К тому времени, когда этот номер Бюллетеня выйдет из печати, кампания против правых будет уж, вероятно, завершена решительным организационным выводом: удалением Рыкова, Томского и Бухарина из Центрального Комитета (может быть, впрочем, Рыкова только из Политбюро). Дойдет ли дело до исключения правых лидеров из партии и до административной расправы над ними на ближайшем этапе, зависит отчасти от поведения правых лидеров,*1 главным же образом от того, в какой мере остро сталинский штаб почувствует необходимость совершить поворот направо. Ибо к этому сейчас сводится дело на верхушке. Как разгром левой оппозиции на 15-ом с'езде, в декабре 1927 года, непосредственно предшествовал левому повороту, официально открывшемуся уже 15 февраля 1928 года, так неизбежному повороту направо должен предшествовать организационный разгром правой оппозиции. Почему должен предшествовать? Потому что, если бы поворот произошел при наличии правых в Центральном Комитете, то последние заявили бы о своей солидарности с поворотом и тем не только затруднили бы исключение их из партии, но и нанесли бы вообще дополнительный ущерб великолепию генеральной линии. Но это только одна сторона дела. Есть другая, не менее важная.
Задолго до окончательного организационного разгрома левой оппозиции в недрах тогдашнего правящего большинства подготовлялся новый раскол, без которого немыслим был бы самый поворот влево, не говоря уже о том, что не на кого было бы свалить ответственность за вчерашний правый курс. И сейчас, когда на горизонте вырисовывается неизбежный поворот генеральной линии вправо, следует уже априорно предположить, что в правящей группе должен был наметиться новый раскол, который об'явится открыто после поворота вправо. Иначе не может быть. Ибо, с одной стороны, не только в партии, -- об этом нечего и говорить, -- но и в самом аппарате имеются элементы, которые серьезно принимали ультра-левый зигзаг за систематический левый курс: известный отпор надвигающемуся повороту вправо эти элементы должны будут дать. А с другой стороны, кто-нибудь должен же понести ответственность за головокружения и за перегибы в общегосударственном масштабе. И можно даже "теоретически" предугадать, по какой линии пойдет, вернее, уже пошел раскол, применив метод исключения. Приписать Ворошилову или Калинину ответственность за преувеличения коллективизации и индустриализации нет никакой возможности, ибо все знают достаточно хорошо, в какую сторону направлены действительные симпатии этих двух временных пленников левого зигзага. Приписать ответственность за политическое головокружение Куйбышеву, Рудзутаку или Микояну нет никакой возможности, ибо, опять-таки, никто не поверит: для политического головокружения нужно некоторое подобие политической головы. Остается, таким образом, один лишь Молотов.
Полученный, методом исключения, вывод подтверждается из нескольких московских источников. Нам пишут, что Сталин в течение уже значительного времени тщательно пускает по разным каналам слух о том, что Молотов зазнался, что он не всегда слушается и мешает ему, Сталину, вести совершенно безошибочную "генеральную линию", подталкивая его слева под руку. Механика нового зигзага таким образом ясна заранее, ибо она воспроизводит знакомое прошлое. Но есть и разница, которая состоит в обнажении механики и в ускорении ее темпа. Все большее число лиц знает, как это делается, и какими фразами это прикрывается. Все более широким кругам партии становится ясно, что основным источником двурушничества является генеральный секретариат, который систематически обманывает партию: говорит одно, а делает другое. Все большее число лиц приходит к выводу, что руководство Сталина слишком дорого обходится партии. Таким образом в механике центристских зигзагов и аппаратных разгромов надвинулся момент, когда количество должно перейти в качество.
Советская и партийная бюрократия подняла Сталина на волне реакции против Октябрьской революции, против военного коммунизма, против потрясений и опасностей, коренящихся в политике международной революции. В этом весь секрет победы Сталина. Начиная с 1924 года новые поколения воспитывались, а старые перевоспитывались в духе теоретической и политической реакции национально-реформистского характера. Сталинские "левые" оговорки -- оговорки осторожного центриста, -- никого не интересовали. То, что входило в сознание это: потихоньку-полегоньку построим социализм без всяких революций на Западе; не надо перепрыгивать через этапы: тише едешь -- дальше будешь; почему не заключить блока с Чан-Кай-Ши, Перселем, Радичем? Почему не подписать пакт Келлога? -- и веревочка в дороге пригодится; а главное -- долой "перманентную революцию", -- не теорию, до которой большинству бюрократов дела нет, а международную революционную политику, с ее беспокойством и риском, когда тут, в СССР, в руках верное дело. Вот философия, на которой воспитывался сталинский аппарат, насчитывающий миллионы людей. Большинство подлинной сталинской бюрократии чувствует себя с 1928 года обманутым своим вождем. "Мирного переростания" октябрьского режима в национальный гос-капитализм не вышло, -- да и не могло выйти. Подойдя к краю капиталистической пропасти Сталин -- хоть и не любитель скачков, -- совершил головоломный скачек влево. Экономические противоречия, недовольство масс, неутомимая критика левой оппозиции заставили Сталина совершить этот поворот, несмотря на, отчасти активное, а главным образом пассивное, сопротивление большинства аппарата. Поворот совершался большинством бюрократов со скрежетом зубов. Это наиболее непосредственная причина того, почему новая ступень "монолитности" сопровождалась открытым и циничным установлением плебисцитарно-личного режима. Только использовав его последнюю инерцию, Сталин может еще провести разгром правых и открыть новый поворот, который обойдется ему неизменно дороже всех предшествующих.
Около года тому назад мы говорили, что в аппарате послышался новый скрип. С того времени скрип превратился в треск. Чего стоит тот факт, что Сырцов, посаженный на высокий пост для вытеснения Рыкова, оказался главой так называемых "двурушников", т.-е. людей, которые официально голосуют за Сталина, но думают, а если могут, то и действуют, по иному. Сколько таких Сырцовых в аппарате? Увы, эта статистика Сталину недоступна, она может обнаружиться только в действии. Официальная печать характеризует Сырцова, как правого. Это весьма вероятно. Тот факт, что Сырцов искал блока с лево-центристами, типа Ломинадзе и Шацкина, не только характеризует чрезвычайную растерянность в аппаратных рядах, но и показывает, что Сырцов принадлежит к тем дезориентированным правым аппаратчикам, которые испугались, однако, термидора.
Есть и другие. Это те, которые голосуют против Сырцова и Ломинадзе, требуют исключения Рыкова и Бухарина, клянутся в верности единственному и любимому вождю, а в то же время думают глубокую думу: как бы предать с наибольшей выгодой? Это Беседовские, Агабековы и проч. Приживалы революции, ее бюрократические холуи достаточно успели себя показать заграницей. Перескочив через забор, они сейчас же продаются новому хозяину. Сколько их в советском аппарате внутри страны? Подвести им счет еще труднее, чем перепуганным правым и честно-запутавшимся центристам. Но их много. Успехи Сталина при всех его зигзагах систематически отлагались в аппарате, в виде фракции приживал, остающихся "без лести преданными" еще за пять минут до полного предательства. На какую-либо самостоятельную политическую, тем более историческую роль эта мразь человеческая совершенно неспособна. Но она вполне может сыграть роль апельсиной корки, о которую споткнется плебисцитарное великолепие Сталина.
Споткнувшись сталинский аппарат прежнего равновесия уж не найдет. Собственной опоры у него под ногами нет. Найдет ли он опору справа? Нет. Там два сектора: растерянных и даже отчаявшихся оппортунистов, неспособных ни на какую инициативу, и бюрократических холуев, способных лишь на инициативу предательства. Справа центристские элементы поддержки не найдут.
А слева? Только отсюда, с левого крыла и возможен отпор термидорианско-бонапартистской опасности, усугубленной политикой центристов. Значит блок со Сталиным? Борьба большевиков против Корнилова, непосредственно наступавшего на Временное правительство, была ли блоком с Керенским? Пред лицом прямой контр-революционной опасности сама собою диктуется совместная борьба с той частью сталинцев, которая не окажется по другую сторону баррикады.
Но не в этом главный вопрос. В момент, когда аппарат, раз'единенный противоречиями и фальшью, начинает шататься, спасти положение могут не части и частицы самого аппарата, а партия, авангард пролетариата. Здесь задача! Между тем, партии, как организованного целого, сейчас нет. Насаждение холуизма в аппарате означало разрушение большевизма, как партии. В этом историческое преступление Сталина. Но элементы большевистской партии чрезвычайно многочисленны, живучи, неистребимы. Как ни стремился аппарат вывихнуть им мозги, но рабочие большевики делают из тяжелых уроков свои собственные выводы. Десятки тысяч старых большевиков, сотни тысяч молодых, потенциальных большевиков поднимутся в минуту опасности. Буржуазная реставрация, которая попытается протянуть руки к власти, останется без рук.
Левая оппозиция есть авангард авангарда. По отношению к официальной партии от нее требуются ныне те же качества и методы, какие в нормальных условиях требуются от партии по отношении к классу: неколебимая принципиальная твердость и в то же время готовность проделать вместе с массой хотя бы маленький шаг вперед.
В партии должны в ближайшее время со всех сторон подняться голоса тревоги. Партия должна начать искать самое себя. Это неизбежно, это вытекает из всей обстановки. Какими путями пойдет этот процесс? Предсказать нельзя. Но дело сведется к глубокому внутреннему размежеванию, т.-е. к отбору и сплочению подлинно-революционной пролетарской партии из человеческой пыли, утрамбованной аппаратом.
Перед лицом острых потрясений и резких перемен обстановки было бы доктринерством связывать себя заранее какими-либо частными, непринципиальными, организационно-техническими лозунгами, к которым относится, в частности, и лозунг коалиционного центрального комитета. Мы писали на эту тему несколько недель тому назад, накануне последней кампании против правых. С того момента многое изменилось. Но мы думаем и сейчас, что лозунг коалиционного центрального комитета может оказаться для самых широких кругов партии единственным способом найти выход из хаоса. Разумеется, коалиционный центральный комитет сам по себе ничего не разрешал бы; но он мог бы облегчить партии разрешение стоящих перед ней задач, дав ей возможность с наименьшими потрясениями найти себя самое. Без глубокой внутренней борьбы это уже невозможно; но надо сделать все, чтобы оградить эту внутреннюю борьбу от элементов гражданской войны. Соглашение на этой основе может оказать в наиболее критический момент большую услугу партии. Не большевики-ленинцы будут противиться такому соглашению. Но идя на него, они сейчас меньше, чем когда-либо, могли бы отказываться от своих традиций и своей платформы. Надо сказать прямо: другого знамени сейчас нет!
*1 Бухарин совершил повторительный обряд покаяния. За ним последуют, вероятно, и другие. В природе вещей от этого изменится немногое. Но характер и порядок административной расправы может оказаться иным. Незачем говорить, что наша политика от этих колебаний в рамках общего аппаратного автоматизма нисколько не зависит.