Заявление Раковского, в котором он выражает свою готовность, ввиду обострившейся международной реакции, отодвинуть на задний план свои разногласия с "партией" и полностью подчиниться ее дисциплине, явилось для многих -- как гром из ясного неба. И неудивительно! За многие годы ссылки старый борец превратился в символ не только для международной Левой Оппозиции, но и для широких слоев рабочих вообще.
Средний читатель так судит о капитуляции Раковского: победа бюрократии или, если назвать этот слой его личным псевдонимом -- победа Сталина. Раковский, правда, не отрекается от своих взглядов и не поет хвалебных гимнов бюрократии*1, но он тем не менее своим заявлением признал, что для борьбы с международной реакцией полезно и необходимо приостановить борьбу со сталинской бюрократией. Если его заявление с точки зрения чисто личной и не содержит того отвратительного и постыдного самоунижения и самооплевывания, которые теперь стали непременным условием "большевистских" покаяний, то тем убедительнее с первого взгляда оно кажется с точки зрения политической.
Было бы, однако, совершенно ошибочным ограничиваться только непосредственным впечатлением и чисто-психологическим эффектом происшедшего. Обязанность марксиста рассмотреть дело Раковского не как изолированный случай, а как политический симптом, т. е. поставить его в связь с глубокими процессами развития.
Более полугода тому назад мы писали:
"Совершенно исключительные по трудности условия работы русских большевиков-ленинцев исключают для них возможность руководящей роли в международном масштабе. Более того: группировка "левой оппозиций" в СССР сможет развернуться в новую партию только в результате успешного формирования и роста нового Интернационала. Революционный центр тяжести окончательно передвинулся на Запад, где ближайшие возможности партийного строительства неизмеримо шире." ("Классовая природа советского государства", Бюл. Оп., N 36/37, стр. 11.)
Эти строки не были случайным замечанием, -- они подводили итог опыту последнего десятилетия. Русская левая оппозиция, в начале поставившая себе непосредственной задачей восстановление большевистской партии и направление ее политики на путь международной революции, потерпела поражение в борьбе. Можно потерпеть поражение из-за принципиально ложной политики. Можно также и при правильной политике пасть жертвой неблагоприятного соотношения сил. Энгельс неоднократно указывал на то обстоятельство, что революционная партия, потерпевшая поражение в решающей исторической схватке, неизбежно распадается, как организация. На первый взгляд этому можно противопоставить судьбу большевистской партии, которая, несмотря на поражение 1905 г., через 12 лет одержала крупнейшую революционную победу в мировой истории. Однако, при более внимательном рассмотрении этот пример только подтверждает мнение Энгельса. Как массовая организация, большевистская партия исчезла с поверхности в течение 1907 -- 1910 гг. Сохранились лишь незначительные, рассеянные, в большинстве сильно колеблющиеся кадровые элементы, сохранилась традиция, сохранился прежде всего эмигрантский штаб с Лениным во главе. Прилив 1912 -- 14 гг. поставил на ноги новое революционное поколение, вырвал часть старых большевиков из состояния летаргии и создал новую партийную организацию, которая исторически -- но отнюдь не организационно -- представляла собой дальнейшее развитие старой большевистской партии. Этот пример отнюдь не исчерпывает интересующего нас вопроса, но дает некоторые отправные пункты для его понимания.
Левая оппозиция начала свою деятельность борьбой за индустриализацию и аграрную коллективизацию Советского Союза. В этой борьбе она в известном смысле одержала верх: вся политика советского правительства с 1928 г. представляет собой бюрократически искаженное применение принципов левой оппозиции. Без этого Советской власти вообще уже не существовало бы. Хозяйственные вопросы СССР, однако, представляли собой только одну, при том подчиненную часть, нашей программы, центр тяжести которой лежал в международной революции. А здесь мы, вместе с международным пролетариатом, в течение последних 11 лет терпели одни поражения: в 1923 г. -- в Болгарии и Германии, в 1924 г. -- в Эстонии, в 1925 -- 27 гг. -- в Китае, в 1926 г. -- в Англии и Польше, в 1928 -- 32 гг. завершается бюрократическое вырождение Коминтерна, в 1933 г. -- победа наци в Германии, в 1934 г. -- австрийская катастрофа. Во всех этих событиях и процессах анализ и программа левой оппозиции подтвердились целиком, но, к сожалению, в "отрицательном" отношении. Достаточно прочитать, например, оба последних романа французского писателя Мальро: "Les conquerants" и "La condition humaine"; не отдавая себе ясного отчета в политических взаимоотношениях и выводах, художник дает нам здесь уничтожающий обвинительный акт против политики Коминтерна в Китае и весьма убедительно подтверждает в лицах и картинах все то, что левая оппозиция уже до событий выразила в тезисах и формулах. Никто не сможет оспорить у нас эти неоценимые теоретические победы марксистского метода! Но и в 1905 г. разбита была большевистская партия, а не марксистский метод. Правильность метода после ряда лет была победоносно доказана. Однако, немедленно после поражения 99% кадров, включая и членов ЦК, покинуло ряды партии, превратившись в мирных граждан, а подчас и в простых мещан.
Национальная реакция -- на основе социальных завоеваний пролетарской революции -- победила в СССР не случайно. Западно-европейский пролетариат, как и угнетенные народы Востока, терпят, как уже сказано, одни поражения. Вместо диктатуры пролетариата в Европе распространяется диктатура фашизма. Каковы бы ни были причины этого, идея международной революции должна была в сознании советских рабочих померкнуть, так как сама революция оказалась отодвинута в неопределенную даль. Левая оппозиция, как представительница принципов международной революции, должна была таким образом утратить доверие к себе среди рабочих масс Советского Союза. Такова действительная причина роста самодержавия бюрократического аппарата в Советском Союзе и его национально-консервативного вырождения.
Каждый русский рабочий и сейчас от всего сердца чувствует себя с пролетариатом остального мира, и надеется, что тот в конце концов победит. Но международная революция, как практический фактор постепенно исчезла из поля зрения русской рабочей массы. Надежды ее возлагаются на хозяйственные успехи Советского Союза: она страстно обсуждает вопросы питания и жилища; становится оптимистичнее при известии о хорошем урожае и пр. Что же касается международного рабочего движения, то оно стало ведомственным делом Мануильского-Куусинена-Лозовского, которых никто в стране в серьез не берет.
Для характеристики настроения правящего слоя Советского Союза чрезвычайно показательна фраза, произнесенная Кировым на последнем партийном с'езде: "Успехи действительно у нас громадные. Чорт его знает, если по "человечески сказать", так хочется жить и жить." Киров не случайная фигура, -- он член Политбюро, политический генерал-губернатор Ленинграда, т.е. занимает в партии то положение, которое на зените своего влияния занимал Зиновьев. Что Киров радуется техническим успехам и смягчению продовольственной нужды, -- вполне понятно. Во всем мире не найдется ни одного честного рабочего, который бы не радовался этому. Чудовищно здесь то, что Киров видит только эти частичные национальные успехи, оставляя безо всякого внимания все поле международного рабочего движения. Военная диктатура господствует в соседней Польше, чернейшая реакция во всех других соседних государствах; Москва вынуждена вести "дружбу" с Муссолини, а итальянский пролетариат после 12 лет фашизма все еще совершенно обессилен и разложен; Китайская революция потерпела поражение, от которого пролетариат не оправился до сего дня; Япония господствует в Манчжурии; Советский Союз видит себя вынужденным отдать Японии Восточно-Китайскую железную дорогу, важный стратегический путь революции на Востоке; в Германии наци победили без боя, и не найдется сегодня уже ни одного бюрократического жулика или фокусника, который осмелился бы изобразить эту победу как "ускорение" пролетарской революции; в Австрии пролетариат лежит обескровленный, в цепях; Коминтерн безнадежно скомпрометирован, стал тормозом революции; несмотря на свои неисчислимые преступления, социал-демократия опять становится наиболее сильной партией рабочего класса и пролагает во всех "демократических" странах путь к фашистскому рабству. Политику Тельмана продолжает во Франции Торез. В то время, как в Германии цвет пролетариата томится в концентрационных лагерях и тюрьмах, бюрократия Коминтерна вместе с социал-демократией, как бы сговорившись, делает все, чтобы всю Европу, да и весь мир превратить в фашистский концентрационный лагерь. А Киров, член руководящей верхушки первого в мире рабочего государства, признается, что ему не хватает слов, чтобы выразить как хорошо сейчас жить! Что это: глупость? Нет, этот человек не глуп; и притом он выражает не только свои собственные чувства. Его крылатое словечко повторяется, передается и восхваляется всеми советскими газетами. Оратор, как и его слушатели на с'езде, просто забывают обо всем остальном мире: они действуют, думают и чувствуют только "по-русски", и даже в этих рамках только по-бюрократически.
Капитулянтские заявления Сосновского и Преображенского отражают те же настроения. Они закрывают глаза на положение международного пролетариата. Только это дает им возможность примириться с национальной перспективой советской бюрократии. А они ищут примирения, они нуждаются в нем, так как в следующих одна за другой бурях пролетарских катастроф на Западе, они не видят точки опоры, не видят рычага, не видят больше никаких исторических возможностей.
После победы Гитлера, которая завершила предисторию Четвертого Интернационала ("Левая Оппозиция"), нам в Германии, как и в Европе вообще, было нелегко -- таков закон инерции, господствующий во всех областях -- осознать, что отныне в порядке дня стоит создание, -- путем беспощадной борьбы со старыми партиями -- новых пролетарских партий. Если бы мы не вступили своевременно на этот путь, левая оппозиция не только не вышла бы из предистории на путь подлинной истории, но и вообще исчезла бы с политической арены. Во сколько же раз труднее старым кадрам левой оппозиции в СССР, рассеянным, изолированным, совершенно не информированным, или что еще хуже, систематически ложно информируемым, вступить на новый путь! Раковский -- крупный революционный темперамент, человек с характером, светлая голова. Но обожествлять не следует никого. И Раковский только человек. Отрезанный в течение многих лет от больших исторических перспектив, вдохновляющих кадры Четвертого Интернационала, этот человек пал жертвой "человеческого". Этим мы отнюдь не хотим извинить Раковского. Об'яснить для революционера не значит простить, это значит только укрепить собственное революционное сознание.
Всеобщее "поравнение" (Gleichschaltung) совершилось в течение ряда лет по нисходящей линии, от революционного интернационализма к национал-реформизму, от Ленина к Кирову. Победа над Раковским, таким образом, лишь наиболее яркий симптом унижения и разгрома марксизма в той стране, которая благодаря марксизму стала рабочим государством. Своеобразная диалектика, горькая диалектика, но реальная диалектика -- идейным кувырканием от нее не спасешься.
Заявление Раковского есть выражение суб'ективной безнадежности и пессимизма. Можно ли бороться на мировой арене за марксизм, когда черносотенство побеждает по всей линии? Без малейшего преувеличения можно сказать, что Сталин победил Раковского с помощью Гитлера. Это означает однако лишь то, что путь Раковского ведет в политические небытие. Его пример может увлечь за собой еще десяток или больше молодых заключенных. В международной политике пролетариата это ничего не изменит. И задачи и методы останутся те же.
В лице Раковского мы сожалеем потерянного политического друга. Мы не чувствуем себя, однако, ослабленными его уходом от борьбы, ибо характер этого ухода -- при всем своем личном трагизме -- политически неопровержимо подтверждает правильность нашего политического диагноза. Как революционный фактор Коминтерн умер. Он способен только разлагать идеи и характеры. От московского руководства мировой пролетариат может ожидать лишь все новых препятствий, затруднений, прямого саботажа. Положение трудно, как никогда еще, но никак не безвыходно, ибо наши затруднения представляют собою только преломленные обоими бюрократиями затруднения, исходящие от мирового капитализма. Два процесса идут параллельно, перекрещиваются и переходят один в другой: на одной стороне -- разложение старого, отречение от знамени, капитуляции перед Гитлером и, на подобие тени -- капитуляции перед Сталиным; на другой стороне -- пробуждение критики, лихорадочные поиски великого революционного пути, собирание кадров Четвертого Интернационала.
Ленинское направление в Советском Союзе может победоносно возродиться только через большие революционные успехи на Западе. Те русские большевики, которые под неслыханной тяжестью свинцового гнета национальной реакции остаются верны нашему делу -- а их безусловно значительно больше, чем мы предполагаем -- будут сторицею вознаграждены дальнейшим ходом развития. Но свет теперь уже придет не с Востока, а с Запада. И ленинизм в СССР и столь позорно преданная китайская революция ждут нового толчка со стороны мирового пролетариата.
У нас нет, к счастью, времени сетовать о потерянных друзьях -- даже если это соратники по тридцатилетней борьбе. Пусть скажет себе каждый большевик: "Шестидесятилетний борец, с опытом и авторитетом, покинул наши ряды, -- я должен на его место завербовать трех двадцатилетних, и брешь будет заполнена". Среди этих двадцатилетних найдутся новые Раковские, которые вместе с нами или после нас поведут дальше наше дело.
Л. Троцкий.
31-го марта 1934 г.
*1 Статья написана до второго заявления Раковского. Ред.