С большим запозданием мы получили в английском переводе Открытое письмо, с которым тов. Чен-Ду-Сю обратился к членам китайской компартии 10 декабря 1929 года.
Письмо это представляет в высшей степени важный политический документ, совершенно незаменимый для понимания политики Коминтерна в Китае и причин поражения китайской революции. Тов. Чен является основателем китайской коммунистической партии. Он был ее признанным руководителем до осени 1927 года, когда он подвергся исключению, в качестве искупительной жертвы за политику Сталина -- Бухарина. Зиновьев, Бухарин и другие ответственные работники Коминтерна не раз высказывались с большим уважением о тов. Чен-Ду-Сю, о его серьезной марксистской подготовке и глубокой преданности делу пролетариата. Что касается левой оппозиции, то ее представителям пришлось в течение нескольких лет вести непримиримую борьбу против политики тов. Чен. Мы при этом, однако, ни на минуту не забывали о том, что политика Чена есть политика Коминтерна, т.-е. сперва Зиновьева -- Сталина, затем Сталина -- Бухарина. Если мы в чем обвиняли тов. Чена, то именно в том, что он подчинялся навязанной ему из Москвы гибельной политике.
Тов. Чен отказался прикрыть собою ошибки московского руководства. Именно поэтому он был исключен из партии и об'явлен, как полагается, ренегатом. Чен-Ду-Сю подверг после этого пересмотру всю политику руководства китайской компартии и Коминтерна и пришел к признанию полной правильности анализа, критики и прогноза левой оппозиции. Этим вопросам посвящено его письмо. В виду обширных размеров последнего мы вынуждены, к сожалению, привести его в извлечениях.
"С того времени, как я последовал призыву организовать китайскую коммунистическую партию в 1920 году, я искренно выполнял в дальнейшем оппортунистическую политику лидеров Интернационала, Сталина, Зиновьева, Бухарина и других, которая привела китайскую революцию к постыдному и ужасному поражению. Хотя я тяжко работал день и ночь, однако, мои ошибки перевешивают мои заслуги. Я отнюдь не хочу подражать лицемерной исповеди некоторых древних китайских императоров, провозглашавших: "Я один ответствен за все грехи народа", -- нет, я не собираюсь брать на свои плечи все ошибки, приведшие к поражению; с другой стороны, однако, я считаю постыдным поведение тех ответственных товарищей, которые критикуют прошлые ошибки оппортунизма только для того, чтоб исключить из них себя самих...
"Я категорически признаю, что об'ективные причины поражения прошлой китайской революции имеют второстепенное значение, и что главной причиной поражения являются ошибки оппортунизма, т.-е. ложность всей нашей политики по отношению к буржуазному Гоминдану...".
В дальнейшем тов. Чен рассказывает, как после основания партии началось систематическое давление на нее со стороны Коминтерна в том направлении, чтобы заставить ее вступить в ряды Гоминдана. В таком смысле действовал сперва представитель Интернационала молодежи Далин. После него прибыл делегат Коминтерна Маринг, который с особой энергией добивался вхождения компартии в Гоминдан. "Он настойчиво поддерживал ту мысль, -- говорит тов. Чен, -- что Гоминдан не является партией буржуазии, но является об'единенной партией разных классов, и что пролетарская партия должна вступить в ряды Гоминдана, чтобы воздействовать на него и толкать в сторону революции. В то время все пять членов ЦК китайской коммунистической партии, Ли-Шу-Чанг, Чан-Чи-Ли, Цсай-Хо-Сун, Кан-Чиун-Ю и я единодушно сопротивлялись этому предложению. Наш главный довод был таков: соединиться с Гоминданом значит смешать организации разных классов и отказаться от независимой политики. Под конец делегат III Интернационала (Маринг) поставил нам вопрос, намерена ли китайская партия повиноваться резолюции Коминтерна". После этого руководителям молодой компартии не оставалось ничего другого, как подчиниться.
Сун-Ят-Сен, столь не критически идеализированный эпигонами, в частности Радеком, говорил делегату Коминтерна: "Поскольку китайская компартия присоединилась к Гоминдану, она должна подчиняться дисциплине его и не смеет открыто критиковать Гоминдан. Если коммунисты откажут в повиновении, я должен буду исключить их из Гоминдана. Если Советская Россия станет на сторону китайской коммунистической партии, я должен буду выступить против Советской России".
"После этого, -- рассказывает Чен, -- делегат Интернационала Маринг, вернулся назад в Москву с большим разочарованием. Его преемник Бородин прибыл с большой материальной помощью для Гоминдана. В результате этого Гоминдан совершил свою реорганизацию в 1924 году и принял политику сближения с Россией".
"Около этого времени китайская коммунистическая партия отнюдь не была сильно окрашена оппортунизмом". Партия руководила стачками, вела агитацию и сближалась с массами. Но в дальнейшем она уже на каждом шагу встречала запреты и препятствия со стороны Гоминдана. Конфликты на этой почве побуждали тов. Чена ставить вопрос о разрыве с Гоминданом. Представитель Коминтерна Бородин решительно сопротивлялся этому. К Бородину присоединились и другие члены Центрального Комитета. Так партия постепенно втягивалась в политику перманентной коалиции с буржуазией.
20 марта 1926 г. Чан-Кай-Ши совершил переворот в Кантоне. "Произведя широкие аресты среди коммунистов, разоружив гвардейцев стачечного комитета Кантона и Гонконга, охрану делегации Советской России (большинство членов этой делегации были членами ЦК ВКП), охрану советских советников, Центральный Комитет Гоминдана вынудил все коммунистические элементы покинуть руководящие учреждения Гоминдана, запретил критику сун-ят-сенизма коммунистами и постановил, чтоб списки всех лиц, вступающих в коммунистическую партию пред'являлись Гоминдану. Все это было принято". Списки пригодились впоследствии палачам.
Прибавим, что советская делегация, находившаяся под председательством Бубнова, нынешнего Наркомпросса, обвинила китайских коммунистов в чрезмерной левизне, вызывающей "законное" раздражение Чан-Кай-Ши. По докладу Бубнова ЦК ВКП одобрил заключенное соглашение, т.-е. фактически скрепил первый государственный переворот Чан-Кай-Ши.
ЦК китайской компартии пытался все же на первых порах создать свою независимую военную силу; с этой целью один из членов ЦК отправился к Бородину за содействием. "Но последний не согласился с нами и напрягал все свои силы для постоянного усиления Чан-Кай-Ши. Он с особой настойчивостью призывал нас напрячь все наши усилия для поддержания военной диктатуры Чан-Кай-Ши, для усиления кантонского правительства и для проведения северного похода". Бородин отказал в выдаче 5.000 винтовок для вооружения крестьян в Гуандуне (провинция Кантона), так как, по его словам, это могло бы "вызвать подозрения Гоминдана и могло бы противопоставить крестьян Гоминдану". Это был наиболее критический период, справедливо говорит Чен-Ду-Сю. "Конкретно говоря, это был период, когда буржуазный Гоминдан полностью заставил пролетариат следовать за его руководством... Делегат Коминтерна открыто сказал: нынешний период таков, что коммунисты должны выполнять работу кули для Гоминдана".
Эти слова надо запомнить, -- прибавим мы от себя. Каждый коммунист должен их запомнить. Их следовало бы выгравировать на кое-каких лбах. Бородин был только агентом Сталина. Философия Бородина есть философия Сталина. Запомним крепко: Сталин превратил китайских рабочих в политических кули буржуазии.
Дальше следуют новые попытки китайских коммунистов порвать с Гоминданом. Решительные запрещения Бородина. Бешенные статьи московской "Правды" против сторонников разрыва с буржуазией. В Китай направляется заведующий Восточным бюро со специальным заданием: поддержать господство Гоминдана над пролетариатом.
Северный поход развивается, Чан-Кай-Ши приближается к Шанхаю. Перед этим в Шанхае происходит восстание. Встает вопрос о власти. Успешное восстание должно неизбежно передать ее рабочим. Но члены Дальневосточного бюро Коминтерна, находившиеся в Шанхае, заявили, что "если шанхайское восстание победит, правительственная власть должна принадлежать буржуазии". (Кстати: не Лозовский ли был непосредственным вдохновителем этого Бюро?).
После шанхайского переворота члены ЦК киткомпартии отправились в Ханькоу к Бородину за инструкциями. Его ответ был таков: "Национальное правительство находится в настоящее время в Ухане, так что все важные проблемы должны разрешаться в Ухане". Для сталинской бюрократии шанхайский переворот был маленьким диссонансом в музыке коалиции. "В это самое время, продолжает тов. Чен, Коминтерн телеграфировал нам свои инструкции: скрыть и схоронить все оружие рабочих, дабы избежать военного конфликта между рабочими и Чан-Кай-Ши... Читая эту телеграмму Ло-Ий-Нунг был очень возмущен, и разорвал ее на куски". Но и на этот раз ЦК компартии подчинился московской директиве.
В Ханькоу повторяется то, что было в Кантоне и Шанхае. 21 мая происходит контр-революционный переворот в Чанша (в Хунани). Чен-Ду-Сю дважды выдвигает предложение порвать с Гоминданом. Другие члены ЦК колеблются. "Я обратился за советом к Бородину. Он сказал: я вполне согласен с вашей мыслью, но я знаю, что Москва никогда не позволит этого". Убийственное показание! Бородин, верный агент Сталина, убеждается, наконец, на месте в том, что рабочие не могут быть дальше в одной партии со своими палачами. Он согласен, что необходимо порвать с Гоминданом. Но он знает, что "Москва никогда не позволит этого". Убийственное признание!
Беседа Чена с Бородиным происходила в двадцатых числах мая. В эти самые дни в Москве заседал VIII пленум ИККИ, который успел осудить левую оппозицию за требование разрыва с "левым" Гоминданом, предписал китайским коммунистам поддерживать уханское правительство и пригрозил левой оппозиции исключением из Коминтерна за противодействие этой политике измены и предательства. Шифрованное известие о контр-революционном перевороте в Чанша пришло через несколько дней после того, как ИККИ вынес свое знаменитое решение. Сталин его скрыл. Изменить решение ИККИ значило бы признать правоту оппозиции. На это Москва не могла пойти. Пусть гибнет китайская революция, но да здравствует престиж сталинской бюрократии! Вот почему Бородин, хорошо знавший секреты кухни, сказал Чену: "Москва этого никогда не позволит".
Когда уханское правительство полностью и целиком вышло на дорогу контр-революционного разбоя, Москва разрешилась следующей телеграммой: "Порвать только с правительством Гоминдана, но не с Гоминданом". Палачи Гоминдана расстреливали рабочих, продолжавших стоять под знаменем Гоминдана.
"Под руководством столь последовательно-оппортунистической политики, -- справедливо говорит тов. Чен, -- как могли китайский пролетариат и коммунистическая партия ясно видеть свое собственное будущее? Как могли они иметь свою собственную независимую политику? Они лишь шаг за шагом капитулировали перед буржуазией и подчинялись ей. И когда она затем внезапно начинала истреблять нас, мы решительно не знали, что нам делать". Какое трагическое признание! И какой страшный обвинительный акт против сталинского руководства!
После уханского переворота и окончательной победы контр-революции московское руководство пытается исправить историю задним числом, делая вид, что продолжает старую политику. Его инструкции представляют смесь слепоты и вероломства. Вот эти инструкции.
1. "Конфисковать земли землевладельцев, не трогая владения офицеров". (Не было ни одного землевладельца, говорит тов. Чен, в семье которого не имелось бы офицера: это была страховка землевладения).
2. "Сдерживать крестьянское движение, переходящее указанные границы, посредством партийных органов". ("Мы выполняли -- говорит тов. Чен -- эту постыдную политику... Впоследствии Интернационал критиковал китайскую компартию, которая "часто становилась препятствием для движения масс").
3. "Уничтожить нынешних ненадежных генералов, вооружить 20.000 коммунистов, отобрать 50.000 рабочих и крестьянских элементов в Хунани и Хубее для создания новой армии". Все это была горчица после обеда. "Еслиб мы могли получить столько ружей -- говорит тов. Чен, -- почему мы не могли прямо вооружить рабочих и крестьян? Почему мы должны были строить новые войска для Гоминдана? Почему не могли мы установить советы рабочих, крестьян и солдат? А если у нас нет ни вооруженных рабочих, ни крестьян, ни советов, кто и как может уничтожить означенных ненадежных генералов?".
4. "Ввести новые рабочие и крестьянские элементы в ЦК Гоминдана на место старых его членов". Тов. Чен говорит: "Еслиб у нас была сила свободно распоряжаться старым комитетом и реорганизовать Гоминдан, почему не могли мы организовать советы? Почему должны мы были посылать наших рабочих и крестьянских вождей в буржуазный Гоминдан, который тем временем истреблял рабочих и крестьян? Или почему мы должны были украшать этот Гоминдан нашими вождями?".
5. "Организовать революционный трибунал, с хорошо известным членом Гоминдана в качестве председателя; для суда над реакционными офицерами". Чен-Ду-Сю отвечает: "Каким образом сплошь реакционные лидеры Гоминдана могут в революционном трибунале судить реакционных офицеров?".
"Те, которые пытались выполнять такую политику, -- продолжает тов. Чен, -- внутри Гоминдана оставались оппортунистами "левого" оттенка. Тут не было никакого изменения основ политики; это значило по-просту принимать ванну в ночном горшке". Последняя формула может быть недостаточно салонна, но она с замечательной меткостью определяет суть политики Сталина в июне-июле 1927 года, т.-е. между открытым оппортунизмом и открытым авантюризмом.
"Раз партия последовательно совершала столь коренные ошибки, другие, подчиненные ошибки, большие или меньшие, должны были неизбежно вытекать отсюда. Я, чье понимание не было достаточно ясно, чье мнение не было достаточно решительно, глубоко погряз в атмосфере оппортунизма, искренно поддерживая оппортунистическую политику III Интернационала. Я бессознательно сделался орудием узкой фракции Сталина; не имел возможности развиваться сам; не мог спасти партию; не мог спасти революцию". Какое трагическое признание! И какой страшный обвинительный акт!
"Мы должны открыто и об'ективно признать, -- продолжает тов. Чен, -- что вся прошлая и нынешняя оппортунистическая политика шла и идет от III Интернационала. Коминтерн должен нести ответственность. Китайская партия, еле вышедшая из детства, не имела еще способности создавать для себя теории и устанавливать политику. Но руководящий орган китайской партии должен нести ответственность за то, что он слепо выполнял оппортунистическую политику III Интернационала".
"Я глубочайше убежден, что, если бы я или другие ответственные товарищи имели в то время столь ясное понимание ошибок оппортунистической политики и такие сильные доводы против нее, чтоб мобилизовать всю партию посредством горячей дискуссии, как это делал т. Троцкий, -- результатом этого была бы большая помощь революции, которая была бы ограждена от такого постыдного крушения даже, если бы мы были исключены из Интернационала и в партии произошел бы раскол".
Поворот политики в сторону авантюризма произошел на конференции китайской компартии 7 августа 1927 года, по директиве из Москвы. У власти удержались те члены ЦК, которые согласились прикрыть собою Сталина и К-о. Началась травля Чен-Ду-Сю. Одновременно делались попытки втянуть его в борьбу с оппозицией.
"Со времени конференции 7 августа -- рассказывает тов. Чен, -- Центральный Комитет не позволил мне участвовать ни в каких заседаниях и не давал мне никакой работы. Однако, 6 октября того же (1927) года, за сорок дней до моего исключения, мне неожиданно написали письмо, гласившее: "Центральный Комитет постановил предложить вам вести издательское дело в ЦК на основе политической линии партии, и написать статью против оппозиции в течение недели". Так как я тогда именно критиковал ЦК за продолжение политики оппортунизма и путчизма, то они стремились создать какие-либо поводы для исключения меня из партии. Тогда я открыто признал, что мнения тов. Троцкого совпадают с марксизмом и ленинизмом. Как мог я говорить лживые слова, противные моему действительному мнению?!".
После этого тов. Чен был, разумеется, исключен из партии, как контр-революционер.
"Я ясно понимал, -- говорит он, -- почему они лживо обвиняют нас, как контр-революционеров. Это есть оружие, созданное в последнее время китайскими политиками для борьбы с теми, кто не примыкает к ним. Так, например, Гоминдан обвиняет коммунистов, как контр-революционеров, дабы прикрыть свои собственные грехи. Чан-Кай-Ши... рассматривает себя самого, как воплощение революции. Те, кто сопротивляются ему являются контр-революционерами или реакционными элементами". Как известно, Сталин в этом отношении ничем не отличается от своего бывшего союзника.
В дальнейшей части своего Открытого письма тов. Чен подвергает совершенно правильной критике всю систему взглядов Коминтерна на китайскую революцию. Он правильно подчеркивает сознательное преувеличение роли феодальных и крепостнических отношений, преуменьшение роли капитализма и сознательное перекрашивание нынешней буржуазной контр-революции в феодально-милитаристскую контр-революцию. Он указывает, что лозунг советов может означать лишь лозунг диктатуры пролетариата, ведущего за собой крестьянскую бедноту, но никак не лозунг демократической диктатуры рабочих и крестьян.
Тов. Чен передает далее, что он долго не терял надежды на эволюцию ЦК китайской компартии, особенно в связи с VI конгрессом Коминтерна, где должны были быть подведены итоги трагическому опыту китайской революции. Тщетно! Честное и открытое обсуждение вопроса заменено было и в Китае системой закулисных махинаций, имевших одну цель: прикрыть московское руководство и тем спасти себя. Один из китайских агентов Сталина, Ли-Ли-Сан, заявил: "Китайские оппортунисты не хотят ясно признать уроки крушения прошлой великой революции, но пытаются, с целью скрыть свои ошибки, спрятаться под знамя -- троцкизма". В ответ на это тов. Чен говорит: "На самом деле, в документах тов. Троцкого слова порицания по моему адресу гораздо более суровы, чем слова Сталина и Бухарина. Но я не могу не признать, что уроки, которые он извлек из прошлой великой революции, правильны на все 100%. И я никогда не стану опровергать его слова лишь потому, что он порицает меня. Я готов принять суровую критику любого товарища, но я не согласен дать втоптать в землю уроки и опыт прошлой революции".
"Дорогие товарищи! Нынешние ошибки партии относятся не к частным проблемам; но так же, как и в прошлом, они являются обнаружением всей оппортунистической политики в Китае, проводимой Сталиным. Ответственные работники Центрального Комитета китайской компартии, которые согласились стать фонографами Сталина, потеряли после того какую бы то ни было политическую совесть, становились все хуже и хуже и уже не могут быть более спасены".
"Каждый из членов нашей партии несет ответственность за спасение партии. Мы должны вернуться назад, к духу и политике большевизма, единодушно и мощно об'единиться и непреклонно действовать на стороне интернациональной оппозиции, руководимой тов. Троцким, т.-е. под знаменем действительного марксизма и ленинизма решительно, настойчиво и до конца бороться против оппортунизма Коминтерна и ЦК китайской компартии. Мы не только враждебны оппортунизму Сталина и подобных ему, но также и компромиссному поведению Зиновьева. Мы не испугаемся так называемого "вышвыривания из сфер партии", и мы не остановимся пред принесением каких бы то ни было жертв, чтобы спасти партию и китайскую революцию".
"С пролетарским приветом Чен-Ду-Сю. 10 декабря 1929 г.".