(БЕСЕДА)
А. -- Пора порвать с московской каррикатурой на Интернационал. Нельзя более нести и тени политической ответственности за сталинцев. Мы были очень осторожны и очень терпеливы в отношении Коминтерна; но всему есть мера: после того, как Гитлера на глазах всего мира посадили в седло, с одной стороны, Вельс, с другой -- Сталин, после того как Коминтерн, несмотря на катастрофу, об'явил свою политику безошибочной, -- ни один здравомыслящий человек не станет надеяться на то, что эта клика может быть "реформирована".
Б. -- Клика, конечно, нет, но Коминтерн взятый в целом?
А. -- Не надо обманывать себя общими фразами. "Коминтерн в целом" есть абстракция, чтоб не сказать пустое место. Командование находится в руках сталинской клики. Шестой год как уже не было конгресса. Кто попрал устав? Клика. По какому праву? По праву узурпации. И ни одна из секций, ни одна из местных организаций, ни одна из газет не смеет пикнуть о необходимости международного конгресса. Значит, фактически судьба "Коминтерна в целом" находится в руках безответственной клики.
Б. -- Это бесспорно. Но ведь точно так же дело обстояло и год тому назад, когда мы не снимали еще лозунга реформы Коминтерна?
А. -- Нет. Дело обстояло не так. Год тому назад положение в Германии еще можно было спасти. Мы сделали все, что могли, чтоб вскрыть логику положения. Еслиб Коминтерн был жизнеспособной организацией, его руководство не могло бы не внять голосу событий: более могущественного голоса вообще ждать нельзя. И если Коминтерн на этот раз остался глух, значит он -- труп. И в другом отношении произошла решающая перемена. В прошлом году существовала еще германская компартия. В водовороте великих событий ей приходилось считаться с рабочими массами. Можно было с известным правом надеяться, -- до часа проверки, -- что развитие массовой борьбы повернет не только ЦК Тельмана, но и президиум Сталина -- Мануильского. Этого не произошло. От германской компартии остался один лишь, все более слабеющий и все более чуждый массам, аппарат. Дело дошло до того, что ЦК запрещает местным нелегальным организациям печатать их статьи и воззвания: обязанность местных комитетов лишь перепечатывать откровения Мануильских и Геккертов. Всякое движение мысли представляет для этих людей смертельную опасность. Победа Гитлера для них действительно не "поражение": она освободила их от всякого контроля снизу... Но после того, как сошла со сцены сильнейшая партия Коминтерна, не осталось решительно никаких путей, каналов и рычагов для воздействия на командующую клику Коминтерна.
Б. -- Можно ли говорить о германской компартии, как о сильнейшей партии Коминтерна? Вы как будто забыли о ВКП?
А. -- Нет, не забыл. Но если даже признать, что ВКП есть партия (на самом деле в административных рамках ВКП, которые изменяются по воле клики, ведут глухую борьбу друг с другом несколько партий), то во всяком случае ВКП не является активной секцией Коминтерна. Советские рабочие не имеют понятия о том, что творится в пролетарском движении Запада: им ничего не сообщают, или, еще хуже, их злостно обманывают. В самом Политбюро нынешнего состава, нет ни одного человека, знакомого с жизнью и борьбой мирового пролетариата, не говоря уже о теории марксизма. Наконец, ВКП не имеет никакого способа выразить свое мнение по международным вопросам. У партии отняты с'езды, собрания, дискуссия, пресса. Ни одна из советских газет не посмела даже поставить вопрос о том, правильна ли была политика в Германии. Никто вообще не смеет ставить вопросов, все должны молча ждать ответов. И дождались Гитлера...
Лозунг "реформы" Коминтерна никогда не был для нас голой фразой. Мы расчитывали на реформу, как на реальность. Развитие пошло худшим путем. Именно поэтому мы и обязаны заявить, что политика реформы исчерпана до конца и без остатка.
Б. -- Неужели же мы отдадим центристской бюрократии знамя Коминтерна?
А. -- Не надо сбивать себя двусмысленными формулами. Что понимать под знаменем? Программу? Но принятую шестым конгрессом программу мы давно уже отвергли, как злокачественную смесь оппортунизма и авантюризма. В течение нескольких лет мы расчитывали, опираясь на уроки событий, заменить программу Коминтерна внутренними средствами. Сейчас эта возможность отпала вместе с возможностью "реформы". Жалкой эклектической "программе" Коминтерна мы должны противопоставить нашу, марксистскую программу.
Б. -- А первые четыре конгресса Коминтерна?
А. -- Разумеется, мы их не уступим. Тем более, что сталинцы давно уже отказались от них, уступив их нам. Программу мы будем строить на фундаменте, заложенном первыми четырьмя конгрессами: это безупречный марксистский фундамент, это наш фундамент. Уроки последнего десятилетия на язык марксизма перевела только левая оппозиция. Наша международная предконференция подвела этим урокам итоги в виде 11 пунктов. В этих итогах есть, однако, пробел. Предконференция заседала накануне решающего экзамена, которому история подвергла Коминтерн. Полный и окончательный провал Коминтерна в решениях предконференции не зарегистрирован. Это должна будет сделать конференция. Во всем остальном решения предконференции сохраняют полную силу. Принципиальные документы первых 4-х конгрессов плюс "11 пунктов" левой оппозиции -- таковы основные элементы программы действительного Коммунистического Интернационала.
Б. -- Противники скажут, все же, что мы отказываемся от знамени Ленина?
А. -- Противники это кричат давно, и тем громче, чем больше втаптывают заветы большевизма в грязь. Мы же скажем рабочим всего мира, что берем на себя защиту знамени Маркса и Ленина, продолжение и развитие их дела, в непримиримой борьбе не только с реформистскими предателями, -- это ясно само собой, -- но и с центристскими фальсификаторами большевизма, с узурпаторами ленинского знамени, с организаторами поражений и капитуляций, с развратителями пролетарского авангарда: со сталинцами.
Б. -- А как же быть с ВКП? Как быть с СССР? Не скажут ли противники, что мы считаем дело рабочего государства погибшим и даже готовим вооруженное восстание против советского правительства?
А. -- Конечно, скажут. Они это говорят уже давно. Что другое они могут сказать для оправдания своей подлой расправы над большевиками-ленинцами? Но мы равняемся не по клевете противников, а по реальному ходу классовой борьбы. Октябрьская революция, возглавленная большевистской партией, создала рабочее государство. Большевистской партии сейчас уже нет. Но основное социальное содержание октябрьской революции еще живо. Бюрократическая диктатура, несмотря на все достигнутые при ней (против нее) технические успехи, чрезвычайно облегчает возможность капиталистической реставрации. Но дело до реставрации, к счастью, не дошло. При благоприятных внутренних и особенно международных условиях, на социальном фундаменте Советского Союза, можно без новой революции возродить здание рабочего государства. Мы долго расчитывали на то, что нам удастся реформировать самое ВКП и, через ее посредство, возродить советский режим. Но нынешняя официальная "партия" гораздо менее похожа на партию, чем два года и даже год тому назад. С'езда партии не было свыше трех лет и о нем никто не говорит. Сталинская клика сейчас снова перекраивает и перестраивает свою "партию", точно дело идет о штрафном баталионе. Чистка и исключения направлялись раньше на то, чтоб дезорганизовать партию, терроризовать ее, лишить возможности думать и действовать; сейчас репрессии имеют своей целью помешать партии возродиться. Между тем, чтоб советское государство не погибло, пролетарская партия необходима. Элементов для нее много, но выделить и об'единить их можно только в борьбе со сталинской бюрократией. Говорить сейчас о "реформе" ВКП, значило бы глядеть назад, а не вперед, и успокаивать собственную совесть опустошенными формулами. Большевистскую партию в СССР нужно строить заново.
Б. -- Не есть ли это путь гражданской войны?
А. -- Гражданскую войну сталинская бюрократия вела против левой оппозиции и в тот период, когда мы вполне искренно и убежденно стояли за реформу ВКП. Аресты, ссылки, расстрелы -- что это, как не гражданская война, по крайней мере в зародыше? В борьбе с левой оппозицией сталинская бюрократия являлась орудием контр-революционных сил и тем изолировала себя от масс. Сейчас в порядке дня стоит гражданская война по другой линии: между наступающей контр-революцией и обороняющейся сталинской бюрократией. В борьбе против контр-революции большевики-ленинцы будут, разумеется, левым флангом советского фронта. Боевой блок со сталинцами будет здесь вытекать из всей обстановки. Не нужно только думать, что сталинская бюрократия будет в этой борьбе единодушна. В решительную минуту она расколется, и составные элементы ее окажутся в двух враждебных лагерях.
Б. -- Гражданская война следовательно неизбежна?
А. -- Она идет и сейчас. При сохранении нынешнего курса, она может лишь обостряться. При дальнейшем бессилии Коминтерна, при параличе международного пролетарского авангарда и неизбежном в этих условиях росте мирового фашизма победа контр-революции в СССР была бы неизбежно<й>. Разумеется, большевики-ленинцы будут продолжать свою работу в СССР при всех и всяких условиях. Но спасти рабочее государство можно не иначе, как через посредство мирового революционного движения. Об'ективные условия для его возрождения и под'ема за всю человеческую историю не были так благоприятны, как ныне. Чего не хватает, так это революционной партии. Сталинская клика не может господствовать, не разрушая партию, в СССР, как и во всем мире. Вырваться из заколдованного круга можно, только порвав со сталинской бюрократией. Надо строить партию на свежем месте, под чистым знаменем.
Б. -- Как же революционные партии капиталистических стран смогут воздействовать на сталинскую бюрократию в СССР?
А. -- Весь вопрос в реальной силе. Мы видели, как сталинская бюрократия пресмыкалась перед Гоминданом, перед британскими трэд-юнионистами, видим, как она пресмыкается ныне даже перед мелко-буржуазными пацифистами. Сильные революционные партии, действительно способные к борьбе с империализмом и, следовательно, к защите СССР, заставят сталинскую бюрократию с собой считаться. Гораздо важнее то, что эти организации приобретут огромный авторитет в глазах советских рабочих и тем создадут, наконец, благоприятные условия для возрождения подлинно-большевистской партии. Только на этом пути окажется возможным реформа советского государства, без новой пролетарской революции.
Б. -- Итак: мы отказываемся от лозунга реформы ВКП и строим новую партию, как орудие для реформы Советского Союза?
А. -- Совершенно правильно.
Б. -- По силам ли нам эта грандиозная задача?
А. -- Вопрос неправильно поставлен. Прежде всего надо ясно и мужественно формулировать историческую задачу, а затем собирать силы для ее разрешения. Конечно, мы сегодня еще слабы. Но это вовсе не значит, что история сделает нам скидку. Одним из психологических источников оппортунизма является страх перед большими задачами, т.-е. недоверие к революционным возможностям. Между тем большие задачи не падают с неба: они вырастают из хода классовой борьбы. В тех же самых условиях надо искать сил для разрешения больших задач.
Б. -- Но переоценка собственных сил ведет к авантюризму?
А. -- Правильно. Было бы чистейшим авантюризмом, еслиб мы "провозгласили" нашу нынешнюю организацию Коммунистическим Интернационалом, или еслиб мы, под этим именем, механически об'единились с различными другими оппозиционными организациями. Нельзя "провозгласить" новый Интернационал: его предстоит еще только строить. Но можно и должно уже сегодня провозгласить необходимость создания нового Интернационала.
Фердинанд Лассаль, не чуждый ни оппортунизму, ни авантюризму, прекрасно выразил, однако, основное требование революционной политики: всякое большое действие начинается с высказывания того, что есть. Прежде чем практически решать вопросы о том, как строить новый Интернационал, какие применять методы, какие намечать сроки, надо открыто высказывать то, что есть: Коминтерн для революции мертв.
Б. -- На этот счет, по вашему, не может быть больше сомнений?
А. -- Ни тени. Весь ход борьбы с национал-социализмом, развязка этой борьбы и уроки этой развязки -- одинаково свидетельствуют не только о полной революционной несостоятельности Коминтерна, но и об его органической неспособности учиться, исправляться, т.-е. "реформироваться". Германский урок не был бы таким сокрушающим и неоспоримым если-бы он не явился увенчанием десятилетней истории центристских блужданий, гибельных ошибок, все более ужасающих поражений, все более бесплодных жертв и потерь, и рядом с этим -- полного теоретического опустошения, бюрократического перерождения, попугайства, деморализации, обмана масс, непрерывных фальсификаций, изгнания революционеров, подбора чиновников, наемников и прямых лакеев. Нынешний Коминтерн есть дорого стоющий аппарат для обессиливания пролетарского авангарда. Только! Больше он ни на что не способен.
Там, где условия буржуазной демократии открывают известный простор, сталинцы, благодаря аппарату и кассе, симулируют политическую активность. Мюнценберг стал сейчас символической фигурой Коминтерна. А что такое Мюнценберг? Это Устрик на "пролетарской" арене. Ни к чему не обязывающие и пустые лозунги, немножко большевизма, немножко либерализма, газетная биржа, литературные салоны, где дружба с СССР имеет свою таксу, театральная враждебность к реформистам, легко превращающаяся в дружбу с ними (Барбюсс!) и главное, обильная касса, независимая от рабочих масс -- вот что такое мюнценберговщина. Живя политически милостью буржуазной демократии, сталинцы требуют от нее еще в довершение, чтоб она громила большевиков-ленинцев! Можно ли пасть ниже?.. Но как только буржуазия поднимает по серьезному фашистский или просто полицейский кулак, сталинизм поджимает хвост и покорно уходит в небытие. Ничего, ничего, кроме вреда, агонизирующий Коминтерн не может уже дать мировому пролетариату.
Б. -- Что Коминтерн, как центральный аппарат, стал тормазом революционного движения, с этим нельзя не согласиться, как и с тем, что реформа, независимого от масс, аппарата совершенно неосуществима. Но как быть с национальными секциями? Ведь не все они находятся на одинаковой стадии перерождения и упадка?
А. -- После немецкой катастрофы мы видели, как в Австрии и Болгарии ликвидировались сталинские партии без сопротивления масс. Если в одних странах дело обстоит благоприятнее чем в других, то разница все же не очень велика. Но допустим даже, что та или другая секция Коминтерна окажется завоеванной левой оппозицией: на другой день после этого, если не накануне, она будет исключена из Коминтерна и должна будет искать для себя нового Интернационала (нечто подобное произошло в Чили). Такого рода случаи имели место и при возникновении 3-го Интернационала: так, французская социал-демократическая партия официально превратилась в коммунистическую. Но это не меняло общего направления нашей политики в отношении 2-го Интернационала.
Б. -- Не думаете ли вы, что тысячи сочувствующих нам "сталинцев" отшатнутся в испуге, когда узнают, что мы окончательно рвем с Коминтерном?
А. -- Возможно. Даже вполне вероятно. Но тем решительнее они примкнут к нам на ближайшем этапе. Не надо забывать, с другой стороны, что в каждой стране имеются тысячи революционеров, покинувших официальную партию, или исключенных из нее, и не примкнувших к нам главным образом потому, что мы, в их глазах, только фракция той самой партии, в которой они разочаровались. Еще большее число рабочих отрывается уже сегодня от реформизма и ищет революционного руководства. Наконец, в обстановке гниения социал-демократии и крушения сталинизма, поднимается молодое поколение рабочих, которому нужно незапятнанное знамя. Большевики-ленинцы могут и должны образовать ось для кристаллизации всех этих многочисленных элементов. Тогда все живое в сталинском "Интернационале" стряхнет с себя последние сомнения и примкнет к нам.
Б. -- Не опасаетесь ли вы, что новая ориентация встретит противодействие в нашей собственной среде?
А. -- На первых порах это совершенно неизбежно. Во многих странах левая оппозиция всей своей работой связана главным образом, если не исключительно, с официальной партией, мало проникала в профессиональные союзы и почти совершенно не интересовалась в том, что происходит внутри социал-демократии. Узкому пропагандизму пора положить конец! Повороту должна будет предшествовать широкая и серьезная дискуссия. Нужно, чтоб каждый член нашей организации продумал проблему до конца. События помогут: каждый день будет приносить неопровержимые доводы за необходимость нового Интернационала. Я не сомневаюсь, что дружно и решительно проведенный поворот откроет перед нами большую историческую перспективу.
Г. Г.
20-го июля 1933 г.