(Письмо пекинским друзьям)
Каковы сейчас основные элементы политической обстановки в Китае? Две важнейшие революционные проблемы, национальная и аграрная, получили новое обострение. Затяжной, ползучий, но, в общем, успешный характер крестьянской войны свидетельствует, что диктатура Гоминдана оказалась неспособной ни удовлетворить, ни запугать деревню. Японская интервенция в Шанхае и фактически аннексия Манчжурии обнаружили военную несостоятельность диктатуры Гоминдана. Кризис власти, не сходивший, в сущности, со сцены все эти последние годы, должен был неизбежно обостриться. Борьба военных клик разрушает остатки единства страны.
Если крестьянская война радикализировала те элементы интеллигенции, которые связаны с деревней, то японская интервенция дала политический толчок мелкой буржуазии городов. Это еще более обострило кризис власти. Даже часть так называемой "национальной" буржуазии стала склоняться к выводу, что режим Гоминдана много пожирает, но мало дает. Требование кончать с "воспитательным" периодом Гоминдана означает требование перехода от военной диктатуры к парламентаризму.
В печати левой оппозиции режим Чан-Кай-Ши иногда назывался фашистским. Это определение выросло из того, что в Китае, как и в Италии, военно-полицейская власть сосредоточена в руках одной буржуазной партии, с исключением всех других партий и, особенно, -- рабочих организаций. Но после опыта последних лет, осложненного той путаницей, которую внесли в вопрос о фашизме сталинцы, вряд-ли все же правильно отождествлять диктатуру Гоминдана с фашизмом. Гитлер, как в свое время Муссолини, опирается прежде всего на контр-революционную мелкую буржуазию: в этом суть фашизма. Гоминдан не имеет этой опоры. В то время, как в Германии крестьянство идет за Гитлером, а тем самым косвенно поддерживает и Папена, в Китае крестьянство ведет против Чан-Кай-Ши ожесточенную войну.
В режиме Гоминдана есть больше черт бонапартизма, чем фашизма: не имея сколько-нибудь широкой социальной базы, Гоминдан держится между давлением империализма и компрадорства, с одной стороны, революционным массовым движением, с другой. Но бонапартизм может претендовать на устойчивость лишь после того, как земельный голод крестьян насыщен. Этого в Китае нет и в помине. Отсюда бессилие военной диктатуры, которая держится только раздробленностью своих врагов. Но под их возростающим натиском она сама начинает дробиться.
Пролетариат больше всего пострадал в революции 1925-27 г. г., и морально, и физически. Этим объясняется, почему рабочие отстают сейчас от других классов, притом не только от городской мелкой буржуазии, начиная со студенчества, но, в известном смысле, и от крестьян. С другой стороны, совершенно очевидно, что третья китайская революция не только не победит, но и не наступит раньше, чем рабочий класс снова выйдет на арену борьбы.
Предреволюционному политическому состоянию Китая, как нельзя более, отвечают лозунги революционной демократии.
Что крестьяне, каковы бы ни были их знамена, воюют во имя задач мелкобуржуазной аграрной демократии, для марксиста не требует доказательств. Лозунг независимости Китая, снова накаленный до-бела японской интервенцией, есть лозунг национальной демократии. Бессилие военной диктатуры и распад страны между милитаристскими кликами ставят в порядок дня лозунги политической демократии.
Студенты кричат "долой правительство Гоминдана!" Передовые группы рабочих поддерживают этот клич. "Национальная" буржуазия требует перехода к конституционному режиму. Крестьяне восстают против земельной тесноты, военно-чиновничьего гнета, ростовщичества. В этих условиях пролетарская партия не может выдвинуть другого центрального политического лозунга, как Национальное (Учредительное) собрание.
Значит ли это, -- спрашиваете вы, -- что созыва Национального собрания мы требуем от нынешнего правительства? Или мы собираемся созвать его сами? Такая постановка вопроса -- по крайней мере, на данной стадии -- слишком формалистична. В течение ряда лет русская революция сочетала два лозунга: "Долой самодержавие" и "Да здравствует Учредительное собрание". На вопрос, кто будет созывать Учредительное собрание, мы долго отвечали: покажет будущее, т. е. соотношение сил, как оно сложится в процессе самой революции. Тот же подход остается правильным и для Китая. Сделает ли правительство Гоминдана, перед своей гибелью, попытку созвать то или другое представительное собрание; как мы отнесемся к этой попытке, т. е. как мы используем ее в интересах революции, путем ли бойкота или участия в выборах; успеют ли и смогут ли революционные массы выдвинуть самостоятельный правительственный орган, который возьмет в свои руки дело созыва Национального собрания; успеет ли пролетариат уже в процессе борьбы за лозунги демократии создать свои советы; не сделают ли эти советы излишним самый созыв Национального собрания, -- всего этого нельзя сейчас предсказать. Да и задача состоит не в календарных предсказаниях, а в мобилизации рабочих вокруг лозунгов, вытекающих из политической обстановки. Наша стратегия есть стратегия революционного действия, а не отвлеченных спекуляций.
Революционная агитация направляется сейчас, силою необходимости, прежде всего против гоминдановского правительства. Мы разъясняем массам, что диктатура Чан-Кай-Ши есть главная помеха на пути к Национальному собранию и что очистить Китай от милитаристских клик можно только путем вооруженного восстания. Устная и печатная агитация, стачки, митинги, демонстрации, бойкот, каким бы конкретным вопросам они ни были посвящены, должны увенчиваться лозунгами: "долой Гоминдан, да здравствует Национальное собрание".
Чтоб достигнуть действительного национального освобождения, необходимо опрокинуть Гоминдан. Но это не значит, что мы откладываем борьбу с империализмом до низвержения Гоминдана. Чем шире развернется борьба против чужестранного гнета, тем труднее придется Гоминдану. Чем успешнее мы восстановим массы против Гоминдана, тем шире развернется борьба против империализма.
В острый момент японской интервенции рабочие и студенты требовали оружия. От кого? Опять-таки, от Гоминдана. Было бы сектантской нелепостью отказываться от такого требования на том основании, что мы хотим свергнуть Гоминдан. Хотим свергнуть, но еще не свергли. Чем энергичнее будем требовать вооружения рабочих, тем скорее свергнем.
Официальная компартия, несмотря на всю свою ультра-левизну, выдвигает требование "восстановления русско-китайских дипломатических отношений": между тем, этот лозунг направляется непосредственно по адресу гоминдановского правительства. Предъявление такого требования вовсе не означает "доверия" Гоминдану, наоборот, имеет целью еще более затруднить его положение пред лицом масс. Отдельные вожди Гоминдана уже оказались вынуждены повторить лозунг восстановления отношений с СССР. Мы знаем, как далеко у этих господ от слова до дела. Но и здесь, как во всех других вопросах, дело прежде всего сводится к силе давления масс.
Если под кнутом революции правительство Гоминдана прибегнет к частичным уступкам в аграрном вопросе, попытается созвать подобие Национального собрания, окажется вынуждено выдать оружие рабочим, или восстановить отношения с СССР, мы, разумеется, немедленно воспользуемся этими уступками, крепко обопремся на них и в то же время будем с полным правом доказывать их недостаточность, чтобы превратить уступки Гоминдана в одно из орудий для его низвержения. Таково вообще взаимоотношение реформ и революции в политике марксизма.
Не означает ли размах крестьянской войны, что для лозунгов и задач парламентской демократии в Китае не остается больше ни времени, ни места? Вернемся снова к этому вопросу.
Если китайские революционные крестьяне называют сейчас свои боевые организации "советами", то у нас нет оснований отказывать им в этом имени. Нужно только самим не опьяняться словами. Считать, что советская власть в чисто крестьянских районах может быть последовательно-революционной и устойчивой, значило бы проявлять величайшее легкомыслие. Нельзя игнорировать опыт единственной страны, где советская власть действительно победила. Несмотря на то, что в Петрограде, Москве и других промышленных центрах и районах России советская власть твердо и непрерывно держалась с ноября 1917 года, по всей гигантской периферии (Украина, Северный Кавказ, Закавказье, Урал, Сибирь, Центральная Азия, Архангельско-Мурманский Север) власть советов возникала и падала несколько раз не только в результате интервенций, но и вследствие внутренних восстаний. Китайская советская власть имеет чисто крестьянский, чисто периферический характер, она совершенно лишена еще промышленно-пролетарского оплота. Тем менее она устойчива и надежна, тем менее она -- советская власть.
В статье Ко-Лина, в немецком журнале "Дер Роте Ауфбау", сообщается, будто в Красных армиях рабочие составляют 36%, крестьяне 57%, интеллигенты 7%. Признаюсь, эти цифры внушают мне большие сомнения. Если проценты относятся ко всем вооруженным силам восстания, которые составляют, по словам автора, 350 000 человек, то выходит, что в армии около 125 000 рабочих. Если отнести 36% только к Красным армиям в собственном смысле, то на 150 000 красных солдат придется свыше 50 000 рабочих. Так ли это? А затем: что это за рабочие? Участвовали ли они раньше в профессиональных союзах, в партии, в революционной борьбе? Но и этим еще не решается дело. При отсутствии сильных самостоятельных пролетарских организаций в промышленных центрах, революционные рабочие, без опыта или со слабым опытом, неминуемо в большинстве своем растворяются в крестьянской и мелкобуржуазной среде.
Появившаяся в начале года в печати Коминтерна статья Ван-Минга, насколько я могу судить, чрезвычайно преувеличивает размах городского движения, степень самостоятельности рабочих в этом движении и размеры влияния коммунистической партии. Несчастье нынешней официальной печати в том, что она беспощадно искажает факты ради фракционных интересов. Тем не менее, даже из статьи Ван-Минга не трудно усмотреть, что руководящее место в движении, начавшемся осенью прошлого года, принадлежало студенчеству, вообще учащимся. Университетские забастовки играли значительно более видную роль, чем заводские стачки.
Поднять рабочих, сплотить их, дать им возможность опереться на национальное и аграрное движение, чтобы возглавить и то и другое, -- такова задача. Непосредственные требования пролетариата, как такового (рабочий день, заработная плата, коалиция и пр.) должны составлять основу нашей агитации. Но этого одного недостаточно. Поднять пролетариат до роли вождя нации могут сейчас три лозунга: Независимость Китая, Земля крестьянам (бедноте), Национальное собрание.
Сталинцы думают, что раз воставшие крестьяне называют свои организации советами, значит стадия революционного парламентаризма осталась уже позади. Это большая ошибка. Восставшее крестьянство может послужить опорой для пролетарских советов лишь в том случае, если пролетариат на деле докажет крестьянству свою способность руководить. А без руководства пролетариата крестьянское движение может лишь обеспечить перевес одной буржуазной клики над другой, чтобы затем рассыпаться на свои провинциальные части. Национальное собрание, благодаря своему централизующему значению, составило бы важный этап в развитии аграрной революции. Наличие крестьянских "Советов" и "Красных армий" помогло бы крестьянству выбрать революционных представителей. Только таким путем можно на данной стадии политически связать крестьянское движение с национальным и пролетарским.
Официальная китайская компартия объявляет своим "основным и центральным лозунгом" в настоящее время -- лозунг национально-революционной войны против японского империализма (см. статью Ван-Минга в журнале "Коммунистический Интернационал", 1932, N 1). Это односторонняя и даже авантюристская постановка вопроса. Борьба против империализма, являющаяся важнейшей задачей китайского пролетариата, не может быть несомненно иначе доведена до конца, как путем восстания и революционной войны. Но отсюда еще вовсе не вытекает, что война с японским империализмом составляет центральный лозунг настоящего момента. Вопрос должен решаться под международным углом зрения.
В начале этого года в кругах Коминтерна считалось установленным, что Япония начала свою военную акцию против Китая, чтоб немедленно же довести дело до войны с Советским Союзом. Я писал тогда, что правительство Токио должно было бы совершенно потерять голову, чтобы рискнуть на войну с Советским Союзом прежде, чем оно хоть сколько-нибудь закрепило за собою манчжурский плацдарм. В ответ на эту оценку положения американские сталинцы, самые грубые и глупые из всех, заявили, что я работаю в интересах японского штаба... Что показали, однако, события последних месяцев? Страх в правящих кругах Японии против последствий военной авантюры оказался настолько велик, что военной клике пришлось отправить к праотцам некоторое количество японских государственных людей, чтобы побудить правительство Микадо довести до конца аннексию Манчжурии. Что война против Советского Союза и сейчас остается весьма реальной перспективой, это совершенно бесспорно, но в политике большое значение имеет время.
Еслиб советское правительство считало, что война с Японией неизбежна теперь же, то оно не имело бы ни права, ни возможности вести мирную политику, т. е. политику страуса. На самом деле советское правительство в течение этого года заключило с Японией конвенцию и соглашение о поставке советской нефти для японского военного флота. Если война неизбежна теперь же, то доставлять японцам нефть значит совершать прямую измену по отношению к пролетарской революции. Не будем здесь входить в обсуждение вопроса о том, насколько правильны те или другие заявления и практические шаги советского правительства. Ясно одно: в противоположность не в меру усердным американским сталинцам московские сталинцы держали курс на мир с Японией, а не на войну.
"Правда" от 24 сентября пишет: "Мировая буржуазия с огромным нетерпением ожидала японо-советской войны... Но строгое невмешательство со стороны СССР в японо-китайский конфликт и твердая политика мира предотвратили конфликт". Если позиция американских и иных крикунов имела какой-либо практический смысл, то только один: они толкали советскую власть на тот же путь, что и мировая буржуазия. Мы вовсе не хотим этим сказать, что они сознательно служили японскому штабу. Достаточно того, что они неспособны сознательно служить пролетарской революции.
Китайский пролетариат пишет на своем знамени не только восстановление дипломатических сношений с Советским Союзом, но и заключение с ним теснейшего наступательного и оборонительного союза. Это предполагает сообразование политики китайского пролетариата со всей международной обстановкой и, прежде всего, с политикой Советского Союза. Еслиб Япония навязала сегодня Советскому Союзу войну, то вовлечение в эту войну Китая должно было бы стать вопросом жизни и смерти для китайского пролетариата и его партии. Такая война открывала бы перед китайской революцией необозримые перспективы. Но поскольку международная обстановка и внутренние условия вынуждают Советский Союз итти на Д. Востоке на очень серьезные уступки, чтоб уклониться от войны, т. е. чтоб по возможности отсрочить ее, а Япония оказывается не в силах начать враждебные действия, -- постольку война против японского империализма никак не может быть центральным боевым лозунгом китайской компартии в настоящий момент.
Ван-Минг цитирует следующие лозунги китайской левой оппозиции: "Восстановление массового движения", "Созыв Национального собрания" и "Восстановление дипломатических сношений между Китаем и Советским Союзом". На том единственном основании, что эти лозунги плохо, будто бы, обоснованы в статье легального оппозиционного органа, Ван-Минг называет китайскую левую оппозицию "троцкистско-чендусюистской контр-революционной группировкой".
Даже если допустить, что обоснование революционных лозунгов было неудачным, это не придает еще ни самим лозунгам, ни организации, поднявшей их, контр-революционного характера. Но Ван-Минг и ему подобные обязаны говорить о контр-революционности "троцкистов", если не хотят лишиться постов и жалованья.
Будучи столь строги к большевикам-ленинцам, доказавшим свою правоту на всем протяжении китайских событий 1924 -- 1932 годов, сталинцы оказываются как нельзя более снисходительны к самим себе, то-есть к непрерывной цепи своих ошибок.
В дни японского удара по Шанхаю Гоминдан предлагал "единый фронт рабочих, крестьян, солдат, купцов и студентов для борьбы против империализма". Ведь это же и есть знаменитый "блок четырех классов" Сталина-Мартынова! Со времени второй революции чужестранный гнет над Китаем не ослабел, а усилился. Выросло также противоречие между потребностями развития страны и режимом империализма. Следовательно, двойную силу получили все старые сталинские доводы за блок четырех классов. Между тем сталинцы истолковывали на этот раз предложение Гоминдана, как новую попытку обмана масс. Правильно! Но они позабыли объяснить, почему в течение 1924 -- 27 г. г. руководство Коминтерна помогало китайской буржуазии довести обман до конца и почему философия прислуживания Гоминдану нашла свое выражение в программе Коминтерна?
Разумеется, мы можем и должны выдвигать лозунги местного демократического самоуправления, выборности чиновников народом и пр. Программа демократии по отношению к режиму военной диктатуры представляет большой шаг вперед. Необходимо лишь отдельные и частные демократические лозунги возводить каждый раз к основным и связывать их с задачей революционного сплочения и вооружения рабочих.
Вопрос о "патриотизме" и "национализме", как и некоторые другие вопросы вашего письма, касаются скорее терминологии, чем существа дела. Стоя за национальное освобождение угнетенных народов революционным путем, большевики изо всех сил поддерживают национально-освободительное движение народных масс -- не только против иностранных империалистов, но и против внутренних буржуазных эксплоататоров национального движения, вроде Гоминдана. Нужно ли нам вводить еще термин "патриотизм", достаточно скомпрометированный и загаженный? Я сомневаюсь в этом. Не выражается ли в этой попытке стремление приспособиться к мелко-буржуазной идеологии и терминологии? Такому стремлению, еслиб оно действительно обнаружилось в наших рядах, необходимо дать беспощадный отпор.
Многие тактические и стратегические вопросы, если их ставить формалистически, кажутся неразрешимыми. Но они сразу становятся на свое место, если их ставить диалектически, т. е. в перспективе живой борьбы классов и партий. Революционная же диалектика лучше всего усваивается в живом действии. Я не сомневаюсь, что наши китайские единомышленники и друзья, большевики-ленинцы, не только со страстью обсуждают сложные проблемы китайской революции, но и с не меньшей страстью участвуют в развертывающейся борьбе. Мы стоим за стратегию действия, а не спекуляций.
Л. Троцкий
Принкипо, 3 октября 1932 г.