Тактические повороты, и даже очень крупные, совершенно неизбежны в нашу эпоху. Они вызываются крутыми поворотами об'ективной обстановки (отсутствие устойчивых международных отношений; резкие и неправильные колебания кон'юнктуры; резкие отражения экономических колебаний в политике; импульсивность масс под влиянием чувства безвыходности, и пр.). Внимательное наблюдение за изменениями об'ективной обстановки является сейчас гораздо более важной и в то же время неизмеримо более трудной задачей, чем до войны, в эпоху "органического" развития капитализма. Руководство партии находится теперь в положении шофера, который ведет автомобиль в гору по острым зигзагам дороги. Несвоевременный поворот, неправильно взятая скорость грозят путникам и экипажу величайшими опасностями, если не гибелью.
Руководство Коминтерна давало нам за последние годы образцы очень крутых поворотов. Последний из них мы наблюдали за последние месяцы. Чем вызываются повороты послеленинского Коминтерна? Изменениями об'ективной обстановки? Нет. Можно сказать с уверенностью: начиная с 1923 года, не было ни одного тактического поворота, который был бы своевременно произведен Коминтерном под влиянием правильно учтенных изменений об'ективных условий. Наоборот: каждый поворот являлся результатом невыносимого обострения противоречия между линией Коминтерна и об'ективной обстановкой. То же самое мы наблюдаем и на этот раз.
9-ый пленум ИККИ, 6-ой конгресс и особенно 10-ый пленум взяли курс на крутой и прямолинейный революционный под'ем ("третий период"), который совершенно исключался в то время об'ективной обстановкой после величайших поражений в Англии, Китае, ослабления компартий во всем мире, особенно же в условиях торгово-промышленного под'ема, охватившего ряд важнейших капиталистических стран. Тактический поворот Коминтерна, начиная с февраля 1928 года, был, таким образом, прямо противоположен реальному повороту исторического пути. Из этого противоречия возникли: тенденции авантюризма, дальнейшая изоляция партий от масс, ослабление организаций и пр. Только после того, как все эти явления приняли явно угрожающий характер, руководство Коминтерна совершило новый поворот, в феврале 1930 года, назад и вправо от тактики "третьего периода".
В силу иронии судьбы, немилосердной ко всякому хвостизму, новый тактический поворот Коминтерна совпал по времени с новым поворотом об'ективной обстановки. Неслыханной остроты международный кризис несомненно открывает перспективы радикализации масс и социальных потрясений. Именно в этих условиях можно и должно было бы совершить поворот влево, т.-е. взять смелый темп по линии революционного под'ема. Это было бы вполне правильно и необходимо, еслиб за последние три года руководство Коминтерна использовало, как должно, период экономического оживления, при революционном отливе, для укрепления позиций партии в массовых организациях, прежде всего в профессиональных союзах. При этих условиях шофер мог бы и должен был бы в 1930 году перевести машину со второй скорости на третью, или, по крайней мере, подготовиться к такому переводу в ближайшем будущем. На деле же произошел прямо противоположный процесс. Чтоб не сорваться вниз, шоферу пришлось перейти с несвоевременно взятой третьей скорости на вторую и замедлять темп, -- когда? -- в условиях, которые при правильной стратегической линии сделали бы обязательным его ускорение.
Таково вопиющее противоречие между тактической необходимостью и стратегической перспективой, противоречие, в каком сейчас, логикой ошибок своего руководства, оказались компартии ряда стран.
Ярче и опаснее всего это противоречие предстает пред нами в Германии, где последние выборы вскрыли исключительно своеобразное соотношение сил, сложившееся в результате не только двух периодов германской послевоенной стабилизации, но и трех периодов ошибок Коминтерна.
Сейчас официальная печать Коминтерна изображает результаты германских выборов, как грандиозную победу коммунизма, которая лозунг Советская Германия ставит в порядок дня. Бюрократические оптимисты не хотят вдумываться в смысл того соотношения сил, которое проявилось в избирательной статистике. Цифру прироста коммунистических голосов они рассматривают совершенно независимо от революционных задач, создаваемых обстановкой, и от ею же выдвигаемых препятствий.
Компартия получила около 4.600.000 голосов против 3.300.000 в 1928 г. Приращение в 1.300.000, с точки зрения "нормальной" парламентской механики представляется огромным, даже если учесть повышение общего числа избирателей. Но выигрыш компартии совершенно бледнеет перед скачком фашизма от 800.000 голосов к 6.400.000. Не менее важное значение для оценки выборов имеет тот факт, что социалдемократия, несмотря на значительные потери, сохранила свои основные кадры и все еще собрала значительно больше рабочих голосов, чем компартия.
Между тем, если спросить себя: какая комбинация международных и внутренних условий способна была бы с наибольшей силой повернуть рабочий класс в сторону коммунизма, то нельзя было бы привести примера более благоприятных для такого поворота условий, чем положение нынешней Германии: петля Юнга, экономический кризис, распад правящих, кризис парламентаризма, ужасающее самообнажение социалдемократии у власти. С точки зрения этих конкретных исторических условий удельный вес германской компартии в общественной жизни страны, несмотря на завоевание 1.300.000 голосов, остается непропорционально малым.
Слабость позиций коммунизма, неразрывно связанная с политикой и режимом Коминтерна, вскрывается еще ярче, если мы сегодняшний социальный вес компартии сопоставим с теми конкретными и неотложными задачами, которые ставятся перед нею нынешними историческими условиями.
Правда, сама компартия не ждала такого приращения. Но это показывает, что под ударами ошибок и поражений руководство компартии отвыкло от больших целей и перспектив. Если вчера оно недооценивало своих собственных возможностей, то сегодня оно снова недооценивает трудности. Так одна опасность помножается на другую.
Между тем первое свойство подлинно революционной партии -- уметь глядеть в лицо действительности.
При всяком повороте исторической дороги, при всяком социальном кризисе, надо снова и снова пересматривать вопрос о взаимоотношении трех классов современного общества: крупной буржуазии, руководимой финансовым капиталом; мелкой буржуазии, колеблющейся между основными лагерями; и, наконец, пролетариата.
Крупная буржуазия, составляющая ничтожную часть нации, не может держаться у власти, не имея опоры в мелкой буржуазии города и деревни, т.-е. в остатках старого и в массах нового среднего сословия. Эта опора принимает в нынешнюю эпоху две основные формы, политически антагонистичные друг по отношению к другу, но исторически дополняющие друг друга: социалдемократию и фашизм. В лице социалдемократии мелкая буржуазия, идущая за финансовым капиталом, ведет за собой миллионы рабочих.
Крупная германская буржуазия колеблется сейчас, расщеплена. Ее разногласия исчерпываются вопросом, какой из двух методов лечения социального кризиса применить сейчас? Соц.-демократическ. терапия отталкивает одну часть крупной буржуазии неопределенностью своих результатов и опасностью слишком больших накладных расходов (налоги, социальное законодательство, заработная плата). Фашистское хирургическое вмешательство кажется другой части не вызывающимся обстановкой и слишком рискованным. Другими словами, финансовая буржуазия в целом колеблется в оценке обстановки, не видя еще достаточных оснований провозгласить наступление своего "третьего периода", когда социалдемократия подлежит безусловной замене фашизмом, причем при генеральном рассчете социалдемократия, как известно, подвергается за оказанные ею услуги генеральному погрому. Колебания крупной буржуазии -- при ослаблении ее основных партий -- между социалдемократией и фашизмом представляют чрезвычайно яркий симптом предреволюционного состояния. С наступлением действительно революционных условий эти колебания прекратились бы, разумеется, сразу.
Чтобы социальный кризис мог привести к пролетарской революции, необходим, помимо прочих условий, решительный сдвиг в мелкобуржуазных классах в сторону пролетариата. Это дает возможность пролетариату стать во главе нации, в качестве ее вождя.
Последние выборы обнаруживают -- и в этом их главное симптоматическое значение -- противоположный сдвиг. Под ударом кризиса мелкая буржуазия качнулась не в сторону пролетарской революции, а в сторону самой крайней империалистской реакции, увлекая за собою значительные слои пролетариата.
Гигантский рост национал-социализма является выражением двух фактов: глубокого социального кризиса, выбивающего мелкобуржуазные массы из равновесия, и отсутствия такой революционной партии, которая уже сегодня являлась бы в глазах народных масс признанным революционным руководителем. Если коммунистическая партия есть партия революционной надежды, то фашизм, как массовое движение, есть партия контр-революционного отчаяния. Когда революционная надежда охватывает весь пролетарский массив, то он неизбежно увлекает за собой на путь революции значительные и возростающие слои мелкой буржуазии. Как раз в этой области выборы вскрывают противоположную картину: контр-революционное отчаяние охватило мелко-буржуазный массив с такой силой, что он увлек за собой значительные слои пролетариата.
Чем это об'яснить? В прошлом мы наблюдали (Италия, Германия) резкое усиление фашизма, победоносное или, по крайней мере, угрожающее, в результате исчерпанной или упущенной революционной ситуации, на исходе революционного кризиса, в течение которого пролетарский авангард обнаруживал свою неспособность встать во главе нации, чтоб изменить судьбу всех ее классов, в том числе и мелкой буржуазии. Именно это и придало фашизму особенную силу в Италии. Но сейчас дело идет в Германии не об исходе революционного кризиса, а только о его приближении. Отсюда руководящие партийные чиновники, оптимисты по должности, делают тот вывод, что фашизм, придя "слишком поздно", обречен на неизбежное и скорое поражение ("Die Rote Fahne"). Эти люди ничему не хотят учиться. Фашизм приходит "слишком поздно" по отношению к старым революционным кризисам. Но он является достаточно рано -- на заре -- по отношению к новому революционному кризису. То, что он получил возможность занять столь могущественную исходную позицию накануне революционного периода, а не на его исходе, составляет не слабую сторону фашизма, а слабую сторону коммунизма. Мелкая буржуазия не ждет, следовательно, новых разочарований в способности компартии улучшить ее судьбу, -- она опирается на опыт прошлого, она помнит урок 1923 года, козлинные прыжки ультра-левого курса Маслова-Тельмана, оппортунистическое бессилие того же Тельмана, трескотню "третьего периода" и пр. Наконец, -- и это самое главное -- ее недоверие к пролетарской революции питается недоверием к компартии со стороны миллионов социал-демократических рабочих. Мелкая буржуазия, даже полностью выбитая событиями из консервативной колеи, может повернуться в сторону социальной революции только в том случае, если на этой стороне имеются симпатии большинства рабочих. Именно это важнейшее условие в Германии еще отсутствует, и отсутствует не случайно.
Программная декларация германской компартии перед выборами была целиком и исключительно посвящена фашизму, как главному врагу. Между тем фашизм вышел победителем, собрав не только миллионы полупролетарских элементов, но и многие сотни тысяч индустриальных рабочих. В этом и выражается тот факт, что, несмотря на парламентскую победу компартии, пролетарская революция, как целое, потерпела в этих выборах серьезное поражение, разумеется, предварительного, предупредительного, но не решающего характера. Оно может стать решающим и неизбежно станет решающим, если компартия не с'умеет свою частную парламентскую победу оценить в связи с указанным "предварительным" поражением революции в целом и сделать отсюда все необходимые выводы.
Фашизм стал в Германии реальной опасностью, как выражение острой безвыходности буржуазного режима, консервативной роли социалдемократии по отношению к этому режиму и накопленной слабости коммунистической партии, чтоб опрокинуть этот режим. Кто это отрицает, тот слепец или фанфарон.
В 1923 году Брандлер, вопреки всем нашим предупреждениям, чудовищно переоценивал силы фашизма. Из ложной оценки соотношения сил выросла выжидательная, уклончивая, оборонительная, трусливая политика. Это погубило революцию. Такие события не проходят бесследно для сознания всех классов нации. Переоценка фашизма со стороны коммунистического руководства создала одно из условий для его дальнейшего усиления. Противоположная ошибка, именно недооценка фашизма со стороны нынешнего руководства компартии может привести революцию к еще более тяжкому крушению на долгий ряд лет.
Опасность приобретает особую остроту в связи с вопросом о темпе развития, который ведь зависит не только от нас. Малярийный характер политической кривой, обнаруженный на выборах, говорит за то, что темп развития национального кризиса может оказаться и очень быстрым. Другими словами, ход событий может уже в ближайшее время возродить в Германии, на новой исторической высоте, старое трагическое противоречие между зрелостью революционной обстановки, с одной стороны, слабостью и стратегической несостоятельностью революционной партии, с другой. Это надо сказать ясно, открыто и, главное, заблаговременно.
Было бы чудовищной ошибкой утешать себя тем, например, что большевистская партия в апреле 1917 г., после приезда Ленина, когда партия только и начала готовиться к завоеванию власти, имела менее 80.000 членов и вела за собою даже в Петрограде не более трети рабочих и гораздо меньшую часть солдат. Положение в России было совсем иным. Революционные партии только в марте вышли из подполья, после почти трехлетнего перерыва даже той придушенной политической жизни, которая была до войны. Рабочий класс за время войны обновился приблизительно на 40%. Подавляющая масса пролетариата не знала большевиков, даже не слышала о них. Голосование за меньшевиков и эсеров в марте-июне было просто выражением первых колеблющихся шагов после пробуждения. В этом голосовании не было и тени разочарования в большевиках или накопленного недоверия к ним, которое может сложиться лишь в результате ошибок партии, проверенных массой на опыте. Наоборот, каждый день революционного опыта 1917 года отталкивал массы от соглашателей в сторону большевиков. Отсюда бурный, неудержимый рост рядов партии и особенно ее влияния.
В корне отличный характер имеет в этом отношении, как и во многих других, положение в Германии. Немецкая коммунистическая партия не вчера и не третьего дня выступила на открытую сцену. В 1923 году она имела за себя, открыто или полузамаскировано, большинство рабочего класса. В 1924 году, на падающей волне, она собрала три миллиона шестьсот тысяч голосов, больший процент рабочего класса, чем сейчас. Это значит, что те рабочие, которые остались с социал-демократией, как и те, которые голосовали этот раз за национал-социалистов, действовали так не по простому неведению, не потому, что они только вчера проснулись, не потому, что они еще не успели узнать, что такое коммунистическая партия, а потому, что они не верят ей на основании собственного опыта последних лет.
Не забудем, что в феврале 1928 года 9-ый пленум ИККИ дал сигнал к усиленной, чрезвычайной, непримиримой борьбе с "социал-фашистами". Германская социалдемократия почти все это время находилась у власти, обнаруживая на каждом шагу перед массами свою преступную и постыдную роль. И все это завершилось грандиозным экономическим кризисом. Трудно придумать условия, более благоприятные для ослабления социалдемократии. Между тем она в основе сохранила свои позиции. Чем же об'яснить этот поразительный факт? Только тем, что руководство компартии всей своей политикой помогало социалдемократии, подпирая ее слева.
Это вовсе не значит, что голосуя за социал-демократию, пять-шесть миллионов рабочих и работниц выразили ей полное и неограниченное доверие. Не надо рабочих-социалдемократов считать слепцами. Они не так уж наивны в отношении к своим вождям, но они не видят при данном положении для себя иного выхода. Мы, конечно, говорим не о рабочей аристократии и бюрократии, а о рядовых рабочих. Политика компартии не внушает им доверия не потому, что компартия революционная партия, а потому, что они не верят в ее способность одержать революционную победу, и не хотят зря рисковать головой. Голосуя, скрепя сердце, за социалдемократию, такие рабочие не выражают ей доверия, но зато они выражают недоверие к компартии. В этом огромное отличие нынешнего положения германских коммунистов от положения русских большевиков в 1917 году.
Но этим одним трудности не исчерпываются. Внутри самой коммунистической партии, и особенно в кругу поддерживающих ее или только голосующих за нее рабочих есть большой запас глухого недоверия к руководству партии. Отсюда выростает то, что называют "диспропорцией" между общим влиянием партии и численностью ее состава, особенно ее ролью в профсоюзах, -- в Германии такая диспропорция несомненно существует. Официальное об'яснение диспропорции таково, что партия не умеет организованно "закреплять" свое влияние. Здесь масса рассматривается как чисто пассивный материал, который входит или не входит в партию исключительно в зависимости от того, умеет ли секретарь взять каждого рабочего за жабры. Бюрократ не понимает, что у рабочих есть своя мысль, свой опыт, своя воля и своя активная или пассивная политика по отношению к партии. Рабочий голосует за партию, -- за ее знамя, за Октябрьскую революцию, за свою будущую революцию. Но, отказываясь вступить в компартию, или следовать за нею в профсоюзной борьбе, он говорит этим, что не доверяет ее повседневной политике. "Диспропорция" есть следовательно в последнем счете форма выражения недоверия масс к нынешнему руководству Коминтерна. И это недоверие, созданное и закрепленное ошибками, поражениями, фикциями и прямыми обманами массы в течение 1923-1930 г.г., представляет одно из величайших препятствий на пути победы пролетарской революции.
Без внутреннего доверия к себе, партия не овладеет классом. Не овладев пролетариатом, она не оторвет мелко-буржуазных масс от фашизма. Одно неразрывно связано с другим.
Если воспользоваться официальной терминологией центризма, то придется проблему формулировать следующим образом. Руководство Коминтерна навязало национальным секциям тактику "третьего периода", т.-е. тактику непосредственного революционного под'ема, в такое время (1928 г.), которое заключало в себе наиболее ярко выраженные черты "второго периода", т.-е. стабилизацию буржуазии, отлива и упадка революции. Возникший отсюда поворот 1930 года означал отказ от тактики "третьего периода" в пользу тактики "второго периода". Между тем этот поворот проложил себе дорогу через бюрократический аппарат в такой момент, когда важнейшие симптомы стали ярко свидетельствовать, по крайней мере, в Германии, о действительном приближении "третьего периода". Не вытекает ли из всего этого необходимость нового тактического поворота, -- в сторону только что покинутой тактики "третьего периода"?
Мы пользуемся этими обозначениями для того, чтобы сделать более доступной самую постановку проблему для тех кругов, сознание которых засорено методологией и терминологией центристской бюрократии. Но мы ни в каком смысле не собираемся усваивать эту терминологию, за которой скрывается сочетание сталинского бюрократизма с бухаринской метафизикой. Мы отвергаем апокалиптическое представление о "третьем" периоде, как о последнем: число периодов до победы пролетариата есть вопрос соотношения сил и изменений обстановки; все это может быть проверено лишь через действие. Но мы отвергаем самую сущность стратегического схематизма, с его нумерованными периодами: нет абстрактной, заранее установленной тактики для "второго" и для "третьего" периода. Разумеется, нельзя притти к победе и завоеванию власти без вооруженного восстания. Но как притти к восстанию? Какими методами и каким темпом мобилизовать массы, это зависит не только от об'ективной обстановки вообще, но прежде всего от того состояния, в котором наступление социального кризиса в стране застает пролетариат, от отношений между партией и классом, между пролетариатом и мелкой буржуазией и пр. Состояние пролетариата у порога "третьего периода" зависит, в свою очередь, от того, какую тактику партия применяла в предшествующий период.
Нормальным, естественным изменением тактики при нынешнем повороте обстановки в Германии должно было бы быть ускорение темпа, обострение лозунгов и методов борьбы. Но этот тактический поворот был бы нормальным и естественным лишь в том случае, еслиб темп и лозунги борьбы вчерашнего дня соответствовали условиям предшествующего периода. Но этого не было и в помине. Резкое несоответствие ультра-левой политики и стабилизационной обстановки и является ведь причиной тактического поворота. В результате получилось то, что в момент, когда новый поворот об'ективной обстановки, наряду с неблагоприятной общей перегруппировкой политических сил, принес коммунизму крупный выигрыш голосов, партия оказывается стратегически и тактически более дезориентирована, запутана и сбита с толку, чем когда бы то ни было.
Для пояснения противоречия, в какое попала германская компартия, как и большинство других секций Коминтерна, но гораздо глубже их, возьмем самое простое сравнение. Чтобы совершить прыжок через барьер, нужен предварительный разбег. Чем выше барьер, тем важнее своевременно начать разбег, не слишком поздно, но и не слишком рано, чтоб приблизиться к препятствию с необходимым запасом сил. Между тем, германская компартия с февраля 1928 года, особенно же с июля 1929 года, только и делала, что брала разбег. Немудренно, если партия начала задыхаться и волочить ноги. Коминтерн, наконец, скомандовал: "реже шаг!". Но едва начала запыхавшаяся партия переходить на более нормальный шаг, как перед ней стал, повидимому, вырисовываться не мнимый, а действительный барьер, который может потребовать революционного скачка. Хватит ли дистанции на разбег? отказаться ли от поворота, заменив его контр-поворотом? -- вот тактические и стратегические вопросы, которые встают перед германской партией во всей своей остроте.
Чтобы руководящие кадры партии могли найти правильный ответ на эти вопросы, они должны иметь возможность ближайший отрезок пути оценить в связи со всей стратегией последних лет и с ее последствиями, как они обнаружились на этих выборах. Если бы, в противовес этому, бюрократии удалось криками о победе заглушить голос политической самокритики, это неизбежно привело бы пролетариат к катастрофе, более страшной, чем катастрофа 1923 года.
Революционная ситуация, ставящая перед пролетариатом непосредственно проблему завоевания власти, слагается из об'ективных и суб'ективных элементов, связанных друг с другом и в значительной мере обусловливающих друг друга. Но эта взаимообусловленность относительна. Закон неравномерного развития распространяется целиком и на факторы революционной ситуации. Недостаточное развитие одного из них может привести к тому, что либо революционная ситуация вообще не придет к взрыву, а рассосется, либо, придя ко взрыву, закончится поражением революционного класса. Каково на этот счет положение в нынешней Германии?
1. Глубокий национальный кризис (хозяйство, международное положение) безусловно налицо. На нормальных путях буржуазно-парламентского режима выхода не видно.
2. Политический кризис господствующего класса и его системы управления совершенно несомненен. Это не парламентский кризис, а кризис классового господства.
3. Революционный класс, однако, еще глубоко расщеплен внутренними противоречиями. Усиление революционной партии за счет реформистской находится в самом начале и происходит пока еще темпом, далеко не соответствующим глубине кризиса.
4. Мелкая буржуазия уже в самом начале кризиса заняла положение, угрожающее нынешней системе господства капитала, но в то же время смертельно враждебное пролетарской революции.
Другими словами: имеются на лицо основные об'ективные условия пролетарской революции; имеется одно из ее политических условий (состояние правящего класса); другое из политических условий (состояние пролетариата) лишь начало изменяться в сторону революции и, уже в силу наследия прошлого, не может изменяться быстро; наконец, третье политическое условие (состояние мелкой буржуазии) направлено не в сторону пролетарской революции, а в сторону буржуазной контр-революции. Изменение этого последнего условия в благоприятную сторону не может быть достигнуто без радикальных изменений в самом пролетариате, т.-е. без политической ликвидации социалдемократии.
Мы имеем, таким образом, глубоко противоречивую обстановку. Одни из ее факторов ставят пролетарскую революцию в порядок дня; другие же исключают возможность ее победы в ближайший период, т.-е. без предварительного глубокого изменения в политическом соотношении сил.
Теоретически мыслимы несколько варьянтов дальнейшего развития нынешней обстановки в Германии, в зависимости как от об'ективных причин, причисляя к последним и политику классовых врагов, так и от поведения самой компартии. Наметим схематически четыре возможных варьянта развития.
1. Компартия, напуганная собственной стратегией третьего периода, продвигается вперед ощупью, с крайней осторожностью, избегая рискованных шагов и -- без боя упускает революционную ситуацию. Это означало бы видоизмененное повторение политики Брандлера 1921-1923 г.г. В этом направлении, отражающем давление социалдемократии, будут толкать брандлерианцы и полубрандлерианцы, вне партии и внутри ее.
2. Под влиянием избирательного успеха партия, наоборот, делает новый резкий поворот влево, в сторону прямой борьбы за власть и, будучи партией активного меньшинства, терпит катастрофическое поражение. В этом направлении толкают: фашизм; крикливая, неумная, ничего не взвешивающая, не просвещающая, а оглушающая агитация аппарата; отчаяние и нетерпение части рабочего класса, особенно безработной молодежи.
3. Возможно, далее, что руководство, ни от чего не отказываясь, будет пытаться эмпирически найти среднюю линию между опасностями двух первых варьянтов, совершит при этом ряд новых ошибок и вообще настолько медленно будет преодолевать недоверие пролетариата и полупролетарских масс, что тем временем об'ективные условия успеют измениться в неблагоприятную для революции сторону, уступив место новой полосе стабилизации. В этом эклектическом направлении, сочетающем общий хвостизм с частными авантюрами, больше всего толкает германскую партию московская сталинская верхушка, боящаяся занять ясную позицию и готовящая для себя заранее алиби, т.-е. возможность перекинуть с себя ответственность на "исполнителей", -- направо или налево, смотря по результатам. Это достаточно нам знакомая политика, жертвующая всемирно-историческими интересами пролетариата в интересах "престижа" бюрократической верхушки. Теоретические предпосылки такого курса уже даны в "Правде" от 16 сентября.
4. Наконец, наиболее благоприятный, вернее сказать, единственно благоприятный варьянт: германская партия, усилием лучших своих, наиболее сознательных элементов, отдает себе ясный отчет во всех противоречиях нынешней обстановки. Правильной, смелой и гибкой политикой партия успевает еще на основах нынешней ситуации об'единить большинство пролетариата и добиться перемены фронта полупролетарских и наиболее угнетенных мелко-буржуазных масс. Пролетарский авангард, как вождь нации трудящихся и угнетенных, приходит к победе. Помочь партии перевести на этот путь свою политику есть задача большевиков-ленинцев (левой оппозиции).
Было бы бесплодно гадать о том, какой из этих варьянтов имеет больше шансов на осуществление в ближайший период. Такие вопросы разрешаются не гаданиями, а борьбой.
Необходимым ее элементом является непримиримая идейная борьба с центристским руководством Коминтерна. Из Москвы уже дан сигнал политики бюрократического престижа, которая перекрывает вчерашние ошибки и подготовляет завтрашние фальшивыми криками о новом торжестве линии. Чудовищно преувеличивая победу партии, чудовищно преуменьшая трудности, истолковывая даже успех фашистов, как положительный фактор пролетарской революции, "Правда" делает, однако, маленькую оговорку. "Успехи партии не должны вскружить голову". Вероломная политика сталинского руководства и тут верна себе. Анализ обстановки дается в духе некритической ультра-левизны. Партия этим заведомо толкается на путь авантюризма. В то же время Сталин заранее подготовляет себе алиби при помощи ритуальной фразы о "головокружении". Именно эта политика, близорукая, недобросовестная, может погубить германскую революцию.
Мы дали выше, без всяких смягчений и прикрас, анализ трудностей и опасностей, относящихся целиком к политической, суб'ективной сфере, выросших главным образом из ошибок и преступлений эпигонского руководства и ныне явно угрожающих сорвать новую, на наших глазах слагающуюся революционную ситуацию. Чиновники либо закроют на наш анализ глаза, либо освежат запас ругательств. Но вопрос идет не о безнадежных чиновниках, а о судьбе германского пролетариата. В партии, в том числе и в аппарате ее, есть немало людей, которые наблюдают и мыслят и которых острая обстановка заставит завтра мыслить с удвоенным напряжением. К ним мы и обращаемся с нашим анализом и нашими выводами.
Всякая кризисная обстановка заключает в себе большие источники неопределенности. Настроения, взгляды и силы, враждебные и дружественные, формируются в самом процессе кризиса. Их нельзя заранее математически предвидеть. Их надо измерять в процессе борьбы, через борьбу, и на основе этих живых измерений вносить в свою политику необходимые поправки.
Можно ли учесть заранее силу консервативного сопротивления социалдемократических рабочих? Нельзя. В свете событий последних лет эта сила кажется гигантской. Но ведь вся суть в том, что больше всего содействовала сплочению социалдемократии ложная политика компартии, нашедшая свое высшее обобщение в нелепой теории социал-фашизма. Чтоб измерить действительную сопротивляемость социалдемократических рядов, нужен другой измерительный прибор, т.-е. правильная коммунистическая тактика. При этом условии, -- а это не маленькое условие, -- может обнаружиться в сравнительно короткий срок, в какой степени социалдемократия из'едена внутри.
В иной форме сказанное выше относится и к фашизму. Он взошел, при прочих наличных условиях, на дрожжах зиновьевско-сталинской стратегии. Какова его наступательная сила? Какова его устойчивость? Достиг ли он кульминации, как уверяют нас оптимисты по должности, или только первой ступени? Этого нельзя механически предсказать. Это можно определить только через действие. Как раз в отношении фашизма, который является бритвой в руках классового врага, ошибочная политика компартии может в очень короткий срок привести к фатальному результату. С другой стороны, правильная политика, правда, не в столь короткий срок, может подкопать позиции фашизма.
Революционная партия во время кризисов режима бывает гораздо сильнее во внепарламентской массовой борьбе, чем в рамках парламентаризма. При одном, опять-таки, условии: если она правильно разбирается в обстановке и умеет практически связать живые потребности масс с задачей завоевания власти. К этому сводится сейчас все.
Было бы, поэтому, величайшей ошибкой видеть в нынешнем положении Германии одни лишь трудности и опасности. Нет, положение открывает и огромные возможности при условии, если оно будет ясно и до конца понято и правильно использовано.
Что для этого нужно?
1. Вынужденный поворот "вправо", в то время как обстановка поворачивается "влево", требует особо внимательного, добросовестного и умелого наблюдения за дальнейшим изменением всех факторов обстановки.
Надо сразу отбросить прочь абстрактное противопоставление методов второго и третьего периода. Надо брать обстановку, как она есть, со всеми ее противоречиями и с живой динамикой ее развития. Надо бдительно равняться по реальным изменениям этой обстановки и воздействовать на нее в направлении ее действительного развития, а не в угоду схемкам Молотова или Куусинена.
Ориентироваться в обстановке -- важнейшая и труднейшая часть задачи. Бюрократическими методами она вообще не разрешима. Статистика, как она сама по себе ни важна, для этой цели недостаточна. Нужно каждодневно прощупывать самые глубокие толщи пролетариата и вообще трудящихся. Нужно не только выдвигать жизненные и захватывающие лозунги, но и следить за тем, как они преломляются в массах. Этого можно достигнуть только через активную партию, просовывающую всюду десятки тысяч щупальцев, собирающую их показания, обсуждающую все вопросы и активно вырабатывающую свое коллективное мнение.
2. С этим неразрывно связан вопрос о режиме партии. Люди, назначаемые из Москвы, независимо от доверия или недоверия партии, не смогут вести массы на штурм капиталистического общества. Чем искусственнее нынешний режим, тем глубже будет его кризис в дни и часы решения. Из всех "поворотов" самый необходимый и неотложный касается партийного режима. Это вопрос жизни и смерти.
3. Изменение режима есть предпосылка изменения курса и вместе с тем его последствие. Одно без другого немыслимо. Партия должна вырваться из атмосферы фальши, условностей, замалчивания реальных бед, прославления мнимых ценностей, -- словом, из гибельной атмосферы сталинизма, которая создается не идейным и политическим влиянием, а грубой материальной зависимостью аппарата и основанными на этом методами командования.
Одним из необходимых условий освобождения партии из бюрократического пленения является генеральная проверка "генеральной линии" германского руководства, начиная с 1923 года и даже с мартовских дней 1921 года. Левая оппозиция в ряде документов и теоретических работ дала свою оценку всех этапов злосчастной официальной политики Коминтерна. Эта критика должна стать достоянием партии. Обойти и замолчать ее не удастся. Партия не поднимется до уровня своих великих задач, не оценив свободно свое настоящее в свете своего прошлого.
4. Если коммунистическая партия, несмотря на исключительно благоприятные условия, оказалась бессильной серьезно потрясти здание социалдемократии при помощи формулы "социал-фашизма", то реальный фашизм угрожает теперь этому зданию уже не только словесными формулами мнимого радикализма, но и химическими формулами взрывчатых веществ. Как бы ни было верно то положение, что социалдемократия всей своей политикой подготовила расцвет фашизма, не менее верным остается то, что фашизм выступает как смертельная угроза прежде всего для самой социалдемократии, все великолепие которой неразрывно связано с парламентарно-демократически-пацифистскими формами и методами государства.
Что вожди социалдемократии и тонкий слой рабочих-аристократов в крайнем случае предпочтут торжество фашизма революционной диктатуре пролетариата, на этот счет не может быть никаких сомнений. Но именно приближение такого выбора создает для социалдемократического руководства исключительные трудности пред лицом их собственных рабочих. Политика единого фронта рабочих против фашизма вытекает из всей обстановки. Она открывает пред коммунистической партией огромные возможности. Условием успеха является, однако, отказ от теории и практики "социал-фашизма", вредность которой становится в настоящих условиях прямо-таки угрожающей.
Социальный кризис неизбежно вызовет глубокие трещины внутри социалдемократии. Радикализация масс скажется и на рабочих с.-д. задолго до того, как они перестанут быть социалдемократами. Нам неизбежно придется заключать с разными социалдемократическими организациями и фракциями соглашения против фашизма, ставя при этом вождям определенные условия пред лицом масс. Связывать себя заранее формальным обязательством против таких соглашений могут только перепуганные оппортунисты, вчерашние союзники Перселя и Кука, Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Вея. От пустой чиновничьей фразы о едином фронте нужно вернуться к политике единого фронта, как она формулирована была Лениным, и как она применялась большевиками всегда, особенно же в 1917 году.
5. Проблема безработицы является одним из важнейших элементов политического кризиса. Борьба против капиталистической рационализации и за 7-часовой рабочий день остается полностью в порядке дня. Но поднять эту борьбу на высоту революционных задач может только лозунг широкого планового сотрудничества с Советским Союзом. В программной декларации к выборам ЦК германской партии заявляет, что после прихода к власти коммунисты установят хозяйственное сотрудничество с СССР. Это несомненно. Но нельзя противопоставлять историческую перспективу политическим задачам сегодняшнего дня. Рабочих и, в первую голову, безработных, надо уже сегодня мобилизовать под лозунгом широкого хозяйственного сотрудничества с республикой Советов. Госплан СССР должен при участии немецких коммунистов и профессионалистов выработать план экономического сотрудничества, который, исходя из сегодняшней безработицы, развертывается во всестороннее сотрудничество, охватывающее все основные отрасли хозяйства. Задача не в том, чтоб обещать, после прихода к власти, перестроить хозяйство; а в том, чтоб притти к власти. Задача не в том, чтоб обещать сотрудничество советской Германии и СССР, а в том, чтоб завоевать сегодняшние рабочие массы для этого сотрудничества, связав его тесно с кризисом и безработицей и развернув его в дальнейшем в гигантский план социалистического переустройства обоих стран.
6. Политический кризис в Германии ставит под знак вопроса версальский режим в Европе. ЦК германской компартии говорит, что придя к власти германский пролетариат ликвидирует версальские документы. И это все? Ниспровержение версальского договора, как высшее достижение пролетарской революции! Что же будет поставлено на место этого? Об этом ни слова. Такая негативная постановка вопроса сближает партию с национал-социалистами. Советские Соединенные Штаты Европы -- единственно правильный лозунг, указывающий выход из европейской раздробленности, грозящей не только Германии, но и всей Европе полным хозяйственным и культурным упадком.
Лозунг пролетарского об'единения Европы является в то же время очень важным орудием в борьбе против гнусностей фашистского шовинизма, травли против Франции и пр. Самая неправильная, самая опасная политика это та, которая состоит в пассивном приспособлении к врагу, в подкрашивании себя под него. Лозунгам национального отчаяния и национального бешенства надо противопоставить лозунги интернационального выхода. А для этого необходимо собственную партию очистить от отравы национал-социализма, главным элементом которого является теория социализма в отдельной стране.
Чтобы свести все сказанное выше к одной простой формуле, поставим вопрос так: должна ли тактика германской компартии в ближайший период вестись под знаком обороны или наступления? Мы отвечаем: обороны.
Еслиб столкновение произошло сегодня, в результате наступления компартии, то пролетарский авангард расшиб бы себе голову о блок государства с фашизмом, при испуганном и недоуменном нейтралитете большинства рабочего класса и при прямой поддержке фашизму со стороны большинства мелкой буржуазии.
Позиция обороны означает политику сближения с большинством германского рабочего класса и единый фронт с социалдемократическими и беспартийными рабочими против фашистской опасности.
Отрицать эту опасность, преуменьшать ее, относиться к ней легкомысленно есть самое большое преступление, которое только можно сегодня совершить по отношению к пролетарской революции в Германии.
Что будет "оборонять" коммунистическая партия? Веймарскую конституцию? Нет, эту задачу мы предоставим Брандлеру. Компартия должна звать к обороне тех материальных и духовных позиций, которые успел завоевать для себя в германском государстве рабочий класс. Дело идет самым непосредственным образом о судьбе его политических организаций, его профессиональных союзов, газет и типографий, клубов и библиотек и проч. Рабочий коммунист должен сказать рабочему социалдемократу: "Политика наших партий непримирима; но если фашисты придут этой ночью громить помещение твоей организации, то я явлюсь к тебе на помощь с оружием в руках. Обещаешь ли ты, в случае, если опасность будет угрожать моей организации, поспешить на помощь?". Вот квинтэссенция политики настоящего периода. Вся агитация должна быть построена по этому камертону.
Чем настойчивее, серьезнее, вдумчивее -- без визга и хвастовства, столь быстро приедающихся рабочим, -- мы будем вести эту агитацию, чем более дельные организационные меры обороны мы будем предлагать в каждом заводе, в каждом рабочем квартале и районе, тем меньше опасности, что наступление фашистов застигнет нас врасплох, тем больше уверенности, что наступление это сплотит, а не расколет рабочие ряды.
Именно фашисты, благодаря своему головокружительному успеху благодаря мелко-буржуазному, нетерпеливому и не дисциплинированному составу своей армии, склонны будут в ближайший период зарываться по части наступления. Конкурировать с ними сейчас на этом пути было бы не только безнадежно, но и смертельно опасно. Наоборот, чем больше фашисты будут иметь в глазах социалдемократических рабочих и вообще трудящихся масс вид наступающей стороны, а мы -- обороняющейся, тем больше у нас будет шансов не только разгромить наступление фашистов, но и перейти самим в успешное наступление. Оборона должна быть бдительной, активной и смелой. Штаб должен обозревать все поле борьбы, учитывая все изменения, чтобы не упустить нового перелома обстановки, когда потребуется дать сигнал генерального штурма.
Есть стратеги, которые всегда и при всяких условиях стоят за оборону. К ним принадлежат, например, брандлерианцы. Смущаться того, что они и сегодня тоже будут говорить об обороне было бы чистейшим ребячеством: они это делают всегда. Брандлерианцы являются одним из рупоров социалдемократии. Наша же задача состоит в том, чтобы, сблизившись с социалдемократическими рабочими на почве обороны, повести их затем в решающее наступление. На это брандлерианцы абсолютно неспособны. В момент, когда соотношение сил радикально изменится в пользу пролетарской революции, брандлерианцы снова окажутся баластом и тормазом ее. Вот почему политика обороны, рассчитанной на сближение с социалдемократическими массами, ни в каком случае не означает смягчения противоречий с брандлерианским штабом, за которым нет и никогда не будет никаких масс.
В связи с охарактеризованной выше группировкой сил и задачами пролетарского авангарда совершенно особое значение получают методы физической расправы, применяемые сталинской бюрократией в Германии и в других странах по отношению к большевикам-ленинцам. Это есть прямая услуга социалдемократической полиции и ударным бандам фашизма. В корне противореча традициям революционного пролетарского движения, эти методы, как нельзя более, отвечают духу мелко-буржуазных чиновников, сидящих на обеспеченном сверху жалованьи и боящихся его потерять при наступлении партийной демократии. Против гнусностей сталинцев необходима широкая раз'яснительная работа, как можно более конкретная, с обличением роли наиболее недостойных чиновников партаппарата. Опыт СССР, как и других стран, свидетельствует, что против левой оппозиции с наибольшим неистовством борются те господа, которым необходимо прикрыть пред высоким начальством свои грехи и преступления: растрату общественных сумм, злоупотребления должностью или просто полную свою непригодность. Совершенно ясно, что разоблачение кулачных подвигов сталинского аппарата против большевиков-ленинцев будет тем успешнее, чем шире мы развернем нашу общую агитацию на основе изложенных выше задач.
Мы рассмотрели вопрос о тактическом повороте Коминтерна исключительно в свете германской обстановки, так как, во-первых, германский кризис ставит сейчас немецкую компартию снова в центре внимания мирового пролетарского авангарда, и так как в свете этого кризиса все проблемы выступают с наибольшей выпуклостью. Нетрудно, однако, было бы показать, что сказанное здесь относится, в той или другой мере, и к другим странам.
Во Франции, все формы классовой борьбы после войны имеют неизмеримо менее острый и решительный характер, чем в Германии. Но общие тенденции развития те же, не говоря уж о непосредственной зависимости судьбы Франции от судьбы Германии. Повороты Коминтерна имеют во всяком случае универсальный характер. Французская компартия, об'явленная Молотовым первой кандидаткой на власть еще в 1928 году, вела совершенно самоубийственную политику в течение последних двух лет. Она проглядела, в частности, экономический под'ем. Тактический поворот был об'явлен во Франции в момент, когда промышленное оживление явно стало сменяться кризисом. Таким образом те же противоречия, трудности и задачи, о которых мы говорим в отношении Германии, стоят в порядке дня и во Франции.
Поворот Коминтерна в сочетании с поворотом обстановки ставит новые и чрезвычайно важные задачи перед левой коммунистической оппозицией. Ее силы невелики. Но каждое течение растет вместе с ростом своих задач. Ясно понять их значит овладеть одним из важнейших залогов победы.
Л. Троцкий.
Принкипо, 26 сентября 1930 г.