ОТВЕТЫ НА ПИСЬМА ДРУЗЕЙ
20 декабря 1929 г.
Самым поразительным является непонимание смертельной опасности -- я повторяю: смертельной опасности, которую несет партийный режим именно по отношению к экономике. Нашу позицию называли сверхиндустриализаторской. Но на самом деле мы лишь боролись против экономического меньшевизма, доказывая, что действительные возможности индустриализации неизмеримо больше, чем кажется правым и центристам, но безграничным мы эти возможности никогда не считали. В своей брошюре "К капитализму или социализму" я высказал в 1925 году уверенность, что мы сможем и после завершения восстановительного периода довести ежегодный прирост промышленной продукции до 15-20 процентов. Молотов и другие филистеры издевались тогда над нашим "оптимизмом". Но дело не в этом. Примерное исчисление коэффициента развития опиралось на экономическую (разумеется, очень приблизительную) оценку наличных и возможных рессурсов. Это значит, что мы всегда имели в виду реальную индустриализацию, а не сверхиндустриализацию.
Напомним, что в 1925 году промышленность наша переживала бурный расцвет. Вернувшись в мае с Кавказа, я застал типичную картину ажиотажа. Все тресты находились в погоне за оборотными средствами, операции промышленного банка бешено росли. В июне я написал Дзержинскому и Пятакову письменное предупреждение насчет того, что эта нерассуждающая горячка ведет роковым образом к финансовому и промышленному кризису. Ни Дзержинский, ни Пятаков не поняли этого и обвиняли меня даже (особенно Пятаков) в выступлении "против" индустриализации. Я доказывал им, что общая материальная база индустриализации, при правильной политике, может быть чрезвычайно увеличена; но что при данной материальной базе нельзя разгонять индустриализацию при помощи нереальных кредитов. Все, вероятно, помнят, что уже в сентябре 1925 года разразился острый кризис, сопровождавшийся расчетом рабочих и пр.
Я привел этот пример для того, чтобы показать, что наша программа индустриализации никогда не была отвлеченной "генеральной линией" бюрократов, а вытекала из оценки живого и подвижного равновесия экономических факторов и классовых отношений, в том числе и международных.
Соблюдается ли сейчас это обязательное условие индустриализации? Насколько я могу судить отсюда -- ни в малейшей степени. Вместо экономического руководства и маневрирования, мы присутствуем при призовых скачках индустриализации.
Все теоретические соображения и отдельные экономические симптомы говорят, что хозяйство идет навстречу повторению знаменитого просчета 1925 года, только в гигантском масштабе. Тогда промышленность перемахнула с разгону через барьер тех материальных рессурсов, которые отводила ей право-центристская политика. Поправка этого кон'юнктурного "просчета" могла итти тогда в двух направлениях: путем временного и острого сжатия промышленности или путем увеличения ее общей доли в хозяйстве страны. Руководство испробовало сперва первый путь, затем второй, и таким образом вышло из затруднений.
Сейчас нерассуждающий ажиотаж 1925 года превращен в генеральную линию. Спрашивается: существует ли вообще об'ективные материальные пределы для темпа индустриализации? Разумеется, существуют. Учтены ли эти пределы при нынешних призовых скачках? Вернее сказать: учитываются ли они систематически? Я этого не вижу. Может быть я не все знаю, но по моему, мы идем к нарушению всех хозяйственных, а следовательно и социальных равновесий.
На этом самом пункте мы и подходим к вопросу о связи между хозяйством и режимом. Когда то мы говорили, вслед за нашими учителями, что настоящий под'ем социалистического хозяйства будет связан не с ликвидацией дискуссий и борьбы, а, наоборот, с их величайшим расцветом на новой основе. Создадутся фракции "электрофикаторов", "нефтяников", "торфистов", "трактористов", "коллективизаторов" и пр. и проч. причем борьба этой промышленной демократии будет одним из важных факторов регулирования индустриального развития, до некоторой степени подобно тому, как в средние века цеховая борьба регулировала тогдашнее производство.
Что мы видим вместо этого? Такой режим, который полностью исключает какие бы то ни было идейные группировки, какую бы то ни было борьбу хозяйственных предложений, какую бы то ни было проверку хозяйственного процесса, основанную на живом опыте всех его участников. Соотношение между сельским хозяйством и промышленностью, соотношение между разными отраслями промышленности, соотношение между количеством и качеством продукции, -- соотношение между потреблением и накоплением, -- все эти элементы индустриализации не могут быть априорно предопределены в порядке "генеральной линии" и предписаны к исполнению в порядке призовых скачек. Этот метод опаснее капиталистического, ибо он, так сказать, социализирует ажиотаж и не только снимает с его пути все препятствия, но помножает его на всю силу государственного принуждения и поощрения.
Благодаря гигантским преимуществам централизованного государственного хозяйства, частичные периодические кон'юнктурные кризисы могут предупреждаться или преодолеваться в течении очень длительного периода времени. Но в то же время те же самые условия, при отсутствии внутренней живой и жизненной проверки в самом хозяйственном процессе, при чудовищно-бюрократизированном характере всемогущего руководства, могут привести к такому накоплению кризисов и противоречий, перед которым любой капиталистический кризис покажется детской забавой.
Теоретически все это абсолютно ясно и неоспоримо. Практически же установить глубину опасности, степень ее близости и прочее, можно только при радикальном изменении партийного и советского режима.
Значит, опасность сейчас состоит в "сверхиндустриализации"? Значит правы правые? Правые настолько же "правы" в вопросе об индустриализации, насколько, скажем, правы французские социал-демократы, считающие, наперекор Молотову, что во Франции сейчас нет революционной ситуации. Правые стоят на точке зрения экономического минимализма. Еслибы генеральная линия привела к непоправимому кризису, то русские правые могли бы, конечно, злорадствовать, как международные правые злорадствовали при неудаче манифестации 1-го августа. С правыми мы, конечно, и в этом вопросе не имеем ничего общего, тем более, что в довершение своих злоключений эти защитники черепашьего темпа решили капитулировать перед темпом призовых скачек как раз в такой момент, когда опасность его становится все более очевидной.
Узлом всех хозяйственных вопросов стал сейчас партийный режим, который после тех последних капитуляций стал не лучше, а хуже, и который имеет тенденцию ухудшаться под действием экономических противоречий, порождаемых и накопляемых "генеральной линией".
Эти мысли подлежат серьезной и всесторонней разработке, которой сейчас необходимо заняться со всей энергией. Но совершенно ясно, что направление этой разработки идет в сторону прямо противоположную не только капитуляции, но и вульгарному примиренчеству и приспособленчеству.
Ваш Л. Т.
28 декабря 1929 г.
Дорогой товарищ!
Мне неясно из ваших писем, о каком собственно изменении тактики, предлагаемом мною, вы говорите, и от какого изменения тактики вы отказываетесь? Нет ли здесь недоразумения?
Последнее "Заявление" оппозиции имело своей целью довести до сведения партии и страны, что оппозиция не закрывает глаз на произведенные изменения официального курса, и вполне готова опереться на эти изменения в целях совместной работы с большинством партии и возможно безболезненной, мирной "нефракционной" -- насколько это вообще осуществимо -- борьбы за свои взгляды внутри партии. В этом "Заявлении" не было и тени дипломатии, если взять существо его, а не те или другие формулировки. Но ведь на это "Заявление" последовал ответ. Считаете ли вы возможным пройти по-просту мимо этого ответа? Конечно, нет. Иначе это означало бы только, что вы не берете всерьез вашего собственного "Заявления". Ответ вы получили не от партии, а от верхушки аппарата. Считаете ли вы своим долгом сообщить партии, что же вы думаете дальше делать? Никаким дипломатничаньем от ответа на этот вопрос уклониться нельзя. Ответ может и должен быть совершенно спокойным и чисто раз'яснительным по тону, но вы обязаны сказать партии, намерены ли вы продолжать бороться за ваши взгляды. Если эти взгляды не стоют вообще борьбы, то нужно поступить, как Радек и Смирнов. Ваше отношение к вопросу не может быть таким. Тем самым мы обязаны пред лицом партии и Интернационала указать на то, что ответ верхушки аппарата на наше "Заявление" вынуждает нас отстаивать наши взгляды, от которых мы нимало не собираемся отказаться (сдвиг ЦК влево есть яркое подтверждение их правильности), теми единственными путями, которые остаются в нашем распоряжении, т.-е. фракционным, причем, подобно тому, как вся наша предшествующая борьба нашла свое отражение в изменении официального курса партии, также точно мы надеемся, что и дальнейшая наша борьба, проникнутая подлинным духом партийности, облегчит партии выход из противоречий и ликвидацию ошибок с наименьшими потрясениями.
Такого рода "Заявление" можно сделать сухим и формальным, в духе того, что написано выше. Можно его превратить в политическую декларацию, что при настоящих условиях было бы гораздо труднее. Во всяком случае политическая декларация неизбежна, хотя бы через известное время после формального "Заявления".
Вы пишете, что от лево-центристского режима в настоящих условиях сдвиг может быть только вправо, а не влево. Условно это можно принять (т.-е. если отвлечься от международного фактора). Но разве мы собираемся сбрасывать центристский аппарат? Как это можно сделать будучи маленьким меньшинством? Разве в нашей среде появились такого рода авантюристические замыслы? Я об них в первый раз слышу. Мы боролись и боремся за влияние на рабочих передовиков. Одним из последствий нашей непримиримой борьбы явился сдвиг центристов влево. Конечно, решили тут так называемые об'ективные условия. Но ведь сила нашей платформы и состоит в правильном анализе об'ективных условий.
Задача оппозиции состоит не в том, разумеется, чтоб опрокинуть центристский аппарат авантюристскими действиями меньшинства, а в том, чтоб изменить соотношение сил в пользу левых. В борьбе против опасностей справа левые, конечно, будут на первом месте.
7 февраля 1930 г.
Дорогой друг!
Вы пишете, что нынешний азартный курс нельзя изменить путем критики и давления, что его может сменить только ультра-правый курс, и что поэтому нельзя выступать против нынешнего ультра-левого курса "справа". Но если довести эту мысль до конца, то это значит, что весь мировой коммунизм превращается в ставку на сплошную коллективизацию и на ликвидацию кулака в течении двух лет. Мыслимо ли это? Допустимо ли это? Нет. Я не знаю, последняя ли перед нами ставка центризма или предпоследняя, как и не знаю того, сколько вообще еще будет зигзагов, поворотов, расколов и потрясений на пути к построению социализма (или, в случае неудачи, -- к падению диктатуры). Но никогда, ни на ком этапе мы не можем солидаризоваться прямо или косвенно, с политикой иллюзий, вытекающих из ложной теоретической установки. И призовые скачки индустриализации и сплошная коллективизация целиком и полностью вытекают из теории социализма в отдельной стране. Разумеется, в случае успеха они подтвердили бы ее на опыте. Но к несчастью успех на этом пути абсолютно исключен. Сплошная коллективизация означает включение всех противоречий деревни в рамки колхоза. "Ликвидация" кулачества, остающегося за пределами колхоза, означает маскировку кулачества, автоматически воспроизводящегося внутри колхоза. Индустриализация на основе суб'ективных факторов ("не сметь ссылаться на об'ективные причины") означает подготовку жесточайшего кризиса. Все это обнаружится за-долго до конца пятилетки. Как же мы можем не сказать партии правду? "К нам потянутся правые", -- говорите вы. Эпизодически -- некоторые правые могут потянуться. Но эта опасность совершенно ничтожна по сравнению с опасностью скомпрометировать коммунизм полностью и окончательно в международном масштабе. Не забудьте, что существует Интернационал. Взбесившийся оппортунизм выравнял теперь линию в международном масштабе. У нас -- "сплошная коллективизация", в Германии об'явлен 23-й год, во всем свете -- "третий период". Судьба всего коммунизма поставлена на карту бюрократическими авантюристами. Даже еслиб я считал, что в изолированном СССР уже не остается другой политики, кроме сталинского авантюризма, и тогда я не стал бы скрывать мрачную правду, -- ибо необходимо охранять приеемственность марксистской мысли и ее будущее. Но я считаю, что нет никакой возможности измерить заранее внутренние рессурсы Октябрьской революции, и нет основания для вывода, что они исчерпаны, и что не нужно мешать Сталину делать то, что он делает.
Никто не назначил нас инспекторами над историческим развитием. Мы -- представители определенного течения -- большевизма, и мы отстаиваем его при всех поворотах и при всех условиях. Никакого другого ответа для меня быть не может.