Скептический или просто осторожный читатель возразит, что наше истолкование программы Гитлера представляет, в лучшем случае, гипотезу, которая имеет за себя признаки вероятности, но ни в каком случае не характер аутентичности. На это можно ответить: программа вытекает из повелительной логики обстоятельств, а в большой политике надо исходить из того, что противник будет делать наиболее сильные ходы. Трудность текстуального доказательства развитой выше "гипотезы" состоит в том, что оппозиционная литература национал-социализма чрезвычайно обильна и противоречива, а правительственная практика пока еще кратковременна и скудна. Автор отдавал себе полностью отчет в этом затруднении, когда приступал к работе. Но помог счастливый случай, своевременно подкинув нам политический документ исключительной ценности.
Речь идет об "Открытом письме" Гитлера Папену, опубликованном в виде брошюрки 16 октября 1932 года. Резко полемическое по тону "Письмо" осталось за пределами Германии незамеченным: вожди национал-социализма слишком много говорят и пишут! Между тем оно должно было бы лежать на столе каждого дипломата и журналиста, занятого внешней политикой нынешней Германии. Напомним обстановку полемики. Папен был в то время канцлером. Гитлер находился в выжидательной оппозиции -- между 13 августа, когда Гинденбург отказался назначить его главой правительства, и между 30 января, когда фельдмаршал оказался вынужден сдать командование над Германией Гитлеру. "Открытое письмо" предназначено было не для масс, а для господствующих классов, и имело целью доказать им, что нельзя спасти социальный режим Германии одними бюрократическими методами; что только у национал-социалистов есть серьезная программа внешней политики; наконец, что он, Гитлер, одинаково далек от бесхарактерной уступчивости, как и от авантюризма. Письмо почти свободно от демагогии, серьезно по тону и в основном правдиво. Сейчас Гитлер, надо думать, с радостью сжег бы собственную брошюру на костре. Тем внимательнее должны к ней отнестись противники.
"Бессмысленно думать, -- раз'яснял Гитлер Папену, -- что государство, которое нас разоружило, сегодня вдруг, не будучи к тому вынуждено, стало серьезно и само разоружаться". Одинаково бессмысленно ждать, что Франция согласится когда бы то ни было на вооружение Германии. Гигантский военный перевес освобождает Францию от надобности в соглашении с побежденным врагом на началах равноправия. Всякие попытки предложить Франции военное соглашение, в обмен на оружие, не только будут ею очень холодно встречены, но и немедленно доведены до сведения того государства, против которого они могли бы быть направлены: Гитлер намекает, конечно, на Советский Союз. Вернуть Германии право на оружие нельзя иначе, как посредством "действительного восстановления европейского равновесия". В достижении этой цели заинтересованы Англия и Италия, но ни в каком случае и ни при каких условиях не Франция. "Прямо-таки несообразно думать, что недостающие близость и согласованность с Англией или Италией можно заменить посредством восстановления лучших отношений с Францией"! Основные положения внешней политике Гитлера, ставящие крест на идеях или, если угодно, на иллюзиях Локарно, не оставляют ничего желать в смысле ясности. В декларации 17 мая мы, конечно, не найдем такой отчетливости изложения. Но декларация отнюдь не противоречит "Открытому письму": наоборот, она развивает и применяет его программу на определенном этапе.
Целью германской политики является восстановление военной суверенности государства. Все остальное есть только средство. Но средство вовсе не должно строиться по образу и подобию цели. Германия "не должна ни при-каких обстоятельствах выступать перед миром, а тем более, перед этой конференцией (по разоружению) с собственной программой вооружения". По двум причинам: никакая конференция не способна вынести решение, радикально меняющее материальное соотношение сил; само требование права на вооружение, оставаясь чисто платонической демонстрацией, позволит, однако, Франции снять вопрос о собственном разоружении и, что еще хуже, сблизит Англию с Францией.
Этот последний результат до известной степени осуществлен уже, по мнению Гитлера, непродуманной политикой Папена: Англия вынуждена поддерживать Францию гораздо больше, чем она хотела бы того сама. Надо признать, что критика Гитлера по адресу "клуба господ" и самого рейхс-канцлера, как диллетанта и авантюриста, не только резка, но и вполне убедительна. У национальных баронов и бюрократов нет никакой внешней политики. Бряцанье несуществующим оружием диктуется им внутренними соображениями: они не прочь использовать национальное движение, приостановив в то же время его дальнейший рост.
Вдохновляясь, несомненно, Бисмарком, Гитлер не останавливается перед ударом по последнему Гогенцоллерну: Папен и его собратья являются только эпигонами театральной политики Вильгельма II, с той существенной разницей, что у кайзера была первоклассная армия, а у них -- одни воспоминания. Здесь Гитлер попадает в точку.
Нетрудно после сказанного понять, насколько ошибалась та часть печати и дипломатии, которая пыталась открыть подлинную программу нынешнего германского правительства в риторике Папена насчет особой привлекательности смерти на поле брани. Не надо упускать из виду, что Папен, которого наци, в период его короткого канцлерства, именовали преимущественно драгунским ротмистром, чувствует себя в окружении наци на положении вечно экзаменующегося. 13 мая он взял крайне высокую ноту, чтоб попасть в тон, но -- просчитался.
Можно быть какого угодно мнения насчет вкусов немолодого драгунского ротмистра, который между приемом уродонала и стаканом гуниядиянос, проповедует молодым людям преимущества шрапнели над склерозом; но одно неоспоримо: за речью Папена не скрывается никакой программы. "Миролюбие" нынешнего канцлера гораздо опаснее воинственности вице-канцлера.
Попутно мы получаем раз'яснение резкого противоречия между декларацией Гитлера и предшествующей политикой Нойрата, Надольного и других. Гитлер стал канцлером ценою согласия на министерство баронов и тайных советников. Камарилья вокруг Гинденбурга тешила себя мыслью вести и при Гитлере свою политику. Повидимому, только угрожающий отклик на речь Папена дал возможность Гитлеру окончательно захватить руль внешней политики в свои руки. Не Вильгельмштрассе продиктовала новому канцлеру декларацию 17 мая. Наоборот, Гитлер справился со своеволием баронов и тайных советников Вильгельмштрассе.
Но вернемся к "Открытому письму". С особой резкостью оно атакует выдвинутый Папеном лозунг морских вооружений: еслиб даже у Германии были средства, -- их нет, -- ей не позволили бы превратить их в военные суда, и она была бы бессильна нарушить запрещение. Лозунг морских вооружений лишь толкнул Англию на сторону Франции: таковы результаты "вашего по истине рокового руководства внешней политикой, господин фон-Папен!".
Борьба за вооружение Германии на море, как и на суше, должна опираться на определенную политическую идею. Гитлер называет ее по имени: необходимость "усиления обороны против скрытых опасностей с Востока сравнительно легко обосновать". Сочувствие такой программе и сейчас уже обеспечено со стороны "проницательных людей" на Западе, -- разумеется, не во Франции. Только под углом зрения "необходимой нам защиты на Востоке", со стороны Балтийского моря, можно было бы добиться со стороны Англии согласия на "поправки" также и к морским параграфам версальского договора. Ибо нельзя забывать: "ныне для будущности Германии важны основанные на полном доверии отношения к Англии".
Немецкое народное движение может и должно требовать вооружения, но немецкое правительство ни в каком случае не должно выдвигать это требование. Сейчас надо настаивать только и исключительно на разоружении победителей. Гитлер считал само собою разумеющимся, что конференция по разоружению обречена на крушение. "Не было бы никакой необходимости, -- писал он за три месяца до своего прихода к власти -- чтоб немецкая делегация принимала участие в женевской комедии разоружения, без конца. Достаточно было бы обнаружить с неоспоримостью перед всем миром волю Франции не разоружаться, чтобы затем покинуть конференцию с замечанием, что таким образом версальский мирный договор нарушен самими державами, его подписавшими, и Германия должна сохранить за собою право сделать отсюда в известных обстоятельствах надлежащие выводы".
Декларация Гитлера-канцлера только развивает эту мелодию. Отказ в разоружении победителей означал бы "окончательную моральную и фактическую ликвидацию самих договоров". Германия истолковала бы такой образ действий, как желание "удалить ее с конференции". В этом случае ей было бы трудно "принадлежать далее к Лиге Наций". Поистине "Открытое письмо" незаменимо, в качестве ключа к стратегии Гитлера!
Уход Германии из Лиги Наций должен сопровождаться охлаждением между Францией, с одной стороны, Англией и Соединенными Штатами, с другой. Создадутся первые предпосылки для восстановления "европейского равновесия", в котором Германия должна занимать возрастающее место. При содействии Италии и Англии, Гитлер получит возможность вооружать Германию уже не мелкими контрабандными мерами, а крупными "поправками" к версальскому договору. Параллельно с этим будет развиваться программа "обороны" против Востока. В этом процессе неизбежно должна наступить критическая точка: война. Против кого? Если бы линия на Восток не оказалась линией наименьшего сопротивления, взрыв мог бы произойти и по другому направлению. Ибо, если еще допустимо спорить насчет того, в какой мере средства нападения отличаются от средств обороны, то уж совершенно вне спора, что военные средства, годные против Востока, годны и против Запада.
Гитлер готовится к войне. Его политика в области хозяйства диктуется не абстракцией автаркии, а прежде всего заботами о максимальной экономической независимости Германии в случае войны. Целям военной подготовки должна служить и трудовая повинность. Но самый характер этих мероприятий свидетельствует, что дело идет не о завтрашнем дне. Удар против Запада в более или менее близком будущем мог бы осуществиться лишь при условии военного союза между фашистской Германией и Советами. Но только наиболее бесшабашная часть русской белой эмиграции может верить в возможность такого абсурда или пытаться пугать им. Удар на Восток мог бы иметь место лишь при условии его поддержки одним или несколькими могущественными государствами Запада. Этот варьянт является, во всяком случае, более реальным. Но и здесь подготовительный период не будет измеряться ни неделями, ни месяцами.
Пакт четырех, ничего по существу не предрешая, может лишь организовать постоянное взаимное прощупывание крупнейших государств европейского Запада: это страховка от второстепенных случайностей, но не от основных антагонизмов. Гитлер будет стремиться извлечь из пакта все выгоды для удара на Восток. Статуты пакта лишь на 10 процентов, не более, предопределят его дальнейшую судьбу. Его действительная историческая роль будет определяться реальными взаимоотношениями и группировками его участников, их союзников и противников.
Гитлер согласен в течение десяти лет не открывать военных действий ни против Франции, ни против Польши. В декларации он наметил пять лет, как тот срок, в течение которого должно быть осуществлено фактическое равноправие Германии в отношении вооруженных сил. Нельзя, конечно, придавать этим срокам сакрементального значения. Но косвенно они все же намечают те рамки во времени, в которые руководящие круги фашизма вводят свои планы реванша.
Внутренние трудности, безработица, разорение и отчаяние мелкой буржуазии могут, конечно, толкнуть Гитлера и на преждевременные действия, которые при холодном анализе он сам должен считать гибельными. В живой политике надо исходить не из одних лишь планов противника, а из всего переплета условий, в какие он поставлен. Историческое развитие Европы не пойдет покорно по маршруту, выработанному в мюнхенском коричневом доме. Но этот маршрут, после завоевания Гитлером власти, стал одним из крупнейших факторов европейского развития. План будет изменяться, в зависимости от событий. Но понять изменения можно лишь, имея перед собою план в его целом.
Автор этих строк ни в малейшей степени не считает себя призванным стоять на страже версальского договора. Европа нуждается в новой организации. Но горе ей, если это дело попадет в руки фашизма. Историку XXI века пришлось бы в этом случае неизбежно записать: Эпоха упадка Европы началась с войны 1914 года. Об'явленная "войной за демократию", она привела вскоре к господству фашизма, который стал орудием концентрации всех сил европейских наций, в целях "войны за освобождение"... от последствий предшествующей войны. Таким образом, фашизм, как выражение исторического тупика Европы, явился вместе с тем орудием разгрома ее экономических и культурных накоплений.
Будем, однако, надеяться, что у этого старого континента есть еще достаточно жизненных сил, чтоб проложить себе иной исторический путь.
Л. Троцкий.
Принкипо, 2 июня 1933 г.