Нам нет надобности характеризовать здесь Пятакова, покинувшего оппозицию в декабре 1927 года и ставшего с тех пор безидейным и верным чиновником Сталина. На процессе Пятаков рассказывает, что он вернулся к оппозиции потому, что Троцкий устранен от руководства и выслан заграницу, и от руководства устранены Зиновьев и Каменев. Троцкий, Зиновьев и Каменев были устранены от руководства по крайней мере в 1926 году. Троцкий был выслан заграницу в начале 1929 г., Пятаков же обнаружил все это лишь "около 1931 года", т.-е. с запозданием на несколько лет, причем как раз в тот момент, когда он находился в Берлине, ибо, по заданиям ГПУ, он должен был во что бы то ни стало показать, что он встречался там с Седовым.
С Седовым Пятакова, якобы, связал Иван Никитич Смирнов, находившийся в то время (лето 1931 года) в Берлине. Позволим себе заметить, что если бы Седов вообще заговорил с И. Н. Смирновым о Пятакове, спросив о его настроениях и пр., И. Н. Смирнов решил бы, что Седов не совсем в своем уме. Не только среди оппозиционеров, но и среди отошедших от оппозиции людей, вроде И. Н. Смирнова, сохранивших все же намек на человеческое достоинство, к Пятакову относились не иначе, как к предателю, заслуживающему всяческого презрения.
Никаких "встреч" Пятакова с Седовым И. Н. Смирнов не устраивал и никаких встреч у Пятакова с Седовым не было и быть не могло.
Известно, как трудно доказать, что чего-нибудь не было, что ты не знал такого-то, не встречался с таким-то, никогда не было там-то. Но в данном случае нам на помощь приходит стечение обстоятельств, облегчающих опровержение лжи Пятакова. О мнимой встрече Пятакова с Седовым впервые сообщено было на Новосибирском процессе. 23 ноября 1936 года Троцкий узнал об этом из телеграмм норвежских газет. Он в это время находился в Сунби, интернированный норвежским правительством; содержался он в строжайшей изоляции, в доме с ним проживало 13 полицейских, посетители не допускались, вся переписка проходила через строгую цензуру, во главе которой стоял начальник паспортного отдела г-н Констад. 26 ноября Троцкий написал своему норвежскому адвокату письмо, прошедшее, как и все письма, через цензуру. Приведем подробную выдержку из этого письма:
"Теперь я хочу остановиться на небольшом, но весьма важном эпизоде. Подробности его моя жена помнит лучше меня (на житейские события и переживания у нее превосходная память; моя память более абстрактного характера).
В период, когда мы жили в Кадикой, близ Константинополя, т.-е. после пожара в Принкипо, мы получили от нашего сына, который в то время учился в Берлине, письмо, в котором он нам, между прочим, сообщил следующее: "Знаете <л>и вы, кого я встретил на Унтер ден Линден? Рыжего. (Среди молодежи так часто называли Пятакова из-за цвета его волос). Я посмотрел ему прямо в глаза; он отвернулся, как бы не узнавая меня. Жалкий суб'ект!". Таков приблизительно был текст письма, по воспоминаниям моей жены, которая освежила и мои воспоминания об этом (тогда совершенно незначительном) происшествии. Удастся ли найти это письмо -- я не знаю. Может быть оно случайно находилось среди бумаг, украденных в Париже. Все это должно быть еще выяснено. Важно же следующее: это свидетельское показание моей жены я записываю в момент, когда мы еще не получили, да и не могли получить, от нашего сына ни единой строчки о Новосибирском процессе. Центральная паспортная контора (цензура) знает это в точности. Я возьму также у начальника караула квитанцию о времени (дата, час), когда я отправил это письмо. Вы сможете со своей стороны получить от нашего сына показания о его "встрече" с Пятаковым, прежде чем он успеет нам написать что-нибудь об этом или получить от нас какое-либо известие. Обе эти версии можно будет сравнить"*1.
Норвежский адвокат Троцкого, получив это письмо-показание, запросил и у Седова показания об этом эпизоде.
Седов не имел никакой возможности войти в сношения с Троцким и согласовать с ним свое показание, без того, чтобы об этом не знали норвежские власти, которых во всяком случае нельзя заподозрить в благожелательном к Троцкому отношении.
Получив письмо норвежского адвоката, Седов несколькими днями позже ответил ему: "Я встретил раз в Берлине, точно не могу вспомнить в 1931 или 1932 году (думаю, что это было 1 мая, ибо я шел по Унтер ден Линден, чтоб посмотреть демонстрацию в Люстгартене; но это могла быть и другая демонстрация, а не первомайская), на Унтер ден Линден Пятакова. Когда он меня увидел, он немедленно повернулся спиной, делая вид, что не узнает меня. Если память меня не обманывает, я ему вполголоса послал вдогонку крепкое словцо".
Свидетелями того, что показания Троцкого и Седова по данному вопросу совершенно независимы друг от друга, является не только норвежский адвокат Троцкого, но и начальник цензуры, вышеупомянутый г. Констанд.
"В данном случае наше интернирование... помогло выяснению истины", -- закончил свое письмо адвокату Троцкий. -- "Бывают, друг Гораций, дела н<а> свете, и т. д.".
Нам, следовательно, нет надобности опровергать содержание мнимых разговоров Пятакова с Седовым, в частности, историю с немецкими фирмами, у которых Седов, при помощи Пятакова, должен был якобы, получить "комиссионные". С упомянутыми Пятаковым фирмами (Демаг, Борзиг) Седов никогда никаких отношений не имел, не больше, чем с какими бы то ни было другими фирмами. Седов никогда в жизни не занимался коммерцией и никаких связей в коммерческом "мире" никогда не имел.
Встреча Пятакова с Седовым такая же ложь, как и знаменитое путешествие Пятакова на самолете к Троцкому...
Остается Шестов, который, якобы, также встречался с Седовым. Этот Шестов, кстати сказать, является bonne a tout faire Вышинского. Одной его "активности" хватило бы на несколько десятков подсудимых. Шестов встречается с Седовым, перевозит письма в СССР, расшифровывает их; организует "покушение" на Молотова; убивает при помощи грузовика инженера Бояришнева; взрывает шахты в Прокопьевске; убивает краденным динамитом детей; ворует деньги в банке; вербует сторонников исключительно методами шантажа; для разнообразия он также занимается шпионажем и пр., и пр.
На процессе Шестов выступает с рассказами о всех этих потрясающих фактах не меньше шести раз. Из боязни, что этот паталогический врун скажет лишнее, прокурор не раз нетерпеливо прерывает поток его красноречия словами: надо отвечать короче... Вы даете массу лишних деталей...
В 1931 году Шестов попадает в Берлин, где он вдруг заинтересовывается оппозицией. Он не находит ничего лучшего, как обратиться к врагу оппозиции, Пятакову, с которым он едва знаком -- если вообще был знаком -- с вопросом о том, как следует понимать капитулянтское заявление Пятакова. Пятаков не только не принимает его за провокатора и не выбрасывает его вон, но немедленно раз'ясняет Шестову, что все нужно понимать наоборот и берет на себя посредничество в установлении связи Шестова с Седовым. Одного этого факта достаточно, чтоб правильно оценить вранье Шестова.
В отличие от Пятакова, Седов Шестова вообще в своей жизни никогда не видал, о нем никогда ничего не слыхал и имя его впервые узнал из сообщений о процессе.
Небезинтересно отметить, что Шестов, который якобы неоднократно встречался с Седовым, не знал даже адреса этого последнего. Укажем еще, что на суде Шестов рассказал, что одно из свиданий его с Седовым произошло в январе 1931 года (отчет, стр. 33). Между тем, как в январе 1931 года Седов находился еще в Стамбуле. Он прибыл в Берлин только 26 февраля 1931 года, что может быть установлено по визам Седова и другим документам.
Это маленькое "недоразумение" строго выдержано в стиле других орнаментов -- гостинница Бристоль, самолет Пятакова и пр. -- сталинской судебной "архитектуры".
Л. С.
*1 Перевод с немецкого.