Мы представляем собою ячейку очень важного учреждения. Очень жаль, что нельзя назвать его в печати. Но вряд ли мы представляем такое уж исключение в составе советских ячеек, разве что только некоторые черты у нас выражены несколько ярче, чем в большинстве подобных бюрократических ячеек. Нас на полтораста коммунистов и кандидатов 8-10 левых оппозиционеров, правда, в большинстве не активных, но вполне своих; в случае оживления все они обнаружатся. На другом фланге имеется человек 30 совершенно чужой публики. Это карьеристы или разложившиеся в конец. Дух Беседовского витает над ними. Если они не перебегают открыто к классовым врагам, то только потому, что не находятся заграницей, и в то же время считают внутренние условия недостаточно "созревшими". Большинство этой публики -- воры, взяточники, вообще пакостники, но осторожные. Они свободны от каких либо уклонов, у всех у них портреты Сталина везде и всюду, даже в уборной. При первой серьезной опасности они предадут.
Есть несколько десятков честных обывателей, которые не привыкли рассуждать, служат честно, но абсолютно не способны ни на революционную инициативу, ни на самоотвержение. Они ужасно похожи на чиновников довоенной немецкой социал-демократии. Они являются пассивной опорой государства, но отнюдь не активным отрядом диктатуры.
Затем следует значительное число молодежи, для которых Октябрьская революция есть историческое предание, а Ленин им рисуется так, как нам рисовался в молодые годы Маркс: где то далеко в прошлом. Среди этой молодежи не мало хороших ребят, но они воспитались уже как стипендиаты советского государства, на готовых формулах и текстах. Марксизм и ленинизм для них начинается с пресловутой книги Сталина "Вопросы ленинизма". Советский патриотизм для них сливается с теорией социализма в отдельной стране. Среди них есть и потенциальные революционеры с официально насажденной путаницей в головах, но есть и изрядные националисты, с душком антисемитизма. Сталинская национал-социалистическая переделка марксизма питает и прикрывает такого рода настроения, и они неминуемо скажутся, может быть даже и в очень бурной форме.
Аппаратчики в собственном смысле неоднородны. Есть хорошие партийные клячи, которые самоотверженно тянут телегу, отвыкши размышлять, какая в ней кладь, и кто сидит за кучера. Когда у них от махинаций генеральных вождей мутит на душе, они впрягаются еще больше в работу и стараются не думать. Есть среди аппаратчиков люди, прощенные за те или иные грехи, больше бытового порядка, и потому чрезвычайно ревностно относящиеся ко внешнему ритуалу партийности. Недалеко от них стоят бывшие меньшевики и эсеры, -- те, которые поступили в партию, как поступают на службу. Главная задача таких: своевременно повернуть и не быть заподозренными в недогибе или перегибе. Движущей силой аппарата ячейки являются несколько человек, меньше десятка, действительных "сталинцев" т.-е. людей полностью связавших свою судьбу с судьбой сталинского аппарата, энергичных, действительно живущих политическими интересами, но не в старом революционном и интернациональном смысле слова, а в смысле постоянной заботы о неприкосновенности господства сталинской фракции. Среди них два-три с идейными запросами, остальные -- дельцы и рвачи. Еслиб произошли какие-либо крупные события, в ту или другую сторону (революция на Западе, война, контр-революционные потрясения внутри), то в группе произошли бы, за счет болота, крутые сдвиги, вправо или влево, в зависимости от характера событий. Наше крыло могло бы вырасти до 20-30 человек, вряд ли больше. Не надо ни на минуту забывать, что речь идет о советской, т.-е. о бюрократической, а не рабочей ячейке.
"Правых" в смысле Рыкова -- Бухарина немного, они беспомощны и вряд ли поднимутся. Но есть, как уже сказано выше, немало правых в буржуазно-термидорианском, цинично-бонапартистском духе, и число их, при благоприятном для них повороте событий, может значительно возрасти. Но это человеческая дрянь, на которой режим не может держаться. Значительная часть ячейки, в случае больших событий, поспешила бы отойти в сторону, чтоб отсидеться от событий. Ведь много людей, очень уставших за эти годы, израсходованных, опустошенных. Одно мне кажется бесспорным: сталинская фракция, очень немногочисленная и сейчас, при всяком серьезном сдвиге будет не упрочиваться, а ослабевать. Я уже сказал, что это фракция боевых, опытных и энергичных аппаратчиков. Внутри ячейки они -- маленькое меньшинство, но властвуют путем комбинаторства: ведь фланги не проявляют себя, не зная своей силы, не зная, как обстоит дело в других ячейках, и главное -- не зная твердо, каковы настроения среди рабочих, где ключ ко всему. Фланги отражают разные классовые тенденции, но отражают пока глухо, молча, боясь друг друга и поддерживая до поры до времени аппарат, т.-е. сталинское меньшинство. Все это очень ярко проявилось во время подготовки с'езда и дискуссии по ячейкам. Сталинцы в нашей ячейке, как и везде, с одной стороны балансировали на канате, с другой запугивали. Страх перед левой оппозицией у них, несмотря на все, огромный. Один из наших "лидеров" выразился в частной беседе так: "нельзя допустить, чтоб троцкизм тлел там и сям, -- иначе он может вспыхнуть в известный момент пламенем, и тогда будет поздно". Эта формула явно внушена сверху наиболее доверенным людям, чтоб не дать угаснуть их энергии в борьбе с левой оппозицией. Боятся, конечно, прежде всего рабочих ячеек. Расстрел Блюмкина (говорят еще о нескольких расстрелах, но наверняка не знаю) вызван был несомненно этим неутихающим страхом перед левой оппозицией. Даже по отголоскам в нашей группе и в районе можно судить, как напуганы наверху развитием интернациональной левой. Относительно причин расстрела Блюмкина пускаются все новые и новые версии. Прошлая версия, о которой я вам сообщал, была такова: "привез полный чемодан долларов". Но это было так глупо, что скоро оставили. Новейшая версия такова: троцкисты считают необходимым для развития интернациональной оппозиции произвести экспроприацию нескольких миллионов и именно с этим заданием Блюмкин прибыл из Константинополя в Москву. "Как вы думаете, это возможно?" спросила меня одна работница. Соблюдая конспирацию, я неопределенно пожал плечами. Но явно, что дело Блюмкина сильно жжет, если приходится пускаться в такие об'яснения. Тот же аппаратчик, который говорил, что "троцкизм" не должен даже "тлеть", сообщал своим друзьям, что заграницей предпринята большая чистка главным образом для того, чтобы не дать Троцкому никаких точек опоры и изолировать его в Константинополе полностью. На место Блюмкина послан будто бы особенно энергичный и надежный человек, который должен окружить Троцкого железным кольцом. Этот последний слух, пожалуй, основателен, так как он вытекает из настроений, созданных на верхах "изменой" Блюмкина.
Самое важное, конечно, настроения в рабочих ячейках. Там настроения менее дифференцированы, чем у нас, более однородны, хотя, конечно, однородность эта далеко не абсолютна. В рабочих ячейках наши возможности неизмеримо больше, чем в советских. Но туда доступ очень труден, так как каждая ячейка окружена непроницаемой переборкой. Связи есть, но больше личные и разрозненные. Вся работа впереди. Чувствуется, что нужен еще какой-то дополнительный толчек, какой-то новый опыт, чтоб то, что тлеет, вспыхнуло огнем. Нужна более правильная и систематическая постановка работы, правильная доставка "Бюллетеня", хорошо действующая внутренняя организация. Над этими задачами товарищи думают в разных местах. Очевидно, и здесь нужен толчок. Повидимому, он уже недалеко.
Ваш Н.