, -- в завуалированной форме означает то, о чем говорил здесь Радек"... Таким образом, в письме к Радеку Троцкий прямо говорит "надо отдать Украину Германии", а в устной же беседе с Пятаковым, вдали от ГПУ, когда казалось бы можно было достаточно свободно высказаться, разговор почему то идет в "завуалированной форме". А Приамурье и Приморье? А перспектива бонапартизма (или фашизма), -- как содержание будущей власти "троцкистов"? Обо всем этом ни слова. В письме к Радеку, Троцкий идет гораздо дальше, чем при личной встрече с Пятаковым! А ведь целью поездки Пятакова именно и было получение раз'яснений и уточнений Троцкого о письме к Радеку! Вместо раз'яснений Пятаков получает старую директиву только в гораздо более туманной и неопределенной форме. Об'яснение тут только одно: в своих "признаниях" Радек пошел дальше Пятакова, причем окончательный текст письма Троцкого к Радеку был выработан в ночь с 23 на 24 января.
Радек упоминает еще о письм<е> Троцкого, полученном им в январе 1936 года. Но прокурор не проявляет к нему никакого интереса. Содержание его остается тайной. Впрочем, может быть мы еще узнаем что нибудь об этом письме на процессе третьего "центра".
В этой статье мы коснулись лишь некоторых вопросов "директив" Троцкого. Мы, по существу, только вчерне наметили тему анализа. Но грубо противоречивый, ибо лживый, характер обвинения достаточно ясно обнаружен даже этими беглыми заметками.
Е. Тиенов.