Так как я не плохо говорю по-русски, то я пробовал самостоятельно провести анкету по интересующим меня вопросам среди рабочих, советских служащих и пр. Но каждый раз, когда я переходил известную черту, лица собеседников мгновенно менялись. Меня, очевидно, принимали за агента ГПУ. Так, я многих спрашивал о Троцком. При одном произнесении этого имени собеседник либо прекращал разговор, либо круто менял тему. Мне так и не удалось понять, знают ли мои собеседники что-либо о Троцком и как к нему относятся.
Больше всего поразило меня то, что члены партии -- рабочие, чиновники, даже профессора -- спрашивали меня: верно ли, что кризис в Америке имеет такие острые формы и что он вообще существует? Я отвечал обычно: но ведь об этом же довольно подробно пишется в советских газетах. -- Вот мы и спрашиваем, чтоб узнать, верно ли это, -- получал я в ответ. Для меня открылось таким образом, что даже члены партии не верят сообщениям официальной печати. Считается само собой разумеющимся, что она, в целях пропаганды, должна так же искажать положение за границей, как она подкрашивает положение внутри. Это мое наблюдение подтвердили мне затем многие: бюрократия добилась того, что официальной печати не верят.
В одном из губернских городов я посетил техникум и присутствовал на занятиях по марксизму. После этого я ушел с преподавателем марксизма и поставил ему ряд вопросов, касающихся условий жизни в Советском Союзе. Я коммунист и к советскому строительству отношусь, как к своему делу, но в вопросах моих была нота критики, которой я вовсе не скрывал. Я спрашивал: чем объясняется, что рабочие испытывают столь тяжкие лишения? Или: почему члены партии так боятся касаться вопросов партийной политики? Я был в Москве в первый раз в 1919 году, и тогда все со мной свободно разговаривали обо всем. Я спрашивал марксистского преподавателя, по товарищески, как осведомленное лицо: чем объясняются все эти отрицательные обстоятельства? Он сразу принял со мной совершенно враждебный тон: "Все идет совершенно правильно". Неожиданно он поставил мне вопрос: не подкуплен ли я Фордом для посещения Советского Союза? Я буквально был потрясен лицемерием и наглостью. Но, сдержав себя, я ответил ему, что я связан не с Фордом, а с коммунистической партией, что я защищал и буду защищать Советский Союз от травли агентов Форда и пр. В ответ мне он взял издевательский тон: американскую коммунистическую партию нельзя брать всерьез; коммунизм на Западе развивается так медленно, что никогда не совершит революции. Весь тон казался мне крайне шовинистическим. В заключение я задал моему собеседнику вопрос о Троцком. Он ответил, к удивлению моему, гораздо спокойнее, чем на другие вопросы: вся беда в теории перманентной революции; Троцкий слишком скоро ожидал мировой революции, а кроме того, он считает, что ленинизм применим только в одной Росси. Как профессор марксизма связывает эти два положения, мне осталось неясным. Но о контр-революционности Троцкого он ничего не говорил: я заметил, что в частных разговорах об этом никто никогда не говорит.
Возвращаясь, я на пароходе столкнулся с рабочим, которого принял за украинца, так как он говорил по русски с украинским акцентом, но который оказался... итальянцем. Сперва он уклонялся от каких бы то ни было разговоров, но по мере удаления от советских границ становился все разговорчивее. Шесть лет тому назад он прибыл вместе с отцом в Советский Союз после побега из фашистской Италии. Отец работал на фабрике, сын попал в приморскую деревню и стал рыбаком. Сейчас из-за продовольственных и других затруднений он покинул Советский Союз. Легально, нелегально? На этот счет он не распространялся. Он рассказал много бытовых мелочей, очень интересных в своей совокупности. Пересказывать их здесь немыслимо. Неожиданно и без всякого вопроса с моей стороны этот молодой и политически мало культурный парень заявил: "Еслиб Троцкий остался, было бы лучше". -- Почему вы так думаете? -- Многие у нас так думают. У нас было собрание и шел об этом разговор. -- В деревне? Среди крестьян? -- У нас там и рабочие были. Один из них и сказал про Троцкого и попал за это потом в тюрьму. После этого вслух говорить перестали, но потихоньку говорили, что хорошо, если бы он вернулся из Франции". Мой собеседник считал почему-то, что Троцкий находится во Франции.
A.