В ном. 5 "Большевика" за текущий год Зиновьев еще раз "сливается" с партией -- тем единственным методом, который ему ныне доступен. Зиновьев пишет:
"В 1922 г. Троцкий предсказывал, что: "подлинный под'ем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы". Это предсказание не оправдалось, как и множество других предсказаний названного автора. Подлинный под'ем социалистического хозяйства у нас стал возможным уже и до победы пролетариата в важнейших странах Европы. Этот подлинный под'ем развивается на наших глазах".
Тот же самый Зиновьев, начиная с того же самого 1922 года, обвинял Троцкого в "сверхиндустриализации", т.-е. в требовании слишком быстрого индустриального под'ема. Как же это согласовать?
Оппозицию обвиняли в том, что она не верит в социалистическое строительство и в то же время хочет ограбить крестьянство. Для чего же ей было, в таком случае "грабить" крестьянство? На самом деле у оппозиции речь шла о том, чтобы заставить кулаков и вообще верхи крестьянства нести жертвы в пользу социалистического строительства, -- того самого, в которое оппозиция, якобы, "не верила". Пламенную веру в социалистическое строительство проявляли те, которые боролись против "сверхиндустриализации" и провозглашали пустопорожний лозунг "лицом к деревне". Зиновьев пред'являл крестьянину, вместо ситца и трактора, приятно улыбающееся "лицо".
И в 1930 году, как и в 1922, Троцкий считает, что "подлинный под'ем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы". Нужно только понять, -- и это не так уж трудно, -- что под социалистическим хозяйством здесь имеется в виду именно социалистическое хозяйство, а не противоречивое переходное хозяйство нэп'а, а под подлинным под'емом понимается такой под'ем, который полностью перестроит бытовые и культурные условия жизни трудящихся масс, уничтожив не только "хвосты", о, мудрый Зиновьев, но и противоречие между городом и деревней. Только в этом смысле марксист и может говорить о подлинном под'еме социалистического хозяйства.
После своей борьбы с "троцкизмом" в 1923-1926 г.г., Зиновьев в июле 1926 г. официально признал, что основное ядро оппозиции 1923 года оказалось в своих прогнозах правым. А теперь, для слияния с Ярославским, Зиновьев снова пускается во все тяжкие, разогревая старые блюда.
Нелишне, поэтому, напомнить, что тот же Зиновьев подписывал, а отчасти и сам писал, по затронутому им ныне вопросу в платформе оппозиции:
"Когда мы, вслед за Лениным, говорим, что для построения социалистического общества в нашей стране необходима победа пролетарской революции еще в одной или нескольких передовых капиталистических странах, что окончательная победа социализма в одной стране, притом отсталой, как доказали Маркс, Энгельс и Ленин, невозможна, тогда сталинская группа приписывает нам тот взгляд, будто мы "не верим" в социализм и в социалистическое строительство в СССР". (Проект платформы большевиков-ленинцев (оппозиции), стр. 72).
Не плохо ведь сказано, не правда ли?
Чем же об'ясняются эти метания от фальсификаций к покаянию и от покаяния к фальсификации? И на этот счет платформа оппозиции не оставляет нас без ответа:
"...мелкобуржуазный уклон в нашей собственной партии не может бороться с нашими ленинскими взглядами иначе, как приписывая нам то, чего мы никогда не думали и не говорили" (там же, стр. 72).
Последние строки не только подписаны, но, если не ошибаемся, даже и написаны были Зиновьевым. Поистине, Иосиф Гуттенбер оказал кое-каким людям дурную услугу. Особенно, когда им приходится "сливаться" с другим "Иосифом", который, правда, не изобрел книгопечатания, но усердно работает над его разрушением.
Левый поворот Коминтерна начался в феврале 1928 года. В июле был провозглашен "третий период". Через год Молотов провозгласил, что Франция наряду с Германией и Польшей вступила в полосу "величайших революционных событий". Все это выводилось из развития стачечного движения. Ни цифр, ни фактов не приводилось. Ограничивались двумя-тремя примерами, взятыми из последних номеров газет.
Мы взяли (см. ном. 8 "Бюллетеня") вопрос динамики французского рабочего движения в свете цифр и фактов. Картина, данная Молотовым с чужих слов (роль суфлеров, надо думать, играли Мануильский и Куусинен) ни в малейшей степени не сошлась с действительностью. Стачечная волна двух последних лет имела чрезвычайно скромный характер, хотя и обнаружила известное повышение по сравнению с предшествующим годом, наиболее упадочным за десятилетие. Слабое развитие стачечной борьбы за последние два года тем более знаменательно, что Франция в течении 1928-29 годов переживала несомненное промышленное оживление, достаточно яркое в металлопромышленности, где стачечное движение было как-раз слабее всего.
Одной из причин того факта, что французские рабочие не использовали благоприятной кон'юнктуры, является, несомненно, крайне поверхностный характер стачечной стратегии Монмуссо и других учеников Лозовского. Выяснилось, что они не знали положения промышленности собственной страны. В возмещение за это они называли наступательными, революционными и политическими стачками разрозненные, оборонительные экономические стачки преимущественно во второстепенных отраслях промышленности.
Такова существенная часть анализа, данного нами в работе о "третьем периоде" во Франции. Мы не видали до сих пор ни одной статьи, в которой наш анализ подвергнут был бы критике. Но, очевидно, в такой критике надобность ощущается острая, иначе никак нельзя об'яснить себе появление в "Правде" огромного фельетона "о стачечной стратегии воеводы Троцкого", где имеются веселые стишки, цитаты из Ювенала, вообще бездна остроумия, но ни слова по поводу фактического анализа борьбы пролетариата во Франции (за последнее десятилетие), особенно за последние два года. Статья, принадлежащая, очевидно, перу одного из молодых дарований "третьего периода", скромно подписана Рядовым.
Автор обвиняет Троцкого в том, что тот знает только стачечную оборону, но не признает наступления. Допустим, что Троцкий в этом виноват. Но основание ли это для того, чтобы отказываться от наступательной экономической борьбы в металлопромышленности в наиболее благоприятных условиях и в то же время именовать наступательными явно оборонительные мелкие стачки?
Автор обвиняет Троцкого в том, что он не различает капитализма эпохи под'ема от капитализма эпохи упадка. Допустим, что это так. Забудем о всей той борьбе по вопросу о соотношении кризиса капитализма и его циклических кризисов, которая шла в Коминтерне в эпоху 3-го конгресса, когда в Коминтерне пульсировала живая мысль. Допустим, что Троцкий все это забыл, Рядовой во все это проник. Но разве же это дает ответ на вопрос о том, вступила ли Франция за истекшие два года в период решающих революционных событий или нет? Ведь именно так было об'явлено Коминтерном. Имеет ли этот вопрос значение или нет? Казалось бы. Что же говорит на этот счет автор остроумного фельетона? Ни слова. Франция и ее рабочее движение остаются совсем в стороне. Взамен этого Рядовой доказывает, что Троцкий есть "мистер", и что он служит буржуазии. Только и всего? Да, не больше того.
Но, возразит иной добродушный читатель, можно ли много взыскивать с молодого Рядового? Он еще может подрости. Не он же делает профессиональную политику во Франции. Для этого имеются серьезные революционные стратеги, закаленные в боях, как, например, генеральный секретарь Профинтерна Лозовский.
Так-то так, -- ответим мы такому читателю, -- все это было бы убедительно, если-бы... если-бы Рядовой и не был этот самый Лозовский. А между тем дело обстоит именно так: букет прокисшего легкомыслия и худосочного остроумия таков, что обмануть не может. Генеральнейший вождь под скромным псевдонимом Рядового защищает свое собственное дело. Стишками он драпирует те бедствия, какие причиняет рабочему движению своим "руководством". При этом он всем великолепием своей рахитической иронии обрушивается на левую оппозицию: она, видите ли, могла бы целиком усесться на диване. Пусть справится Рядовой: есть ли диваны в тех тюрьмах, которые заполнены оппозиционерами? Но если-б даже нас действительно было так мало, как хотелось бы Лозовскому, это нисколько не испугало бы нас. В начале войны революционные интернационалисты всей Европы на нескольких дрожках отправились в Циммервальд. Мы никогда не боялись оставаться в меньшинстве. Вот Лозовский во время войны очень опасался остаться в меньшинстве и потому защищал в печати против нас лонгетистов, с которыми всячески хотел об'единить нас. Во время Октябрьской революции Лозовский боялся того, что большевистская партия окажется "изолированной" от меньшевиков и эсеров и потому предал партию, к которой временно примкнул, и об'единился с ее врагами в самый критический период. Но и в дальнейшем, когда Лозовский присоединился к победоносной советской власти, его количественные оценки были так же мало надежны, как и качественные. Поставив после победы, в которой он был нисколько не виноват, знак минуса там, где раньше ставил плюс, Лозовский к моменту V-го конгресса Коминтерна заявил в торжественном манифесте, что французская социалистическая партия более "не существует", и несмотря на все наши протесты против этого позорного легкомыслия, сохранил это утверждение. Когда выяснилось, что международная социал-демократия все же существует, Лозовский вместе со своими учителями прополз на четвереньках через всю политику англо-русского комитета и находился в союзе со штрейкбрехерами во время величайшей стачки британского пролетариата. С каким торжеством -- с торжеством над оппозицией! -- докладывал Лозовский на заседании пленума Центрального Комитета телеграмму, в которой Цитрин и Персель великодушно соглашались беседовать с представителями ВЦСПС после того, как погубили не только всеобщую стачку, но и стачку углекопов. После разгрома китайской революции и распада организаций китайского пролетариата, Лозовский, докладывая в пленуме Центрального Комитета (куда он ходил гостем, ибо в ЦК Сталин все же не решается его ввести) фантастические данные о завоеваниях Профинтерна, назвал для Китая цифру в 3 миллиона профессионально-организованных рабочих. Все ахнули. Но Лозовский не моргнул и глазом. Он также легко оперирует миллионами организованных рабочих, как и стишками для украшения статей. Все это достаточно об'ясняет, почему шуточки Лозовского насчет дивана, на который можно усадить оппозицию, отнюдь не подавляют нас своим великолепием. Диванов, как и вообще мебели, в канцеляриях Профинтерна несомненно, достаточно. Но вот идей там, к несчастью, нет. А побеждают идеи, ибо они завоевывают массы...
Почему же Лозовский подписался Рядовым? слышится нам недоверчивый или недоумевающий голос. Тут две причины: персональная и политическая. Личная роль Лозовского не такова, чтоб ему выгодно было подставляться под удары. В щекотливые моменты идейных столкновений он предпочитает скромную анонимность, как в острые часы революционной борьбы склонен бывает к уединенным размышлениям. Такова причина личная. Есть, как сказано, и политическая. Если-б Лозовский подписался Лозовским, то все сказали бы: неужели же в вопросах профессионального движения у них так-таки и нет ничего больше за душой? Увидев же под статьей подпись Рядового, благожелательный читатель сохраняет возможность сказать: нельзя не признать, что Рядовой -- жалкий шелкопер. Но зато у них есть еще Лозовский.
После того, как об'явлено было приказом Молотова по Коминтерну, что идейную борьбу с "троцкизмом" надо считать законченной, прошло всего несколько месяцев. И что ж! Издания Коминтерна, начиная с изданий ВКП, посвящают снова неисчислимое количество столбцов и страниц борьбе с "троцкизмом". Даже почтеннейшего Покровского, обремененного трудами по воспитанию юношества, двинули на передовые позиции. Это приблизительно соответствует тому моменту империалистской войны, когда Германия принялась за мобилизацию 45 и 50-летних. Один этот факт мог бы внушить серьезные опасения за состояние фронта сталинской бюрократии. К счастью у Нестора марксистской историографии есть не только внуки, но и правнуки. Одним из них является С. Новиков, автор статьи об автобиографии Л. Д. Троцкого. Это молодое дарование сразу поставило рекорд, показав, что можно заполнить полтора печатных листа, не сообщив ни одного факта и не формулировав ни одной мысли. Такой исключительный дар мог воспитаться только под руководством опытного мастера. И мы невольно спрашиваем себя: не Мануильский ли, в свободные от руководства Коминтерном часы, выкормил своей грудью Новикова, это благословенное дитя "третьего периода"? Или может быть Мануильскому не было надобности воспитывать молодое дарование? Может быть Мануильский попросту воспользовался... своим собственным дарованием? Не будем томить дальше читателя: Новиков и есть Мануильский. Тот самый, который в 1918 г. писал, что Троцкий -- не больше и не меньше! -- освободил русский большевизм от национальной ограниченности и сделал его мировым идейным течением. Теперь Мануильский пишет, что Сталин освободил большевизм от троцкизма и тем окончательно укрепил его, как идейное течение солнечной системы.
Но не ошибаемся ли мы, однако, в отождествлении маленького Новикова с великим Мануильским? Нет, не ошибаемся. Мы пришли к этому заключению не легко, не по догадке, а путем усидчивого исследования, именно: мы прочитали пять строк в начале статьи и пять строк в конце. Большего, надеемся, никто от нас требовать не станет.
Но зачем же Мануильскому скрываться за подписью Новикова? спросит иной. Неужели же это не ясно? Чтоб люди думали: если Новиков столь неотразим, то каков же должен быть сам Мануильский! Впрочем, не будем повторяться: мотивы те же, по которым сам Лозовский превращается в Рядового. Эти люди нуждаются в перевоплощениях, как лоснящиеся брюки -- в химической чистке.
Известно, что оппозиция тянет "вправо", что она против социализма и коллективизации. Не менее известно, что оппозиция за принудительную коллективизацию. А так как подбор и воспитание аппарата находились за последние годы, как опять-таки известно, в руках оппозиции, то на нее естественно ложится и ответственность за перегибы. По крайней мере, в "Правде" только об этом и речи. Не любо не слушай, а проводить "генеральную линию" не мешай.
Мы цитировали в прошлом номере, что говорила насчет коллективизации официальная платформа оппозиции, изданная в 1927 г. Но отойдем от 1927 г. далеко назад, к периоду военного коммунизма, когда гражданская война и голод порождали жесткую политику реквизиции хлеба. Как рисовали большевики в те суровые годы перспективу коллективизации? В речи, посвященной крестьянским восстаниям на почве реквизиций хлеба, т. Троцкий говорил 6-го апреля 1919 г.:
"Эти восстания дали нам возможность узнать свою величайшую идейную и организационную силу. Но вместе с тем, разумеется, восстания были и признаком нашей слабости, ибо они вовлекли в свой водоворот не только кулаков, но и -- не нужно себя обманывать на этот счет -- известную часть среднего, промежуточного крестьянства. Об'ясняется это общими причинами, которые мною были обрисованы, -- отсталостью самого крестьянства. Но не нужно, однако, все валить на отсталость. Маркс когда-то сказал, что у крестьянина есть не только предрассудок, но и рассудок, и можно от предрассудка апеллировать к рассудку крестьянина, подводить его на опыте к новому строю, чтобы крестьяне чувствовали на деле, что они в лице рабочего класса, его партии, его советского аппарата, имеют руководителя, защитника; чтобы крестьянин понимал наши вынужденные реквизиции, принимал бы их как неизбежность; чтобы он знал, что мы входим во внутреннюю жизнь деревни, разбираемся, кому легче, кому тяжелее, производим внутреннюю дифференциацию и ищем теснейшей дружеской связи с крестьянами-середняками.
"Это нам нужно, прежде всего потому, что до тех пор, пока в Западной Европе не стал у власти рабочий класс, пока мы левым нашим флангом не имеем возможности опираться на пролетарскую диктатуру в Германии, во Франции и в других странах, -- до тех пор правым нашим флангом мы вынуждены опираться в России на крестьянина-середняка. Но не только в этот период, нет, и после окончательной, неизбежной и исторически обусловленной победы рабочего класса во всей Европе перед нами в нашей стране останется важная, огромная задача социализации нашего сельского хозяйства, превращения его из раздробленного, отсталого, мужицкого хозяйства в новое, коллективное, артельное, коммунистическое. Разве может быть этот величайший в мировой истории переход совершен против желания крестьянина? Никаким образом. Здесь нужны будут не меры насилия, не меры принуждения, а меры педагогические, меры воздействия, поддержки, хорошего примера, поощрения, -- вот те методы, какими организованный и просвещенный рабочий класс разговаривает с крестьянами-середняками". (Л. Троцкий, т. XVII, стр. 119-120).
У каждого уважающего себя чиновника есть своя "генеральная линия", иногда полная неожиданностей. "Генеральная линия" Яковлева долго состояла в том, что он служил начальству, но подмигивал оппозиции. Подмигивание он прекратил, когда понял, что дело серьезно, и что для ответственного поста начальство требует не только руки, но и сердца. Яковлев стал наркомземом. В качестве такового он представил к XVI-му с'езду тезисы о колхозном движении. Одной из коренных причин под'ема сельского хозяйства тезисы об'являют "разгром контр-революционного троцкизма". Не мешает поэтому напомнить, как нынешний руководитель коллективизации ставил вопросы сельского хозяйства в самом недавнем прошлом, и в борьбе с тем же троцкизмом.
Характеризуя распыленность и отсталость крестьянского хозяйства, Яковлев писал в конце 1927 г.: "Этих данных вполне достаточно для того, чтобы характеризовать драму мелкого и мельчайшего хозяйства. На уровне культуры и организации крестьянского хозяйства, унаследованных нами от царизма, нам ни в коем случае не удастся двигаться вперед в области социалистического развития нашей страны с той быстротой, которая необходима". ("К вопросу о социалистическом переустройстве сельского хозяйства, Матер. исследован. НК РКИ СССР, под ред. Я. А. Яковлева, стр. XXIV).
Два года тому назад, когда колхозы состояли еще на 75% из бедняков, нынешний наркомзем Яковлев следующим образом оценивал их социалистический характер:
"Вопрос о росте в колхозах общественных, а не индивидуальных элементов капитала и в настоящее время, пожалуй, в особенности в настоящее время -- есть все еще вопрос борьбы, -- в ряде случаев под общественной формой скрывается частное индивидуальное накопление и т. п." (ст. XXXVII, "К вопросу о соц. переустройстве сельского хозяйства").
Отстаивая от оппозиции право кулака жить и дышать, Яковлев писал:
"Гвоздь задачи социалистического преобразования крестьянского хозяйства в кооперативно-социалистической переделке... именно этого мелкого и мельчайшего хозяйства, каковым в своей основной массе является и середняцкое хозяйство. Это и есть основная и наиболее трудная наша задача. При ее решении попутно мы сможем мерами экономической и общей политики решить задачу ограничения роста кулацких эксплоататорских элементов -- задачу наступления на кулака" (там же, стр. XLVI). Следовательно, даже возможность ограничения роста кулацкой эксплоатации ставилась Яковлевым в зависимость от разрешения "основной и наиболее трудной задачи": социалистической переделки крестьянского хозяйства. О ликвидации кулачества, как класса, Яковлев вообще еще не поднимал речи. Все это два года тому назад.
Говоря о необходимости постепенного перехода от торговой кооперации к производственной, т. е. к колхозам, Яковлев писал: "Это есть единственный путь кооперативного развития, действительно обеспечивающий, -- конечно, не в один-два-три года, может быть, не в одно десятилетие -- социалистическое переустройство всего крестьянского хозяйства" (там же, стр. XII). Заметим себе твердо: "не в один-два-три года, может быть не в одно десятилетие".
"Колхозы и коммуны -- писал Яковлев в той же работе... являются в настоящее время и еще долгое время, несомненно, будут только островками в море крестьянских хозяйств, поскольку предпосылкой их жизненности прежде всего является огромный под'ем культуры" (там же, стр. XXXVII, подчеркнуто нами).
Наконец, чтоб обосновать перспективу десятилетий, Яковлев подчеркивал, что:
"создание мощной рационально-организованной промышленности, способной производить не только средства потребления, но и необходимые народному хозяйству средства производства, -- таковы предпосылки реальности кооперативного социалистического плана" (там же, стр. XLIII).
Так выглядело дело в те недавние времена, когда Яковлев, в качестве члена Центральной Контрольной Комиссии, ссылал оппозицию на Восток за покушение на права кулака и бюрократии и за стремление ускорить коллективизацию. В борьбе за тогдашний официальный курс на "крепкого крестьянина" против "бессовестной и возмутительной критики со стороны оппозиции -- подлинные слова цитируемой статьи -- Яковлев считал, что колхозы "еще долгое время, несомненно, будут только островками -- даже не островами, а островками! -- в море крестьянских хозяйств", на социалистическое переустройство которых понадобится "не одно десятилетие". Если два года назад Яковлев провозглашал, в противовес оппозиции, что даже простое ограничение кулачества может быть лишь попутным результатом социалистического переустройства всего крестьянского хозяйства, в процессе ряда десятилетий, -- то сегодня, в качестве наркомзема, он берется "ликвидировать кулачество, как класс", в процессе двух или трех посевных кампаний. Впрочем, -- это было вчера: сегодня Яковлев выражается в тезисах гораздо загадочнее... И такого рода господа, ничего не способные серьезно продумать, еще менее способные что-либо предвидеть, обвиняют оппозицию в... "бессовестности" и на основании этого обвинения арестовывают, ссылают и даже расстреливают. Два года тому назад -- за то, что оппозиция толкала их на путь индустриализации и коллективизации; сегодня за то, что она удерживает коллективизаторов от авантюризма.
Вот она, чистая культура чиновничьего авантюризма!
Альфа.