Самый мощный в Европе по своей производственной роли, по своему социальному весу, по силе своих организаций пролетариат не оказал никакого сопротивления приходу Гитлера к власти и первому бешеному натиску на рабочие организации. Таков факт, из которого нужно исходить в дальнейших стратегических рассчетах.
Было бы, конечно, бессмыслицей, думать, что дальнейшее развитие Германии пойдет по итальянскому пути: что Гитлер шаг за шагом будет упрочивать свое господство, без серьезного сопротивления; что немецкому фашизму предстоят долгие годы господства. Нет, дальнейшую судьбу национал-социализма надо будет выводить из анализа немецких и международных условий, а не из голых исторических аналогий. Но одно несомненно уже сейчас: если с сентября 1930 года мы требовали от Коминтерна брать для Германии короткий прицел, то теперь приходится перестраиваться на политику дальнего прицела. Прежде чем возможны станут решающие бои, авангард немецкого пролетариата должен будет ориентироваться заново, т.-е. ясно понять то, что произошло, распределить ответственность за большое, историческое поражение, наметить новые пути и таким образом вернуть себе доверие к самому себе.
Преступная роль социал-демократии не нуждается в комментариях: Коминтерн был создан 14 лет тому назад именно для того, чтоб вырвать пролетариат из-под деморализующего влияния социал-демократии. Если, однако, это до сих пор не удалось, если немецкий пролетариат оказался на величайшем историческом испытании бессильным, безоружным, парализованным, то в этом прямая и непосредственная вина послеленинского руководства Коминтерна. Это первый вывод, который надо сделать немедленно.
Под вероломными ударами сталинской бюрократии левая оппозиция сохраняла верность официальной партии до конца. Большевики-ленинцы разделяют сейчас судьбу всех других коммунистических организаций: наши кадровые работники арестовываются, наши издания запрещены, наша литература конфискована; Гитлер поспешил закрыть даже "Бюллетень Оппозиции", выходящий на русском языке. Но если большевики-ленинцы, наравне со всем пролетарским авангардом, несут на себе все последствия первой серьезной победы фашизма, то они не могут и не хотят нести на себе ни тени ответственности за официальную политику Коминтерна.
С 1923 года, т.-е. начала борьбы против левой оппозиции, сталинское руководство изо всех сил, хоть и с другого конца, помогало социал-демократии, чтоб сбить, запутать и обессилить немецкий пролетариат: оно сдерживало и тормозило рабочих, когда условия диктовали смелое революционное наступление; об'являло революционную ситуацию впереди, когда она уже осталась позади; заключало союзы с фразерами и болтунами из мелкой буржуазии; ковыляло бессильно в хвосте социал-демократии под видом политики единого фронта; провозглашало "третий период" и борьбу за овладение улицей в условиях политического отлива и слабости компартии; заменяло серьезную борьбу скачками, авантюрами или парадами; изолировало коммунистов от массовых профессиональных союзов; отождествляло социал-демократию с фашизмом и отказывалось от единого фронта с массовыми рабочими организациями пред лицом наступающих банд национал-социализма; саботировало всякую инициативу единого оборонительного фронта на местах, -- и в то же время систематически обманывало рабочих относительно действительного соотношения сил, искажало факты, изображало друзей, как врагов, и врагов, как друзей, и все туже и туже сжимало партии горло, не позволяя ей свободно дышать, ни говорить, ни думать.
Из необ'ятной литературы, посвященной вопросу о фашизме, достаточно сослаться на речь официального вождя немецкой коммунистической партии, Тельмана, который на пленуме ИККИ, в апреле 1931 года, следующими словами разоблачал "пессимистов", т.-е. людей, умевших заглядывать вперед: "Мы не дали паническим настроениям сбить нас с пути... Мы трезво и твердо установили, что 14 сентября (1930) было, в известном смысле, лучшим днем Гитлера, и что дальше последуют не лучшие, а худшие дни. Та оценка, которую мы давали развитию этой партии подтверждена событиями... Сегодня у фашистов уже нет повода смеяться". Ссылаясь на то, что социал-демократия создает свои оборонительные отряды, Тельман доказывал в той же речи, что эти отряды ничем не отличаются от боевых отрядов национал-социализма, и что они одинаково подготовляются для разгрома коммунистов.
Тельман ныне арестован. Пред лицом торжествующей реакции большевики-ленинцы стоят с Тельманом в одном ряду. Но политика Тельмана есть политика Сталина, т.-е. официальная политика Коминтерна. Именно эта политика является причиной полной деморализации партии в минуту опасности, когда вожди теряют голову, отученные думать члены партии впадают в прострацию, и величайшие исторические позиции сдаются без боя. Ложная политическая теория в себе самой несет свою кару. Сила и упорство аппарата только увеличивают размеры катастрофы.
Сдав врагу все, что можно было сдать за столь короткий срок, сталинцы пытаются исправить прошлое при помощи судорожных актов, которые только ярче освещают всю цепь совершонных ими преступлений. Сейчас, когда пресса компартии задушена, аппарат разгромлен, над домом Либкнехта безнаказанно развевается кровавая тряпка фашизма, Исполком Коминтерна становится на путь единого фронта не только снизу, но и сверху. Новый зигзаг, более резкий, чем все предшествующие, сделан, однако, ИККИ, не по собственному разумению: инициативу сталинская бюрократия предоставила II-му Интернационалу. Ему удалось захватить в свои руки оружие единого фронта, которого он до сих пор смертельно боялся. Поскольку в обстановке панического отступления возможно говорить о политических выгодах, они оказываются целиком на стороне реформизма. Вынужденная отвечать на прямой вопрос, сталинская бюрократия выбирает худший из путей: она не отклоняет соглашения двух Интернационалов, но и не принимает его; она играет в прятки. Она дошла до такой потери веры в себя, до такого унижения, когда она не осмеливается уже стать пред мировым пролетариатом лицом к лицу с вождями II-го Интернационала, с клейменными агентами буржуазии, с избирателями Гинденбурга, проложившими дорогу фашизму.
В особом воззвании ИККИ ("Рабочим всех стран") от 5 марта сталинцы ни словом не говорят о "социал-фашизме", как главном враге. Они не напоминают больше о великом откровении своего вождя "социал-демократия и фашизм -- не антиподы, а близнецы". Они не утверждают больше, что борьба против фашизма требует предварительного разгрома социал-демократии. Они не заикаются о недопустимости единого фронта сверху. Наоборот, они тщательно перечисляют те случаи прошлого, когда сталинская бюрократия, неожиданно для рабочих и для себя самой, оказывалась вынужденной, мимоходом, экспромтом, предложить единый фронт реформистским верхам. Так, под порывом исторической бури рассыпаются искусственные, фальшивые, шарлатанские теории.
Ссылаясь на "своеобразие условий отдельных стран" и вытекающую отсюда будто бы невозможность организации единого фронта в международном масштабе, (сразу забыта вся борьба против "эксенционализма", т.-е. теории правых о национальном своеобразии!), сталинская бюрократия рекомендует национальным компартиям обращаться с предложением единого фронта к "центральным комитетам социал-демократических партий". Вчера только это об'являлось капитуляцией перед социал-фашизмом! Так летят под стол в мусорную корзину высшие уроки сталинизма последних четырех лет. Так рассыпается прахом целая политическая система.
Дело на этом не останавливается: об'явив только что невозможной выработку условий единого фронта на международной арене, ИККИ немедленно же забывает об этом и уже через 20 строк формулирует те условия, на которых единый фронт допустим и приемлем во всех странах, несмотря на различия национальных условий. Отступление перед фашизмом сопровождается паническим отступлением от теоретических скрижалей сталинизма. Обрывки и осколки мыслей и принципов выбрасываются по пути, как балласт.
Условия единого фронта, выдвигаемые Коминтерном для всех стран (Комитеты действия против фашизма, демонстрации и стачки против снижения зарплаты) не представляют собою ничего нового, наоборот, являются схематизированным, бюрократизированным воспроизведением тех лозунгов, которые левая оппозиция гораздо точнее и конкретнее формулировала два с половиной года тому назад, и по поводу которых она сама была зачислена в лагерь социал-фашизма. Единый фронт на этих основах мог бы дать в Германии решающие результаты; но для этого он должен был бы быть осуществлен во время. Время является важнейшим фактором политики.
Какова же практическая ценность предложений ИККИ сейчас? Для Германии она минимальна. Политика единого фронта предполагает "фронт", т.-е. устойчивые позиции и централизованное руководство. Условия единого фронта левая оппозиция выдвигала в свое время, как условия активной обороны, с перспективой перехода в наступление. Сейчас немецкий пролетариат доведен до состояния беспорядочного отступления, даже без арьергардных боев. В таких обстоятельствах могут и будут складываться самопроизвольные об'единения коммунистических и социал-демократических рабочих для отдельных эпизодических задач, но систематическое проведение единого фронта неизбежно отодвигается в неопределенное будущее. На этот счет уже не приходится себе делать иллюзий.
Полтора года тому назад мы говорили, что ключ к позиции находится в руках немецкой коммунистической партии. Сейчас сталинская бюрократия выронила этот ключ из рук. Понадобятся крупные события, лежащие вне воли партии, чтоб дать возможность рабочим задержаться, закрепиться, перестроить ряды и перейти к активной обороне. Когда именно это наступит, мы не знаем. Может быть гораздо скорее, чем рассчитывает торжествующая контр-революция. Но руководить политикой единого фронта в Германии будут, во всяком случае, не те, которые составляли манифест ИККИ.
Если центральная позиция сдана, нужно закрепляться на подступах, нужно подготовлять опорные пункты для будущего концентрического наступления. Эта подготовка внутри Германии означает критическое освещение прошлого, поддержание бодрости духа передовых бойцов, их сплочение, организацию, где возможно, арьергардных боев -- в ожидании момента, когда отдельные отряды смогут сомкнуться в большую армию. Эта подготовка означает в то же время оборону пролетарских позиций в странах, тесно связанных с Германией или непосредственно прилегающих к ней: в Австрии, Чехословакии, Польше, Прибалтике, Скандинавии, Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии. Фашистскую Германию надо окружить мощным кольцом пролетарских укреплений. Ни на минуту не прекращая попыток задержать беспорядочное отступление немецких рабочих, надо теперь же создавать для борьбы с фашизмом укрепленные пролетарские позиции вокруг границ Германии.
На первое место выдвигается Австрия, которой непосредственнее всего грозит фашистский переворот. Можно сказать с уверенностью, что, еслиб австрийский пролетариат завладел сейчас властью и превратил свою страну в революционный плацдарм, Австрия стала бы для революции немецкого пролетариата тем, чем Пьемонт был для революции итальянской буржуазии. Как далеко зайдет на этом пути австрийский пролетариат, толкаемый событиями вперед, но парализуемый реформистской бюрократией, этого предсказать нельзя. Задача коммунизма -- помочь событиям против австро-марксизма. Способ для этого -- политика единого фронта. Те условия, которые манифест ИККИ повторяет с таким запозданием за левой оппозицией, сохраняют, таким образом, всю свою силу.
Однако, политика единого фронта заключает в себе не только выгоды, но и опасности. Она легко порождает сделки вождей за спиною масс, пассивное приспособление к союзнику, оппортунистические шатания. Парализовать эти опасности возможно только при наличии двух непременных гарантий: сохранения полной свободы критики по отношению к союзнику и восстановления полной свободы критики внутри собственной партии. Отказ от критики союзников прямо и непосредственно ведет к капитуляции перед реформизмом. Политика единого фронта без партийной демократии, т.-е. без контроля партии над аппаратом, развязывает руки вождям для экспериментов оппортунизма, неизбежно дополняющим эксперименты авантюризма.
Как же поступает в этом случае ИККИ? Десятки раз левая оппозиция предсказывала, что под ударом событий сталинцы вынуждены будут отказаться от своей ультра-левизны, и что, встав на путь единого фронта, они начнут осуществлять все те оппортунистические предательства, которые накануне они приписывали нам. Предсказание и на этот раз осуществилось слово в слово.
Совершив головоломный скачек на позиции единого фронта, ИККИ попирает основные гарантии, которые только и могут обеспечить политике единого фронта революционное содержание. Сталинцы принимают лицемерно-дипломатическое требование реформистов о так называемом "взаимном ненападении" к сведению и руководству. Отрекаясь от всех традиций марксизма и большевизма, ИККИ рекомендует компартиям, в случае осуществления единого фронта, "отказаться от нападок на социал-демократические организации на время совместной борьбы". Так и сказано! Отказ "от нападок (!) на социал-демократию" (какая постыдная формула!) означает отказ от свободы политической критики, т.-е. от основной функции революционной партии.
Капитуляция вызвана не практической необходимостью, а настроениями паники. Реформисты идут и пойдут на соглашение постольку, поскольку их вынуждает к этому давление событий и давление масс. Требование "ненападения" есть шантаж, т.-е. попытка реформистских вождей заполучить побочную выгоду. Поддаваться шантажу значит строить единый фронт на гнилых основах и давать возможность реформистским дельцам взрывать его по любому произвольному поводу.
Критика вообще, тем более в условиях единого фронта, должна, разумеется, отвечать реальным отношениям и соблюдать необходимые пропорции. Нелепости насчет "социал-фашизма" надо отбросить: это уступка не социал-демократии, а марксизму. Критиковать союзника надо не за его измены в 1918 году, а за плохую работу в 1933 году. Но критика не может приостанавливаться ни на час, как сама политическая жизнь, голосом которой критика является. Если коммунистические разоблачения отвечают действительности, то они служат целям единого фронта, толкают вперед временного союзника и, что еще важнее, дают революционное воспитание пролетариату в целом. Отказ от этой основной обязанности означает первую ступень той постыдной и преступной политики, которую Сталин навязал китайским коммунистам в отношении Гоминдана.
Не лучше обстоит дело и насчет второй гарантии. Отказавшись от критики по отношению к социал-демократии, сталинский аппарат и не думает вернуть право критики членам собственной партии. Самый поворот совершон, по обыкновению, в порядке бюрократического откровения. Ни национальных с'ездов, ни международного конгресса, ни даже пленума ИККИ, никакой подготовки в партийной печати, никакого анализа политики прошлого. И не мудрено: на первых же шагах партийной дискуссии каждый мыслящий рабочий задал бы аппаратчикам вопрос: почему большевики-ленинцы исключались из всех секций, а в СССР подвергались арестам, высылкам и расстрелам? Неужели только потому, что они копают глубже и видят дальше? Этого вывода сталинская бюрократия не может допустить. Она способна на любые скачки и повороты, но честно встать пред рабочими на очную ставку с большевиками-ленинцами она не может и не смеет. Так, в борьбе за самосохранение аппарат обесценивает свой новый поворот, заранее подрывая доверие к нему не только у социал-демократических, но и у коммунистических рабочих.
Опубликование Манифеста ИККИ сопровождается еще одним обстоятельством, стоящим в стороне от разбираемого вопроса, но бросающим в высшей степени яркий свет на нынешнее положение Коминтерна и на отношение к нему правящей сталинской группы. В "Правде" от 6 марта Манифест напечатан не как прямой и открытый призыв от имени находящегося в Москве ИККИ, -- так делалось всегда! -- а как переданный по телеграфу ТАСС'ом из Парижа перевод документа из "Юманитэ". Какая бессмысленная и унизительная уловка! После всех успехов, после выполнения первой пятилетки, после "уничтожения классов", после "вступления в социализм" сталинская бюрократия не смеет уже от собственного имени напечатать манифест ИККИ! Таково ее действительное отношение к Коминтерну и таково ее подлинное самочувствие на международной арене.
Манифест является не единственным ответом на инициативу II Интернационала. Через посредство подставных организаций: революционной профоппозиции (РГО), немецкой и польской, Антифа и так называемой "Всеобщей рабочей федерации Италии", Коминтерн созывает на апрель месяц "всеевропейский рабочий антифашистский конгресс". Список призываемых, как полагается, туманен и необ'ятен: "предприятия" (так и сказано: "предприятия", хотя усилиями Сталина-Лозовского коммунисты вытеснены почти из всех предприятий мира), местные рабочие организации, революционные, реформистские, католические, партийные и беспартийные, спортивные, антифашистские и крестьянские. Мало того: "мы хотим пригласить далее всех одиночек, которые действительно (!) борются за дело трудящихся". Надолго загубив дело масс, стратеги взывают к "одиночкам", к тем праведникам, которые не нашли себе места в рядах масс, но тем не менее "действительно борются за дело трудящихся". Барбюс и генерал Шенаих будут снова мобилизованы для спасения Европы от Гитлера.
Пред нами готовое либретто одного из тех шарлатанских представлений, которыми сталинцы привыкли прикрывать свое бессилие. Что сделал амстердамский блок центристов и пацифистов в борьбе против разбойничьего нападения Японии на Китай? Ничего. Из уважения к сталинскому "нейтралитету", пацифисты не выпустили даже протестующего манифеста. Теперь готовится новое издание амстердамского конгресса, не против войны, а против фашизма. Что сделает антифашистский блок из отсутствующих "предприятий" и бессильных "одиночек"? Ничего. Выпустит пустозвонный манифест, если дело вообще дойдет на этот раз до конгресса.
Тяга к "одиночкам" имеет два конца: оппортунистический и авантюристский. Русские эсеры в старину правую руку протягивали либералам, а в левой держали бомбу. Опыт последнего десятилетия свидетельствует, что после каждого большого поражения, вызванного или, по крайней мере, обостренного политикой Коминтерна, сталинская бюрократия неизменно пыталась поправить свою репутацию при помощи какой-либо грандиозной авантюры (Эстония, Болгария, Кантон). Нет ли этой опасности и сейчас? Мы во всяком случае считаем необходимым поднять голос предостережения. Авантюры, которые имеют своей целью заменить действие парализованных масс, еще больше дезорганизуют массы и углубляют катастрофу.
Условия нынешней мировой обстановки, как и условия каждой отдельной страны, столь же смертельны для социал-демократии, сколь благоприятны для революционной партии. Но сталинская бюрократия сумела кризис капитализма и кризис реформизма превратить в кризис коммунизма. Таков итог десятилетнего бесконтрольного командования эпигонов.
Найдутся ханжи, которые скажут: оппозиция критикует партию, попавшую в руки палача. Негодяи прибавят: оппозиция помогает палачу. Сочетанием фальшивой сентиментальности и отравленной лжи сталинцы попытаются спрятать ЦК за аппарат, аппарат -- за партию, снять вопрос о виновниках катастрофы, о ложной стратегии, о гибельном режиме, о преступном руководстве: это и значит помогать палачам, сегодняшним и завтрашним.
Политика сталинской бюрократии в Китае была не менее гибельна, чем ныне в Германии. Но там дело происходило за спиной мирового пролетариата, в непонятной ему обстановке. Критический голос оппозиции почти не доходил из СССР до рабочих других стран. Опыт Китая прошел для сталинского аппарата почти безнаказанно. В Германии дело обстоит иначе. Все этапы драмы развивались на глазах мирового пролетариата. На каждом этапе оппозиция подавала свой голос. Весь ход развития был предсказан заранее. Сталинская бюрократия клеветала на оппозицию, подсовывала ей чуждые ей мысли и планы, исключала всех, кто заговаривал о едином фронте, помогала социал-демократической бюрократии взрывать об'единенные комитеты обороны на местах, преграждала рабочим всякую возможность выхода на дорогу массовой борьбы, дезорганизовала авангард, парализовала пролетариат. Так, противясь единому фронту обороны с социал-демократией, сталинцы оказались с нею в едином фронте паники и капитуляции.
И сейчас, стоя уже перед развалинами, руководство Коминтерна больше всего боится света и критики. Да погибнет мировая революция, но да здравствует дутый престиж! Банкроты путают, хоронят концы и заметают следы. То обстоятельство, что немецкая компартия под первыми ударами потеряла "только" 1.200.000 голосов -- при общем росте голосующих на 4 миллиона -- "Правда" об'являет "громадной политической победой". Точно также в 1924 году Сталин об'являл "громадной победой" тот факт, что отступающие без боя рабочие Германии успели еще дать компартии 3.600.000 голосов. Если обманутый и разоруженный двумя аппаратами пролетариат дал на этот раз компартии около 5 миллионов избирателей, то это лишь значит, что он дал бы ей вдвое и втрое, еслиб верил ее руководству. Он поднял бы ее к власти, еслиб она сумела показать, что способна взять и удержать власть. Но она не давала пролетариату ничего, кроме путаницы, зигзагов, поражений и бедствий.
Да, пять миллионов коммунистов успели еще по одиночке подойти к урнам. Но в предприятиях и на улицах их нет. Они растеряны, распылены, деморализованы. Они отучены от самостоятельности гнетом аппарата. Бюрократический террор сталинизма парализовал их волю прежде, чем пришла очередь для бандитского террора фашизма.
Надо сказать ясно, точно, открыто: сталинизм в Германии имел свое 4 августа. Передовые рабочие этой страны будут отныне не иначе, как со жгучим чувством стыда, со словами ненависти и проклятия говорить о периоде господства сталинской бюрократии. Официальная компартия Германии обречена. Отныне она будет только распадаться, крошиться и сходить на нет. Никакие искусственные средства не спасут ее. Возродиться германский коммунизм может лишь на новых основах и под новым руководством.
Закон неравномерного развития сказывается и на судьбе сталинизма. В разных странах он находится в разных стадиях распада. В какой мере трагический опыт Германии послужит толчком для возрождения других секций Коминтерна, покажет будущее. В Германии зловещая песня сталинской бюрократии во всяком случае спета. Немецкий пролетариат поднимется, сталинизм -- никогда. Под страшными ударами врагов передовым немецким рабочим предстоит строить новую партию. Большевики-ленинцы отдадут этой работе все свои силы.
Л. Троцкий.
Принкипо, 14 марта 1933 г.