Одновременно с выработкой Заявления Раковский, Окуджава и Коссиор выработали обширные принципиальные тезисы, в которых характеризуют положение в стране и в партии определяют смысл и задачи Заявления 22 августа. Эти тезисы в рукописном виде получили широкое распространение в ссылке и в стране. С значительным запозданием до нас дошло два экземпляра заключительной главы тезисов, представляющей во всех отношениях замечательный документ. Ввиду его обширных размеров мы можем его дать здесь только в выдержках.
Так как некоторые очень "радикальные" критики видели в Заявлении Раковского и др. чуть ли не капитулянтство, то мы прежде всего даем здесь ту часть тезисов, где Раковский характеризует капитулянтов (Радека, Преображенского и Смилгу) и капитулянтское течение вообще.
Уход капитулянтов из оппозиции послужил толчком к оформлению того кризиса, который назревал в оппозиции (массовые аресты, повсеместные провокации, изолятор, тяжелое материальное положение ссылки, вследствие сокращения на половину пособия, изгнание Л. Троцкого, и пр., с другой стороны, некоторый разброд, вызванный среди оппозиции "левым курсом" центристской верхушки). Без жестоких репрессий левый курс толкнул бы в ряды оппозиции новых сторонников, так как он означал идейное банкротство центризма. Но так же верно сказать, что без нового курса -- репрессии не имели бы того эффекта, которого они достигли. "Левый курс" сыграл роль фигового листка центристского разложения и оппортунизма.
Излишне давать характеристику рапрессиям. Отметим лишь, что они не только выражались в открытом насилии, но и в лишении оппозиции элементарных прав переписки и в той своеобразной "технической помощи", которую ГПУ оказывало капитулянтам, доходящей до того, что аппарат сам, по крайней мере в некоторых местах распространял документы капитулянтов. Некоторые капитулянты, оставаясь в оппозиции, действовали по инструкциям аппарата (Ищенко) или по предварительному соглашению с ним (переговоры Преображенского с Ярославским и Преображенского с Оржаникидзе, о том, что "обстрел" оппозиции будет происходить с двух берегов: центристского и капитулянтского). Оппозиция была взята между двух огней. Пресловутая "свобода переписки" сводилась фактически к реальной свободе для одних лишь капитулянтов и к отвлеченной "свободе" для ленинской оппозиции. Но нужно еще заметить, что и здесь применяется своеобразная дифференцированная почтовая политика: документы капитулянтов не допускались к таким товарищам, со стороны которых можно было ожидать решительного отпора. Ответы на капитулянтские документы изымались целиком.
Идейный кризис начался еще в апреле прошлого года. Зачинщиками "переоценки ценностей" выступили Преображенский и Радек, первый -- с известной последовательностью, второй, по обыкновению, виляя и делая прыжки от самой левой позиции на самую правую и обратно. Радек, между прочим, осуждал Преображенского за его переговоры с Ярославским.
Преображенский писал и говорил примерно следующее: "Центристское руководство начинает выполнять одну часть платформы, ее экономическую часть, что касается политической части платформы -- ее осуществит сама жизнь. Оппозиция выполнила свою историческую миссию, она исчерпала себя. Она должна вернуться в партию и положиться на естественный ход вещей".
Таким образом, вопрос о понимании платформы создал два лагеря: революционный, ленинский, борющийся за осуществление всей своей платформы, как раньше партия боролась за всю программу, и оппортунистски-капитулянтский, выразивший готовность удовлетвориться "индустриализацией" и колхознымъ строительством, не задумавшись над тем, что без осуществления политической части платформы, все социалистическое строительство может полететь вверх тормашками.
Оппозиция, вышедшая из партии, не свободна в известных своих частях от недостатков и навыков, которые аппарат воспитывал годами. Она не свободна, прежде всего, от некоторой доли обывательщины. В особенности, бюрократический атавизм живуч у тех, которые стояли ближе к верхушке в самой партии или в советском аппарате. Она заражена отчасти фетишизмом партбилета в противоположность верности партии, ее идеям, ее исторической задаче, -- верности, присущей лишь тем, которые и дальше хотят бороться за реформу партии; она не свободна, наконец, от той вреднейшей психологии фальсификаторов ленинизма, которую воспитал так же аппарат. Поэтому каждый капитулянт, удирая из оппозиции, не преминет лягнуть Троцкого своими -- подкованным Ярославско-Радековскими гвоздями -- копытцем. При иных условиях это аппаратное наследие было бы легко изжито. В теперешних условиях тяжкого нажима оно выступает на теле оппозиции в виде капитулянтской сыпи. Отсев непродумавших до конца платформу, мечтающих о спокойном уюте, наивно прикрывающихся при этом желанием участвовать в "грандиозных боях", был неизбежен. Больше того, этот отсев может внести оздоровление в ряды оппозиции. В ней останутся те, которые не видят в платформе своего рода ресторанной карточки, из которой каждый выбирает блюдо по своему вкусу. Платформа была и остается боевымъ знаменемъ ленинизма, и лишь полное ее осуществление выведет партию и пролетарскую страну из тупика, в который их загнало центристское руководство.
Кто понимает, что именно борьба оппозиции есть тот "грандиозный бой", от исхода которого зависит будущее социалистического строительства, судьба советской власти, мировой революции, тот своего поста не покинет.
В тезисах капитулянтов лейтмотивом повторялась одна и та же мысль: нужно вернуться в партию. Человек, не знающий истории нашего исключения из партии, может думать, что мы сами вышли из нее и добровольно отправились в ссылку. Ставить такой вопрос, значит переносить ответственность за наше пребывание в ссылке и нахождение вне партии с право-центристского руководства на оппозицию.
Мы были в партии и желали оставаться в ней и тогда, когда право-центристское руководство отрицало самую необходимость составления какой бы то ни было пятилетки и спокойно подталкивало "врастание кулака в социализм". Тем паче хотим мы быть в партии теперь, когда в ней происходит -- хотя бы в одной ее части -- левый поворот, и когда ей предстоит выполнить гигантские задачи. Но перед нами стоит вопрос совсем иного порядка: согласны ли мы сойти с ленинской линии в угоду центристскому оппортунизму? Самый большой враг пролетарской диктатуры -- бесчестное отношение к убеждениям. Если партруководство, уподобляясь католической церкви, которая у ложа умирающих атеистов, вынуждает обращение на путь католицизма, вымогает у оппозиционеров признание в мнимых ошибках и отказ от своих ленинских убеждений, теряет тем самым всякое право на уважение к себе, то и оппозиционер, который в течение ночи меняет свои убеждения, заслуживает лишь полного презрения. Эта практика развивает шумливое, легкомысленное, скептическое отношение к ленинизму, типичным представителемъ чего опять-таки стал Радек, щедро разбрасывавший направо и налево свои обывательские афоризмы насчет "умеренности". Щедринские типы вечны. Их воспроизводит каждая эпоха общественно-политического упадка, меняя только их исторические костюмы.
Один из любимых приемов капитулянтов -- сеять панику, изображая теперешнее положение в стране, как "предкронштадское" выражение Преображенского). По дороге в Москве на Ишимском вокзале Радек представлял борьбу между правыми и центром подобно тому, что происходило в Конвенте накануне 9-го термидора. Он говорил: "они друг другу готовят аресты..." Радек указал еще, что правые могут захватить большинство в ЦК и ЦКК, хотя на примерно 300 членов и кандидатов правые на последнем пленуме собрали не больше дюжины голосов. Те же самые люди, которые утверждают, в своем заявлении от 13 июля, что центристское руководство окончательно предупредило сползание или "скат" (как деликатно они выражаются, чтобы сберечь девственную стыдливость руководства) говорят, как видим, в других случаях совсем обратное. Чему верить? Но если даже принять первую гипотезу, следует ли отсюда, что мы должны принести ленинизм в жертву центристскому оппортунизму? Конечно, нет! Радек это отлично понимал в краткие периоды идейного просветления. В прошлом году, после июльского пленума ЦК, он писал Раковскому в Астрахань, что Сталин сдал полностью позицию, что правые захватят власть, что термидор на пороге, и то, что должна делать ленинская оппозиция, это сберечь теоретическое наследие ленинизма. Политик должен учитывать возможные варианты событий в будущем, но его тактика превратилась бы в рискованный авантюризм, еслибы он ее строил лишь на смутных предположениях. Насколько это недопустимо, показывает следующий небольшой пример: Ив. Н. Смирнов предполагал, что ЦК, ввиду тяжелого положения страны, не будет требовать от тройки капитулянтского документа. Но увидев, что переговоры затягиваются, И. Смирнов пишет в открытке от 12 июля: "думаю, что облегчение кризиса (урожай) сыграло здесь определенную роль". Между прочим сами капитулянты распространяют слухи о примиренческих настроениях у центристской верхушки к правым в связи с тем же хорошим урожаем. Вряд ли и эти настроения прочны. Ликвидация правых вождей, снятие их с руководящих постов представляется делом решенным.
Центристская верхушка расчистила себе дорогу слева и справа для маневрирования. Если она решится на новый сдвиг вправо устранение правых вождей страхует ее от потери власти. Точно так же ей необходимо устранение левой оппозиции: устранить политическую группу, которая могла бы возглавить левое течение в партии и которая теперь в частности борется против бюрократического способа рационализации за счет рабочего класса. В ответ на вопрос о Троцком Радек сказал в Ишиме: "нам придется, может быть, итти на уступки крестьянам, а Троцкий будет обвинять нас в термидорианстве". Следует ли предполагать, что до навостренного уха Радека дошли уже какие либо слухи, или желая угодить сокровенным желаниям центристского руководства, этот политический "комсомолец" авансом кричит "всегда готов"? Никто не может ручаться, что центризм не переметнется в случае новой хлебной стачки, напротив, это даже очень вероятно: со 107 ст. против кулака -- на нео-нэп.
Заявление тройки от 13 июля представляет собой фальшивый и опортунистический документ. Одна его часть является продолжением той работы, которую уже в течение года и особенно в последние месяцы, вела тройка, распространяя ложные представления о господствующих в оппозиции взглядах. Возводя на Троцкого и оппозицию обвинение будто бы они утверждают, что у власти не рабочий класс, что Троцкий производит "ревизию ленинизма" и оппозиция в целом идет к созданию второй партии -- тройка капитулянтов тем самым снабжала партруководство новым оружием для дальнейших репрессий против оппозиции. Другой своей частью заявление от 13 июля пытается реабилитировать не только большинство Ц. К., но и всю политику право-центристского блока в прошлом. Политика право-центристского блока, способствовавшая укреплению классового врага, изображается теперь, как ленинская; наоборот, политика ленинской оппозиции, оказавшая прямое влияние на выпрямление, хотя бы и частичное, линии партии -- представлена, как антиленинская. Заявлением от 13 июля тройка открыто вступила на путь той софистикации ленинизма, которой занимается большинство.
Вместо марксистской дискуссии вокруг конкретных изменений, которые произошли в советском государстве (в ее экономических, политических и правовых учреждениях и в соотножении классов в стране) за период ее существования, капитулянты открыли метафизический спор вокруг "природы" и "сути" пролетарской диктатуры вообще. Они уподобляются метафизикам, схоластам и софистам, переливающим из пустого в порожнее, против которых восстает каждая страница и каждая строка из сочинений Маркса, Энгельса и Ленина. Этот никчемный, с точки зрения исторического материализма, спор преследовал, однако, определенную практическую цель. Бесцеремонно искажая тексты, взятые из документов своих противников, подменяя систематически понятия "центризма", "центристская верхушка", словами "советская власть", "пролетарская диктатура", со ступеньки на ступеньку капитулянты хотели притти к тому, чтобы об'явить центризм стопроцентным ленинизмом. Иначе, как теоретическим подлогом такой способ полемики назвать нельзя.
В своем документе капитулянты пишут: "Мы упустили из виду (!), что политика Ц. К. была и остается ленинской". Спрашивается, как же она "была" ленинской, когда наполовину эта политика делалась правыми, на борьбу с которыми капитулянты призывают в том же документе? Но от людей, ставших на путь идейной капитуляции, нельзя требовать, чтобы они увязывали концы с концами. Тройка еще до подачи заявления подготовляла товарищей из ссылки к своей "эволюции". Уже в письме Радека отъ 21-V в Барнаул изчезает слово "центризм" и вместо него появляется "сталинское ядро", которое, оказывается, левее рабочего сектора партии. В документе "Вопросы и ответы" -- комментарии к тому проекту заявления, с которым Преображенский уехал в Москву, -- слово "центризм" фигурирует уже в кавычках. Но, обивая пороги ЦКК, Преображенский растерял как кавычки, так и само слово вместе со своим проектом заявления. Утверждают, что этот проект был составлен в единственном экземпляре. Вероятно, Преображенский не хотел оставлять материальных следов тех быстрых метаморфоз, на которые обречена была его социологическая "природа". Не осталось ничего и от героических поз, которые принимал против центризма Смилга, на пути из Минусинска в Москву.
Основным спором между капитулянтами и ленинской оппозицией был и остается центризм. Иванам, не помнящим родства, нужно показать, как его определяла платформа. Центризм, как свидетельствует его название, является течением межеумочным, не отражающим последовательно ни интересы пролетариата, ни интересы буржуазии. Центризм отличается эклектизмом. Он внес в коммунизм собственные идейные суррогаты, вроде построения социализма в одной стране, безконфликтного развития социалистического хозяйства, осереднячивание деревни, и т. п. измышления. Платформа считала, что базой центризма являются "управленцы" -- партийная и советская бюрократия, все более и более отрывающаяся от рабочего класса, стремящаяся к несменяемости, а по Преображенскому в "Вопросах и ответах" и к потомственности.
Третья особенность "аппаратно-центристской группы" заключается, на основании платформы, в стремлении "подменить собою партию"; в захвате в свои руки все больше и больше власти; в высокомерном и презрительном отношении к массам -- особенно к неквалифицированным рабочим и батракам; в нетерпимости дискуссий и преследовании левой оппозиции ("огонь налево").
Бессильные бороться с ленинской оппозицией при помощи платформы, понимая, что метафизической эквилибристикой вокруг "сути" власти, нельзя приобрести в значительном числе сторонников, капитулянты пустились на клевету -- излюбленное средство всякого теоретически битого течения. Они обвиняли Троцкого в заигрывании с "идеей" восстания и "идеей блока с правыми". Двойное лицемерие, когда такие обвинения идут со стороны людей, которым известна полная и всегдашняя лойальность Троцкого не только к советской власти, но и к политическим противникам по партии. С их стороны такого рода обвинения являются демагогическим приемом для того, чтобы прикрыть свои собственные симпатии к правым. Это относится в особенности к Радеку, который уже уличен в том, что, находясь в ссылке, он не скрывал своих симпатий к брандлеровцам. Впоследствии Радек дал своему поведению запутанные об'яснения, вроде тех, которые он стал давать, когда его уличили в том, что именно он, Радек, а не кто другой, настаивал в январе 1928 года перед Троцким на даче интервью (вернее: большого политического заявления) московскому корреспонденту "Берлинер-Тагеблатт". Эти мнимые враги правых теперь вместе с последними и вместе с центром будут душить ленинскую оппозицию.
Высылка Троцкого об'единила право-центристское руководство с капитулянтами. От Бухарина, голосовавшего за эту высылку, до Радека и Смилги образовался единый фронт, против ленинской оппозиции. Можно сказать с уверенностью, что центристское руководство, совершая свой термидорианский акт, расчитывало облегчить этим работу капитулянтов. В свою очередь Радек и Смилга, начавшие кампанию отмежевания от Троцкого, шли на выручку партруководству. Если бы последнее не было уверено в том, что найдет поддержку у капитулянтов, оно не решилось бы пойти на совершенное им безумие.