В той кампании, которая ведется сейчас с новой силой против левой оппозиции, видное место занимает вопрос о "восстании" 7 ноября 1927 года. В своей "исторической" статье Сталин выдвигает это "восстание" на первое место, как главный довод за политику репрессий против большевиков-ленинцев. Если в изоляторе Верхне-Уральска лучшие революционеры терпят ужасающие издевательства и насилия; если они вынуждены прибегать к голодовке для защиты своих человеческих прав; если по ним стреляют без предупреждения; если Раковский и сотни других заполняют места ссылки; если подлинный цвет партии разгромлен, заточен, задавлен; если Сталин через своего Ягоду задушил Бутова и расстрелял Блюмкина, -- то все это оправдывается не тем, что левая оппозиция не признала теории социализма в отдельной стране, не соглашалась на блок с Чан-Кай-Ши и отказывается сегодня капитулировать перед Гитлером. Нет! Кровавые репрессии объясняются тем, что четыре года тому назад левая оппозиция сделала будто бы попытку вооруженного переворота. Органы всех секций Коминтерна снова напомнили об этом своим несчастным, систематически обманываемым читателям.
Что произошло на самом деле 7 ноября 1927 года? В юбилейной демонстрации участвовала, разумеется, и оппозиция. Ее представители шли вместе со многими заводами, фабриками, учебными заведениями и советскими учреждениями. Многие группы оппозиционеров несли в общей процессии свои плакаты. С этими плакатами они вышли с заводов и других учреждений. Что ж это были за контр-революционные плакаты? Напомним их:
1) "Выполним завещание Ленина"
2) "Повернем огонь направо -- против нэпмана, кулака и бюрократа"
3) "За подлинную рабочую демократию"
4) "Против оппортунизма, против раскола -- за единство ленинской партии"
5) "За ленинский Центральный Комитет".
Рабочие, служащие, красноармейцы, учащиеся шли рядом с оппозиционерами, несшими свои плакаты. Никаких столкновений не было. Ни один здравомыслящий рабочий не мог рассматривать эти плакаты, как направленные против советской власти или против партии. Лишь когда отдельные заводы и учреждения влились в общий поток манифестации, ГПУ, по распоряжению сталинского секретариата, выслало особые отряды для нападения на демонстрантов, мирно несших оппозиционные плакаты. После этого стали происходить отдельные столкновения, состоявшие в том, что отряды ГПУ набрасывались на манифестантов, вырывали у них плакаты и наносили им побои. Отборная группа красноармейских командиров, взломав дверь, ворвалась в квартиру Смилги, на балконе которой висели плакаты оппозиции и портреты Ленина, Троцкого и Зиновьева. Вот в чем состояло восстание 7 ноября 1927 года!
Лозунги: "За рабочую демократию", "Против нэпмана, кулака и бюрократа", "За единство партии" воспринимались -- не рабочими массами, разумеется, а сталинским аппаратом, -- как контр-революционные лозунги. Но все же никто из аппаратчиков не решался еще в тот период говорить о вооруженном восстании: такого рода выдумка показалась бы слишком наглой участникам и очевидцам демонстрации. Когда, через год с лишним, при высылке Троцкого за границу, ГПУ предъявило ему обвинение в подготовке вооруженного восстания, то речь шла не о демонстрации 7 ноября, а о чем-то новом, чего ГПУ не могло, однако, назвать по имени. После высылки Троцкого обвинение это никем больше не повторялось. Сталин не посмел его дать в печать. Самое напоминание о нем исчезло, рассеялось, как дым.
Только по мере того, как факты стали приходить в забвение, сталинская школа фальсификаций все чаще стала пускать в оборот легенду о попытке переворота 7 ноября. Тот факт, что сейчас эта легенда поставлена до некоторой степени в центре кампании, политически чрезвычайно многозначителен. Он показывает, что те действия, которые действительно совершаются большевиками-ленинцами, не кажутся рабочим массам и членам партии "преступлениями". Сталин прямо жалуется на то, что в партии, несмотря на восьмилетнюю кампанию, продолжают видеть в троцкизме коммунистическое течение! Для политики репрессий Сталину нужна какая-то устойчивая точка опоры, лежащая вне действительной деятельности левой оппозиции. Такую точку опоры он пытается найти в полицейском мифе о восстании 7 ноября 1927 года. Еслиб не было других признаков, одного этого факта было бы достаточно для того, чтобы сказать: плохо, очень плохо обстоит дело с персональной диктатурой Сталина и его плебисцитарным режимом!
2 января 1932 г.