Письмо т. Тарова, одного из советских большевиков-ленинцев, рабочего-механика, оказавшегося ныне волею судеб за пределами Советов, представляет собою замечательный политический документ. Таров был арестован, в качестве "левого оппозиционера", в начале 1928 года, провел три года в ссылке, просидел четыре года в тюрьме в условиях жесточайшей изоляции, затем снова несколько месяцев в ссылке. Каковы преступления Тарова против революции? Он считал, видимо, уже с 1923 года, что октябрьская революция создала возможность несравненно более быстрой индустриализации, чем в капиталистических странах. Он предупреждал, вместе с другими Таровыми, что ставка на кулака должна привести к кризису всей советской системы. Он требовал внимания к бедняку и систематического перевода сельского хозяйства на рельсы коллективизации. Таковы были его главные преступления в течение 1923-1926 г. г. Вместе с другими ленинцами товарищ Таров протестовал в 1926 году против сталинской теории "рабоче-крестьянского демократического государства", -- теории, которая побудила польскую коммунистическую партию поддержать переворот Пилсудского. Но этим преступления Тарова не ограничивались. В качестве интернационалиста, он принял живейшее участие в судьбах китайской революции. Он считал преступлением те кремлевские решения, силою которых молодая и героическая китайская компартия была включена в Гоминдан и подчинена его дисциплине, причем сам Гоминдан, чисто буржуазная партия, был, в качестве "сочувствующей" организации, включен в Коминтерн. Наступило время, когда Сталин, Молотов и Бухарин телеграммой из Москвы приказывали китайским коммунистам тушить аграрное движение крестьян, чтоб не "отпугивать" Чан-Кай-Ши и его офицерство. Вместе с другими учениками Ленина Таров считал такую политику изменой революции.
За Таровыми числилось и еще несколько подобных же преступлений. С 1923 г. они требовали приступа к составлению пятилетнего плана и когда, в 1927 г., был составлен, наконец, набросок первой пятилетки, Таровы доказывали, что ежегодный прирост промышленности должен быть не в 5-9% -- как наметило Политбюро, а в два-три раза выше. Правда, все это вскоре подтвердилось полностью. Но так как своим предвиденьем Таровы обнаруживали отсталость правящей верхушки, то они оказались повинны в подрыве революции (т.-е. престижа бюрократии). Таровы уделяли большое внимание рабочей молодежи. Они считали, что ей надо дать возможность самостоятельно думать, учиться, ошибаться и стоять на собственных ногах. Они протестовали против того, что революционное руководство заменяется капральским командованием. Они предсказывали, что полицейское удушение молодежи приведет к ее деморализации и к росту реакционных и просто хулиганских настроений в ее среде. Эти предупреждения квалифицировались, как восстановление молодого поколения против старого, как бунт против "старой гвардии", -- той самой, которую Сталин при помощи своих преторианцев оклеветал, разгромил, рассажал по тюрьмам или деморализовал.
Таковы преступления Таровых. К этому надо еще прибавить, что большевики-ленинцы, и Таров в их числе, отнюдь не пытались навязать свои идеи силой. Они не призывали к восстанию против бюрократии. В течение почти девяти лет они пытались и надеялись убедить партию. Они боролись прежде всего за свое право довести до сведения партии свою критику и свои предложения. Но бюрократия, поднявшаяся к самодержавной власти на поражениях мирового пролетариата, противопоставила ленинской оппозиции не силу аргументов, а вооруженные отряды ГПУ. Таров оказался одним из нескольких тысяч арестованных при термидорианском разгроме оппозиции в 1928 году. Он провел после того свыше трех лет в ссылке и около четырех в тюрьме. Из его собственного, пока еще краткого, рассказа читатель узнает об условиях этой тюрьмы: издевательства, избиения, мучительная 14-дневная голодовка заключенных и, как ответ на нее, насильственное кормление и новые издевательства. И все это за то, что большевики-ленинцы раньше Сталина поставили проблему коллективизации и своевременно предупреждали против последствий предательского союза с Чан-Кай-Ши и будущим лордом Ситриным...
Но тут раздался новый удар грома: в Германии пришел к власти Гитлер. Политика Коминтерна расчистила ему дорогу. Когда Гитлер садился в седло, никто другой, как Сталин, держал ему стремя. Все потоки красноречия VII Конгресса не смоют с господ вождей пятен этого исторического преступления. Тем более бешеный характер приобрела ненависть сталинской клики против тех, которые своевременно предвидели и предупреждали. Пленные ленинцы должны были расплатиться своими боками за убийственную политику, в которой невежество сочеталось с вероломством: именно это сочетание и составляет сущность сталинизма.
Между тем Таров, испуганный победой национал-социализма, обратился к московским властям с таким предложением: он обязуется прекратить оппозиционную работу; за это ему, Тарову, дано будет право вернуться в ряды партии и, в качестве дисциплинированного солдата, вести в ее рядах борьбу против фашистской опасности. Шаг Тарова психологически не трудно об'яснить: оставаться связанным по рукам и по ногам в то время, как империалистская реакция берет одну пролетарскую траншею за другой, есть самое мучительное из состояний, в какое только можно поставить революционера. Но политически предложение Тарова было нереальным вдвойне: во-первых, поддерживать без критики "борьбу" Сталина против фашизма, значит в последнем счете помогать фашизму, -- это неопровержимо доказано всей историей последних 12-ти лет; во-вторых, предложение Тарова не было и не могло быть принято бюрократией. Один единственный ленинец, который бескорыстно и мужественно выполняет на глазах у всех порученную ему работу, не отрекаясь от своих взглядов, являлся бы молчаливым опровержением легенды насчет "троцкизма, как передового отряда буржуазной контр-революции". Глупая легенда эта вообще держится на курьих ножках и нуждается в ежедневных подпорках. Между тем, пример Тарова, в случае его успеха, неизбежно вызвал бы подражание. Этого нельзя было допустить. Нельзя возвращать в партию дерзких людей, которые отказываются лишь вслух высказывать свои мысли; нет, они должны отказаться от самих мыслей, от права на мысль вообще, оплевав свои взгляды, которые подтверждены всем ходом событий.
Ничто так не характеризует сталинского режима, его внутренней гнили и фальши, как эта полная неспособность ассимилировать честного революционера, который готов покорно служить, но не согласен врать. Нет! Сталину нужны покаянцы, шумные крикливые ренегаты, люди которые бесстыдно называют черное белым, бьют себя с пафосом в пустые груди, а на самом деле думают о пайке, об автомобиле, о курорте. Такими пройдохами, двурушниками и гнилыми циниками переполнен партийный и государственный аппарат. Они ненадежны, но необходимы: бюрократический абсолютизм, пришедший в непримиримое противоречие с хозяйственными и культурными запросами рабочего государства, остро нуждается в пройдохах, готовых на все.
Попытка Тарова вернуться в ряды официальной "партии" потерпела таким образом крушение. Таров не нашел другого выхода, как бежать из Советского Союза. Его опыт, столь дорого им оплаченный, является драгоценным уроком, как для советского, так и для мирового пролетариата. "Открытое письмо" организаций, стоящих под знаменем Четвертого Интернационала, находит в деле Тарова новое и яркое подтверждение. "При помощи травли, подлогов, амальгам и кровавых репрессий -- так гласит это письмо -- правящая клика стремится задушить в зародыше всякое движение марксистской мысли. Нигде в мире подлинный ленинизм не преследуется с такой зверской жестокостью, как в СССР". Эти строки, на поверхностный взгляд, могли показаться преувеличением: разве ленинизм не преследуется беспощадно в Италии и Германии? На самом деле в Открытом письме преувеличения нет. В фашистских странах ленинцы подвергаются преследованиям наряду с другими противниками режима. Наибольшую злобу Гитлер проявил, как известно, к своим оппозиционным соратникам по партии, к ее "левому крылу", которое напоминало ему о его собственном вчерашнем дне. Такую же зверскую жестокость сталинская бюрократия проявляет по отношению к большевикам-ленинцам, подлинным революционерам, воплощающим традиции партии и октябрской революции.
Политические выводы из дела тов. Тарова совершенно очевидны. Думать о "реформе", о "возрождении" ВКП было бы сейчас чистейшим безумием. Нельзя заставить служить в интересах пролетариата бюрократическую машину, которая служит главным образом удержанию пролетариата в тисках. Революционный террор, который в героический период революции являлся орудием пробужденных масс против угнетателей и самым непосредственным образом служил охране господства пролетариата, окончательно уступил свое место холодному и злобному террору бюрократии, которая остервенело борется за свои посты и пайки, за свои бесконтрольность и самовластие -- против пролетарского авангарда. Именно поэтому сталинизм обречен!
20-го февраля 1889 г. Энгельс написал Каутскому ныне впервые опубликованное, поистине замечательное письмо о классовых отношениях в эпоху Великой французской революции. Вот что там, между прочим, говорится: "Что касается террора, то он был в существе своем мерой войны, пока он имел смысл. Класс, или определенная часть класса, которая одна только могла обеспечить победу революции, не только держалась, благодаря террору, у власти... но и обеспечивала себе свободу движения, elbow room, возможность сосредоточения сил на решающем пункте, т.-е. границе". Но после обеспечения границ, благодаря военным победам, после разгрома неистовой Коммуны, которая хотела на штыках нести народам свободу, террор, как орудие революции, пережил себя. Робеспьер стоял, правда, на вершине могущества; "но отныне, -- говорит Энгельс, -- террор стал для него средством самосохранения и тем пришел к абсурду" (подчеркнуто самим Энгельсом). Эти строки замечательны в своей простоте и глубине. Нет надобности выяснять здесь различие тогдашней эпохи и нынешней: оно достаточно известно. Не менее ясна разница в исторической роли Робеспьера и Сталина: первый обеспечил победу революции над ее внутренними и внешними врагами в самый критический период ее существования; в России же эта работа была выполнена под руководством Ленина. Сталин выступил на передний план лишь после завершения этого периода. Он является живым воплощением бюрократического Термидора. В его руках террор являлся и остается прежде всего орудием подавления партии, профессиональных союзов и советов, и утверждения единоличной власти, которой не хватает только... императорской короны. Террор, выполнивший свою революционную миссию и превратившийся в орудие самосохранения узурпаторов, тем самым превращается, по словам Энгельса, в "абсурд". Это значит на языке диалектики, что он обречен на неизбежное крушение.
Бессмысленные зверства, выросшие из бюрократических методов коллективизации, как и подлые насилия и издевательства над лучшими элементами пролетарского авангарда, вызывают неизбежно ожесточение, ненависть, жажду мести. В этой атмосфере рождаются в среде молодежи настроения индивидуального террора. Известный своим бесстыдством украинский бонапартенок С. Косиор говорил не так давно, что Троцкий "печатно призывает к убийству советских вождей", а Зиновьев и Каменев, как доказано -- дескать делом Енукидзе, прямо участвовали в подготовке убийства Кирова. Так как всякий, кому доступны писания Троцкого, может легко проверить, призывал или не призывал он к "убийству советских вождей" (если допускать вообще, что существуют взрослые люди, которым нужно проверять такого рода нелепости), то тем самым достаточно освещается и вторая половина лжи Косиора: насчет Зиновьева и Каменева. Фабрикуются или не фабрикуются сейчас какие либо фальшивые документы с помощью "латышского консула" или "врангелевского офицера", -- мы не знаем. Косиоры бонапартистского режима могут еще затравить, задушить и расстрелять не мало безукоризненных революционеров; но существа дела это не изменит: их террор является историческим абсурдом. Он будет сметен вместе со своими организаторами.
Призывать к убийству советских вождей? Если обожествляющие себя бюрократы искренно воображают, что они делают историю, то мы-то этой иллюзии совсем не разделяем. Не Сталин создал аппарат, а аппарат создал Сталина -- по образу и подобию своему. Замена Кирова Ждановым ровно ничего не изменила в природе вещей. Ассортимент Косиоров, в отличие от предметов "ширпотреба", неограничен: они отличаются друг от друга каким-нибудь сантиметром в длину и несколькими сантиметрами в охвате. Только! В остальном они похожи друг на друга, как их собственные дифирамбы Сталину. Замена самого Сталина одним из Кагановичей внесла бы почти так же мало нового, как и замена Кирова Ждановым. У Кагановича не хватило бы "авторитета"? Не беспокойтесь, все Косиоры -- первый, пятнадцатый и тысяча первый -- создали бы ему немедленно необходимый авторитет, методом бюрократического конвейера, как они создали "авторитет" Сталину, т.-е. самим себе, своему бесконтрольному господству.
Вот почему жалок и бессилен в наших глазах индивидуальный террор. Нет, мы не разучились азбуке марксизма. Судьба не только советской бюрократии, но советского режима в целом, зависит от факторов мирового исторического веса. Только успехи международного пролетариата могут вернуть советскому пролетариату доверие к самому себе. Основным условием революционных успехов является об'единение мирового и пролетарского авангарда вокруг знамени Четвертого Интернационала. Борьба за это знамя должна вестись и в СССР: осторожно, но непреклонно. Исторический абсурд самодержавной бюрократии в "бесклассовом" обществе не может и не будет держаться без конца. Пролетариат, завершивший три революции, снова поднимет свою голову. Бюрократический "абсурд" попытается упираться? Пролетариат найдет достаточно большую метлу. А мы ему в этом поможем.