В период с 1948 по 1973-4 гг. мы были свидетелями искрометного парада индустриальных и технологических новаций, не имевшего себе равных. Однако теперь эти самые успехи капиталистической системы обращаются в свою противоположность. Во время написания нашей работы только в развитых капиталистических экономиках Организации Экономического Сотрудничества и Развития официально насчитывается 22 миллиона безработных, даже не учитывая сотни миллионов безработных и не полностью занятых людей в Африке, Азии и Латинской Америке. Кроме того, это не временная циклическая безработица прошлого. Это – хроническая язва, раздирающая нутро общества. Подобно некоей ужасной эпидемии, она поразила даже те части общества, которые ранее считали себя в полной безопасности.
Несмотря на все достижения науки и техники, общество оказывается во власти сил, которыми оно не может управлять. На заре XXI столетия люди смотрят в будущее с растущим беспокойством. На место былой уверенности пришла неопределенность. Общий недуг затрагивает прежде всего правящий класс и его стратегов, которые все более и более осознают, что их система находится в серьезном кризисе. Кризис системы находит отражение в кризисе идеологии, выражаемой политическими партиями, официальной церкви, морали, науки и даже в том, что происходит сейчас в философии.
Частная собственность и национальное государство – две смирительных рубашки, которые сдерживают и ограничивают развитие общества. Объективно говоря, условия для мирового социализма существуют уже много десятилетий. Однако решающим фактором, позволившим капитализму частично преодолеть фундаментальные противоречия, стало развитие мировой торговли. Мировое доминирование Соединенных Штатов после 1945 года, продиктованное потребностью предотвратить революцию в Европе и Японии, а также сдержать советский блок, дало им возможность, через Бреттон-Вудские соглашения и ГАТТ (Генеральное соглашение по тарифам и торговле), заставить другие капиталистические силы понизить тарифы и устранить другие препятствия свободному течению торговли.
Это было резким контрастом с экономическим хаосом междувоенного периода, когда активизация национального соперничества выражалась в конкурентной девальвации и торговых войнах, которые вели к удушению производительных сил в узких границах частной собственности и национального государства. Как следствие этого, период между войнами был кризисным, эпохой революций и контрреволюций, достигшей высшей точки в новой империалистической бойне 1939-45 гг.
В послевоенный период капитализму отчасти удалось преодолеть фундаментальный кризис системы путем интеграции мировой торговли, создав значительно объединенный мировой рынок. Это обеспечило главную предпосылку для серьезного роста экономики в период 1948-73 годов, который в свою очередь привел к подъему жизненного уровня – по крайней мере для значительной части населения передовых капиталистических стран. Так умирающий может время от времени испытывать внезапные приливы энергии, кажется, предвещающие полное выздоровление, но на деле ведущие лишь к новому роковому приступу болезни.
Периоды такого рода не только возможны, но и неизбежны, даже в эпоху капиталистического упадка, если существующий социальный порядок не был свергнут. Однако искрометный экономический рост, составивший многие триллионы долларов в течение четырех десятилетий, никоим образом не изменил природу капитализма и не стер его внутренние противоречия. Длительный период экономического подъема с 1948 по 1973 г. закончен. Полная занятость, растущий жизненный уровень и государство всеобщего благоденствия остались в прошлом. Вместо роста мы теперь сталкиваемся с экономическим застоем, спадом и кризисом производительных сил.
Капиталовладельцы больше не интересуются вложениями в производственную деятельность. Акио Морита, бывший президент Корпорации Sony, в 1980-ых неоднократно предупреждал о смертельно опасной для капиталистической системы тенденции – переход от промышленного производства к сфере услуг. С 1950 г. США потеряли более половины промышленных рабочих мест, в то время как три четверти всех рабочих мест ориентированы на сектор обслуживания. Подобная тенденция существует и в Великобритании, ныне – третьестепенной капиталистической стране. В статье для журнала «Директор» (февраль 1988) Морита заявил:
"Я имею в виду, что эта тенденция – вовсе не назревший прогресс растущей экономики, и является не похвальной, а разрушительной. В конечном счете, экономика, потерявшая свою производственную основу, теряет свой жизненный центр. Экономика, основанная на услугах, не имеет никакой движущей силы. Таким образом, самодовольство по поводу смещения от производства в пристанище высокотехнологичных услуг, где работники сидят за компьютерами и день-деньской обмениваются информацией, совершенно неуместно.
Так происходит потому, что только производство создает нечто новое, использует сырье и формирует его в изделия, имеющие больше ценности чем материал, из которого они сделаны. Кажется очевидным, что обслуживающий сектор экономики является вспомогательным и зависимым от производства."
Вместо того, чтобы создавать рабочие места и увеличивать богатство общества, большие монополии направляют огромные ресурсы на спекуляции на финансовых рынках, организации хищнических переворотов, и другие виды паразитической активности. Морита указал, что бизнесмены зачарованы игрой в международный обмен. Они обнаружили, что это может принести быструю прибыль без необходимости вкладывать капитал в производительное предприятие. Даже некоторые индустриальные концерны посвятили себя финансовым махинациям. Люди, тратящие жизни, склонившись над монитором, отображающим последние обменные сделки, живут в своем собственном мире. Они не имеют никаких убеждений. Они ничего не создают. Они не порождают никаких новых идей. Они каждый день тратят по 200 миллиардов долларов в Лондоне, Нью-Йорке и Токио. Это множество покерных фишек стоит значительно больше чем ценность реальных товаров, купленных и проданных за день. «Это лишь масса воды, плещущейся в машинном отделении», – написал Морита.
Морита сравнил положение мирового капитализма с партией в покер на тонущем судне, и закончил:
«Это – рискованная игра, волнующая игра, но победы и поражения за покерным столом не заслоняют пугающего факта, что корабль тонет, и никто не понимает этого.»
С тех пор как Морита написал эти строки, ситуация стала хуже. Гигантский мировой рынок в «производных» теперь колеблется около суммы в 25 триллионов долларов и полностью потерял управление. Он представляет собой азартную игру колоссальных масштабов. Невольно на ум приходит „пузырь Южного моря“. Это демонстрирует фундаментальную нестабильность мирового капитализма, которая может закончиться новым финансовым крахом в духе 1929 г.
В 1848 году Маркс и Энгельс предсказали, что капитализм должен вырасти во всемирную систему. Этот прогноз с почти лабораторной точностью подтвердился в ХХ веке. Сокрушительное доминирование мирового рынка – важнейший факт эпохи. Мы имеем мировую экономику, мировую политику, мировую дипломатию, мировую культуру, мировые войны – за прошлое столетие их было две, и вторая чуть не стала закатом для человеческой цивилизации. И все же глобализация экономики означает не уменьшение проблем, а, напротив, огромное усугубление противоречий.
В последнем десятилетии ХХ века, несмотря на все чудеса современной науки, две трети человечества живут на грани варварства. Обычные болезни типа диареи и кори убивают семь миллионов детей в год. Все это можно предотвратить путем дешевых и простых прививок. 500 000 женщин каждый год умирают от осложнений при беременности, и, возможно, еще 200 000 умирают от абортов. Экс-колониальные страны тратят на здравоохранение только 4% их валового внутреннего продукта – в среднем, 41 доллар на душу, в сравнении с 1900 долларов в передовых капиталистических странах.
По прогнозам Организации Объединенных Наций, к 2000 году на Земле будут жить более шести миллиардов человек. Приблизительно половина из них будет моложе 20 лет. Это еще больше страданий от безработицы, перенаселения, отсутствия образования, здравоохранения и жилья. Приблизительно 100 миллионов детей в возрасте 6-11 лет не учатся в школах. Две трети из них – девочки. К слову сказать, даже в США, по оценкам ЮНИСЕФ, 20% детей живут ниже национальной черты бедности. Однако ситуация в странах Третьего мира достигла поистине ужасающего уровня. Не менее 100 миллионов детей живут на улице. В Бразилии эта проблема «решается» кампанией полиции и наемных убийц по истреблению детей, повинных в собственной бедности. Подобные злодеяния против бездомных совершаются и в Колумбии. Недавно вскрылось, что большое количество мужчин, женщин и детей, живущих на улице, было убито, а тела их – проданы Университету Боготы для практики студентов-медиков. Такие истории наполняют ужасом всех цивилизованных людей. Но они – всего лишь самое радикальное выражение морали общества, которое рассматривает людей только как товар.
Один миллион детей было убито, четыре миллиона серьезно ранено, и пять миллионов стали беженцами или сиротами в результате войн последнего десятилетия. Во многих экс-колониальных странах существует проблема детского труда, зачастую равносильного рабству. Лицемерные протесты западных СМИ не мешают продуктам такого труда достигать западных рынков и преумножать капиталы «представительных» западных компаний. Типичным примером может стать недавно обнародованный случай спичечной фабрики, где дети – главным образом, девочки – по 6 дней и 60 часов в неделю работали с ядовитыми химикалиями – за три доллара. Письмо в „Экономист“ от 15 сентября 1993 г. отмечает, что «на самом деле родители понимают ценность образования для будущего своих детей, но их бедность часто является настолько отчаянной, что они не могут обойтись без заработной платы их трудящихся детей.»
Главная причина бедности третьего мира - двойное разграбление ресурсов через условия торговли и триллионные долги перед крупными западными банками. Только для того, чтобы уплатить проценты по долгам, этим странам приходится экспортировать продовольствие, необходимое их собственным народам, и жертвовать здоровьем и образованием людей. По данным ЮНИСЕФ, из-за долговых выплат доходы третьего мира упали на четверть, затраты на здравоохранение – на 50%, а расходы на образование – на 25%. Вопреки лицемерным протестам против уничтожения амазонского тропического леса, бразильские экономисты доказали, что оно провоцируется главным образом потребностью увеличить доход с сельскохозяйственного экспорта, типа говядины, производимой на очищенной земле. Финансирование таких экспортных проектов представляют Мировой Банк и другие международные финансовые организации.
Человечество, в самом буквальном смысле слова, стоит на распутье. С одной стороны, существует весь потенциал, чтобы построить рай на этой земле. С другой – элементы варварства угрожают поглотить всю планету. В дополнение ко всему, есть еще опасность для окружающей среды. В своей ужасной охоте за прибылью, большие транснациональные корпорации уничтожают планету. Тропический дождевой лес истребляется со скоростью 29 000 квадратных миль в год. Это равняется площади Шотландии. Люди могут строить догадки о том, что вызвало гибель динозавров 65 миллионов лет назад. Но нет сомнения, что причиной сегодняшней катастрофы является безудержная погоня за прибылью и анархия капиталистического производства.
Даже ученые, которые не имеют ничего общего с социализмом, пришли к заключению (совершенно логичному, если вдуматься), что единственное решение – своего рода мировая плановая экономика. Однако она невозможна на базе капитализма. Сорок одна нация формально утвердила «Мировую Стратегию Сохранения». Но, при отсутствии мировой социалистической федерации, она представляет собой не более чем клочок бумаги. Всё решают интересы больших монополий.
И все же тут нет никакой неизбежности. Все страшные предсказания о безнадежном тяжелом положении человечества, начиная с Мальтуса, оказались ложным. Потенциал человеческого развития безграничен. Даже сегодня мы в состоянии полностью стереть голод с лица земли. В Западной Европе и Соединенных Штатах производительность сельского хозяйства достигла таких высот, что фермерам платят, чтобы они не производили продовольствие. Хорошая земля изымается из обработки. Пшеницу топят в море или смешивают с краской, чтобы сделать несъедобной. Есть горы говядины, масла, порошкового молока. Испанские оливковые деревья преднамеренно выкорчевываются. И при том 450 миллионов человек в мире недоедают, или фактически голодают.
К началу следующего столетия, страны Тихоокеанского региона будут, вероятно, поставлять половину мировой продукции. Мировая экономика станет их собственностью. В течение многих столетий европейцы воображали себя пупом земли. Говоря объективно, под этой идеей не больше почвы, чем под мыслью Птолемея, что земля есть центр вселенной. Уже в 20-х годах Троцкий предсказал, что центр тяжести мировой истории переместится от Атлантического к Тихому океану. Следующий этап человеческой истории покажет, что многомиллионные массы Азии реализуют свой потенциал, как часть Социалистической Мировой Федерации.
Работа – главное дело нашей жизни. С самых ранних лет мы готовимся к ней. На нее нацелено наше образование. Мы проводим за ней всю нашу активную жизнь. Работа – то основание, на котором покоится общество. Без нее не было бы ни продовольствия, ни одежды, ни жилья, ни школ, культуры, искусства или науки. В очень серьезном смысле, работа – это жизнь. Отрицать право человека на труд – значит не только отрицать его право на минимальный жизненный уровень. Это значит лишать человека человеческого достоинства, отрезать его от цивилизованного общества, оставлять его жизнь бесполезной и бессмысленной. Безработица – преступление против человечности. Появление своего рода люмпенизированного слоя в трущобах городов Соединенных Штатов и других стран – это обвинение современному обществу. Следующие цитаты демонстрируют страх самых сознательных стратегов капитала перед тенденцией социального распада на Западе:
«Концентрация и умножение числа разгневанных и обедневших людей в городах, зависящих от уязвимой инфраструктуры, чревата опасностями. Не последняя из них - сильная вероятность того, что социальная солидарность, лежащая в основе государства всеобщего благоденствия, в грядущие годы рухнет. Стабильно возрастающие затраты на поддержку слоя иждивенцев будут испытывать терпение более успешных во время экономического спада…, но это проблема следующего столетия.»
«Говоря в эволюционном смысле, государство всеобщего благоденствия платит за свой провал. Женщины из низшего класса рожают на 60% больше детей чем женщины среднего класса, неважно, черные или белые. Но даже эта статистика недооценивает воздействие на население. Женщины низшего класса не только имеют больше детей, они также рожают их в более юном возрасте, что через какое-то время ведет к геометрическому повышению численности низшего класса.»
Рис-Могг, убаюкивающий себя сказкой будто «марксизм мертв», озвучивает политику открытой реакции, которая ярко напоминает заявления викторианских мальтузианцев столетней давности:
«Их (бедняков) подстрекают к растрате жизней извращенные побуждения вспомогательных программ, налагающих немыслимые налоговые ставки в 100% или более, на тех, кто избегает социального обеспечения ради работы. Зачастую общая стоимость продовольственных талонов, жилищных субсидий, социальных выплат, бесплатного медицинского обслуживания и других услуг превышает доход, который можно заработать на низкоквалифицированных должностях. И социальное обеспечение, по определению, дается малым ежедневным усилием, или вообще без усилий. Не нужно вставать поутру и продираться через толпу жителей предместий, чтобы обеспечить средства к существованию… Слабость законного принуждения также делает неграмотность, безделье и беззаконие более привлекательными. Детей, которые могут зашибить сто долларов в час как воры или торговцы наркотиками, вряд ли впечатлят тяготы занятий чтением или работы за минимальную плату, которая может обеспечить лучшую жизнь только в будущем.» 43
По другую сторону Атлантики, среди стратегов капитала распространяется то же самое предчувствие. Известный американский автор и экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, в отличие от Рис-Могга, является либералом в политике, однако он приходит к тем же выводам. В последней книге «Культура довольства» он представляет суровое предвидение взрывоопасного социального конфликта, проистекающего из классовых разногласий внутри американского общества.
"Однако возможность восстания деклассированного элемента, серьезно обеспокоенного довольством, существует и все усиливается. В прошлом уже были такие вспышки, особенно массовые трущобные бунты конца 60-ых, и сейчас есть ряд факторов, способных привести к их повторению.
«В частности, как стало понятно, спокойствие зависит от сравнения с предыдущим дискомфортом. Со временем сравнение исчезает, и также со временем былая надежда на спасение от относительной нищеты – движение вверх – исчезает. В особенности это может стать следствием замедления или упадка экономики, а в еще большей степени – длительного кризиса или депрессии. Успешные волны рабочих, обслуживавших детройтские автозаводы и магазины – беженцы из соседних сельскохозяйственных районов Мичигана и Онтарио, а позже бедные белые с Аппалачей – разбогатели или двинулись дальше. Многие из тех, кто прибыл с Юга им на смену, теперь увязли в локальной безработице. Не стоит удивляться, если это когда-нибудь вызовет насильственную реакцию. Одним из высших принципов утешения всегда было, что несчастные безропотно, и даже с радостью, должны принимать свою судьбу. Сегодня такая вера может быть внезапно и сокрушительно опровергнута.» 44
«Мир – не собрание изолированных личностей; каждый так или иначе связан с другими.» Аристотель
«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда по ком звонит Колокол: он звонит по тебе.» Джон Донн
Люди стали людьми, преодолев свою чисто животную, то есть бессознательную, природу. Даже самые сложные животные не могут повторить достижений человечества, позволяющих ему выживать и процветать в самых различных условиях и климатах, под водой, в небесах и даже в космосе. Люди так высоко поднялись над своим «естественным», то есть зоологическим состоянием, что завоевали беспрецедентную власть над окружающей средой. И все же, как ни парадоксально, людьми все еще управляют слепые, неконтролируемые силы. Так называемая „рыночная экономика“ основана на предпосылке, что люди – не хозяева своих жизней и судеб, а марионетки в руках незримых сил, которые, подобно капризным и жадным богам старины, правят миром без порядка и разума. У этих богов есть свои жрецы, отдающие жизнь им на службу. В стенах банков и бирж они отправляют таинственные ритуалы и получают с этого жирную прибыль. Но когда боги гневаются, жрецы обращаются в панику, подобно стаду испуганных животных, и столь же бессознательно.
Древние римляне называли рабов «говорящими орудиями» (instrumentum vocale). В наши дни многие рабочие могут чувствовать, что это определение можно столь же успешно применить и к ним. Предполагается, что мы живем в постмодерновом, постиндустриальном, пост-фордистском мире. Но если условия труда не перестают беспокоить людей, о каких изменениях можно говорить? Завоевания прошлых лет находятся под угрозой везде и всюду. Жизненный уровень большинства людей на Западе катится вниз. Государство всеобщего благоденствия подорвано, а полная занятость осталась в прошлом.
В любой стране общество поражено ощущением глубокого недуга. Это начинается с верхов и изливается вниз на каждый уровень. Чувство неопределенности, порождаемое постоянной массовой безработицей распространилось на все фракции наемных работников – даже тех, кто раньше полагал себя в безопасности. Преподаватели, доктора, медсестры, государственные служащие, фабричные менеджеры – никто не защищен. Сбережениям среднего класса, ценам их недвижимости также угрожают безудержные движения финансовых рынков и фондовых бирж. Жизни миллиардов людей отданы на милость слепых сил, столь капризных, что древние боги в сравнении с ними выглядят образцом разумности.
Десятилетиями ранее казалось несомненным, что победное шествие науки и техники решит все проблемы человечества. В будущем мужчинам и женщинам придется интересоваться не классовой борьбой, а проблемой досуга. Эти предсказания оказались абсолютно бессмысленны. Со строго научной точки зрения, нет никаких причин, по которым мы не можем сократить общее время труда, при одновременном росте выпуска продукции и жизненного уровня, на основе повышения производительности, вызванного внедрением новых технологий. Но реальная ситуация совершенно иная.
Маркс давно объяснил, что при капитализме механизация не только не сокращает рабочего дня, но имеет склонность удлинять его. Во всех главных капиталистических странах мы видим беспощадное давление на рабочих с целью заставить их работать дольше за меньшую плату. В номере от 24 октября 1994, «Time» сообщил о резком подъеме в американской экономике и быстро растущих прибылях: «Но рабочие жалуются, что для них рост означает истощение. Во всей американской промышленности компании используют сверхурочное время, чтобы выжать из американской рабочей силы максимум возможного: фабричная рабочая неделя в настоящее время составляет в среднем около 42 часов, включая 4.6 часов сверхурочного времени. »Американцы, - отмечает Одри Фридман, трудовой экономист и член редакции „Time“, - ‘являются самыми работающими людьми в мире." Три крупнейших автомобилестроительных компании довели эту тенденцию до крайности. Их рабочие отрабатывают в среднем по 10 сверхурочных часов в неделю и трудятся в среднем по шесть восьмичасовых суббот в год."
Та же статья приводит многочисленные примеры сине- и беловоротничковых работников во многих различных отраслях промышленности, которые жалуются на хроническую сверхурочную работу:
«Я делаю работу за троих,» - говорит 44-летний Джозеф Келтерборн, работник телефонной компании Nynex из Нью-Йорка. Его отдел, устанавливающий и обслуживающий оптоволоконные сети, в последние годы был сокращен с 27 до 20 человек, отчасти за счет объединения трех отдельных должностей – телефониста, электрика и тестировщика – в его должность телефониста-курьера. В итоге, по словам Келтерборна, он часто работает до четырех дополнительных часов в день и один уикэнд из трех. «Когда я добираюсь домой,» - жалуется он, - «все, на что у меня хватает времени - помыться, поесть и чуток поспать; а там, глядишь, и снова пора крутиться как белка в колесе.»
Как заметил Маркс, увеличенное использование машин при капитализме означает умножение часов тяжкого труда для тех, кто пока еще имеет работу. С тех пор как в марте 1991 года американская экономика начала оправляться от предшествующего кризиса, она создала почти шесть миллионов новых рабочих мест, но при этом два миллиона рабочих мест остались за бортом. Если бы американские компании нанимали столько же работников, сколько при прежних подъемах, увеличение рабочих мест составило бы восемь миллионов или даже больше.
Статья «Times» добавляет:
«Многое фактически говорит о том, что Соединенные Штаты создают своего рода двухярусное общество. В то время как корпоративная прибыль и жалованья служащих быстро поднимаются, реальная заработная плата (то есть за вычетом инфляции) не растет вообще. Действительно, правительство сообщило, что в прошлом году реальный средний доход семьи в США упал на 312 долларов, тогда как еще миллион людей обрушился в бедность; те, кто официально признается бедными, составили 15.1% американского населения против 14.8 % в 1992 году. На четвертом году экономического подъема, стабильно набирающего силу, это поистине удивительное дело.»
В Коммунистическом Манифесте Маркс и Энгельсе отметили: «Вследствие возрастающего применения машин и разделения труда, труд пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую привлекательность для рабочего. Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы. Издержки на рабочего сводятся поэтому почти исключительно к жизненным средствам, необходимым для его содержания и продолжения его рода. Но цена всякого товара, а следовательно и труда, равна издержкам его производства. Поэтому в той же самой мере, в какой растет непривлекательность труда, уменьшается заработная плата. Больше того: в той же мере, в какой возрастает применение машин и разделение труда, возрастает и количество труда, за счет ли увеличения числа рабочих часов, или же вследствие увеличения количества труда, требуемого в каждый данный промежуток времени, ускорения хода машин и т. д.» (45)
В одном из самых известных фильмов Чарльза Чаплина «Современные Времена», мы видим наглядную картину жизни на конвейере большого завода 1930-ых. Бессмысленный труд, состоящий из бесконечного повторения одних и тех же монотонных действий, действительно превращает человека в придаток машины – „говорящее орудие“. Несмотря на всю благостную болтовню об „участии“, условия на большинстве фабрик остаются почти такими же. Действительно, давление на рабочих было устойчиво усилено в последние годы. Отдельные мелочи, делавшие жизнь немного более терпимой, безжалостно сводятся на нет. В Великобритании, где профсоюзы в прошлом добились известных завоеваний, часовой обеденный перерыв постепенно уходит в историю. Канцлер Коль сообщает немецким рабочим, что им придется работать в выходные. Та же картина повсюду.
Вместо того чтобы улучшить удел рабочего в промышленности, новые технологии используются для ухудшения условий беловоротничковых работников. В большинстве банков, больниц и больших офисов, положение служащих все сильней приближается к состоянию больших фабрик. Та же незащищенность, то же неустанное давление на нервную систему, то же напряжение, ведущее к медицинским проблемам, депрессиям, разводам.
В последние годы ученые возвратились к идее «человека-машины» в смысле робототехники и искусственного интеллекта. Эти идеи проникли даже в массовое сознание, о чем свидетельствует поток фильмов наподобие „Терминатора“, где люди противостоят хитро сконструированным автоматам. Это последнее явление довольно много говорит нам о психологии нынешнего периода, характеризующегося всеохватной дегуманизацией общества, вкупе с ощущением, что люди не отвечают за собственную судьбу, и страхом перед неуправляемыми силами, которые доминируют над человеческими жизнями. И напротив, попытка создать искусственный интеллект представляет шаг вперед для науки робототехники, которая, в подлинно рациональном обществе, откроет действительно изумительную перспективу человеческого прогресса.
Замена человеческого труда развитой механизацией – ключ к величайшей культурной революции в истории, на основе общего сокращения рабочих часов. И все же нельзя даже говорить о воспроизведении человеческого мышления в машине, хотя определенные операции они могут выполнять более эффективно. Дело не в каких-то мистических причинах или «бессмертной душе», будто бы делающей нас уникальным плодом Творения – дело в природе мысли как таковой, которую невозможно отделить от всех других физических действий людей, начиная с труда.
Даже для тех, кому посчастливилось иметь работу, в девяти случаях из десяти – это бессмысленный тяжелый труд. Рабочее время не воспринимается как часть жизни. Они не имеют ничего общего с вами как с человеческим существом. Продукт вашего труда принадлежит кому-то другому, для кого вы являетесь только «фактором производства». Жизнь начинается в тот миг, когда вы покидаете рабочее место, и прекращается, когда вы возвращаетесь к нему. Это явление хорошо объяснил Маркс в его «Экономическо-философских рукописях 1844 года»:
Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это — принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание. И, наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому. Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо от него самого, т. е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя." (46)
Таким образом, для значительного большинства жизнь преимущественно занята деятельностью, которая имеет очень малое значение для личности; в лучшем случае она терпима; в худшем – пожизненное мучение. Даже те, кто занимается работой наподобие обучения детей или ухода за больными, находят, что удовлетворение, получаемое ими от работы, исчезает по мере того как законы рынка находят путь в классную комнату и больничную палату.
Ощущение, что общество зашло в тупик, не ограничивается «низшими слоями». В правящем классе также есть растущее чувство недуга и пессимизма по отношению к будущему. Тщетно взыскует он прекрасных идей прошлого, веры, оптимизма. Постоянное хвастовство о предполагаемых чудесах „свободной рыночной экономики“ имеет все меньше смысла, когда люди начинают осознавать реальную ситуацию – миллионы безработных, атаки на жизненный уровень, невероятные состояния, заработанные на спекуляции, жадности и коррупции.
Забавно, что защитники существующего порядка обвиняют марксизм в «материализме», когда сами буржуа практикуют наиболее грубый и вульгарный вид материализма, в буквальном, а не философском смысле слова. Бессмысленная погоня за богатством, возведение алчности в доминирующий принцип всех вещей, лежит в основе всей их культуры. Такова их истинная религия. В прошлом они пытались по мере возможности скрывать ее, прячась за экраном лицемерного морализирования о долге, патриотизме, честном труде и всем прочем. Теперь все очевидно. В каждой стране можно лицезреть беспрецедентную эпидемию коррупции, мошенничеств, лжи, клеветы, воровства – не мелкого воровства уголовных преступников, но крупномасштабного грабежа, совершаемого бизнесменами, политиками, полицейскими и судьями. А почему бы и нет? Разве разбогатеть – не наша обязанность?
Кредо монетаризма возводит эгоизм и жадность в принцип. Гребите сколько сможете, когда и где сможете, и к дьяволу все остальное! Это чистая сущность капитализма. Закон джунглей, переведенный на язык дикарской экономики. По крайней мере тут все просто. Это прямо и ясно говорит, на чем стоит капиталистическая система.
И все же, что за пустая философия! Какая жалкая концепция человеческой жизни! Хотя они не сознают этого, властители планеты – сами просто рабы, слепые слуги неподконтрольных им сил. Они могут командовать этой системой не более чем муравьи в муравейнике. Дело в том, что они весьма удовлетворены таким состоянием дел, которое дает им высокое положение, власть и богатство. И они резко противятся всем попыткам произвести радикальную перемену в обществе.
Если есть единая нить, пронизывающая человеческую историю, то это – борьба мужчин и женщин за то, чтобы взять под контроль их жизни, стать свободными в истинном смысле слова. Все достижения науки и техники, все, что люди узнали о природе и самих себе, означают, что теперь есть возможность получить полную власть над условиями, в которых мы живем. Однако в последнее десятилетие ХХ века, мир, кажется, находится во власти странного безумия. Люди чувствуют даже меньше власти над своими судьбами чем прежде. Экономика, окружающая среда, воздух, которым мы дышим, вода, которую мы пьем, пища, которую едим – похоже, все находится под угрозой. Былое ощущение безопасности исчезло. Умерло чувство, что история представляет собой непрерывный марш от хорошего к лучшему.
В этих обстоятельствах часть общества ищет выход в таких вещах как наркотики и алкоголь. Когда общество более не рационально, мужчины и женщины обращаются за утешением к иррациональному. Религия, как сказал Маркс, – опиум народа, и его действие не менее вредно чем действие других наркотиков. Мы видели как религиозные и мистические идеи проникли даже в мир науки. Это отражение характера того периода, через который мы проходим.
«Стремитесь усиливать ваши моральные обязательства и религиозную веру. Перечитайте Десять Заповедей и Книгу Экклезиаста. Библия – неплохой учитель истории и руководство по выживанию в трудные времена» Рис-Могг
«Кто не хочет возвращаться к Моисею, Христу или Магомету, ни довольствоваться эклектической окрошкой, тому остается признать, что мораль является продуктом общественного развития; что в ней нет ничего неизменного; что она служит общественным интересам; что эти интересы противоречивы; что мораль больше, чем какая-либо другая форма идеологии, имеет классовый характер.» Троцкий
«Марксизм отрицает мораль!» Как часто мы слышали такого рода выражения, попросту показывающие незнание азбуки марксизма. Верно, марксизм отрицает существование над-исторической морали. Но весьма несложно показать, что моральные кодексы, которые регулировали человеческое поведение, существенно менялись от одного исторического периода к другому. Изначально не считалось безнравственным поедать пленных. Позже людоедство сочли отвратительным, но пленников можно было обращать в рабов. Даже великий Аристотель готов был оправдать рабство на том основании, что раб не имеет души и потому не может считаться человеком тот же довод использовался им применительно к женщинам. Еще позже считалось нравственно недостойным для одного человека иметь другого в собственности, но совершенно приемлемым для феодальных лордов было иметь рабов, прикованных к земле и полностью подчиненных господину, вплоть до предоставления лорду права первой брачной ночи с их невестами.
В наше время все это считается варварскими и аморальным – но институт наемного труда, где человек повременно продает себя нанимателю, использующему его рабочую силу по своему желанию, никогда не подвергается сомнению. Это, в конце концов, свободный труд. В отличие от раба или крепостного, рабочий и предприниматель достигают соглашения по собственной доброй воле. Никто не обязывает рабочего вкалывать на конкретного босса. Если не нравится, он может уйти и поискать работу в другом месте. Кроме того, в свободной рыночной экономике, закон одинаков для каждого. Еще французский литератор Анатоль Франс писал о «величественном эгалитаризме закона, который равно запрещает богатому и бедному спать под мостами, просить милостыню на улицах и воровать хлеб».
В современном обществе, вместо прежних открытых форм эксплуатации, имеется замаскированная, лицемерная эксплуатация, когда реальные отношения между людьми переводятся на отношения между вещами – клочками бумаги, дающими их владельцам власть над жизнью и смертью; делающими уродливого красивым; слабого – сильным; глупца – мудрым; старца – молодым.
Троцкий писал, что денежные отношения так глубоко проникли в умы людей, что мы и о человеке говорим: он «стоит» столько-то миллионов долларов. Отчуждение в современном обществе достигло такой степени, что подобные выражения считаются само собой разумеющимися. И при этом никого не удивляет, когда во время финансового кризиса комментаторы говорят о валюте, словно о выздоровливающем человеке («фунт 1 сегодня значительно окреп…»). Людей считают за вещи, тогда как вещи, особенно деньги, воспринимаются с суеверным страхом, напоминающим религиозное отношение дикарей к их тотемам и фетишам. Причина такого „товарного фетишизма“ объяснена Марксом в первом томе „Капитала“.
Поиск абсолютной морали оказывается совершенно бесполезным. Здесь неизменные законы логики снова ничем не могут нам помочь. Формальная логика основывается на непоколебимом противопоставлении истинного и ложного. Мысль может быть либо верной, либо нет. Однако истина, как говорил немецкий поэт Лессинг, не похожа на отчеканенную монету, вышедшую готовой с монетного двора и пригодную к использованию при любых обстоятельствах. То, что верно в одном случае и при одних обстоятельствах, становится ложным в другом. То же касается понятий наподобие «добра» и „зла“. Что „хорошо“ и похвально в одном обществе – отвратительно в другом. Кроме того, даже внутри конкретного общества понятие добра и зла часто меняется в соответствии с условиями и интересами определенного класса.
За исключением кровосмешения, которое, кажется, запретно фактически во всех обществах, существует очень немного моральных запретов, являющихся вечными и абсолютными. Заповедь «Не укради» имеет мало толку в обществе, не основанном на частной собственности. „Не прелюбодействуй“ относится лишь к патриархальному обществу, где мужчины желали быть уверены, что частная собственность перейдет к их собственным сыновьям. „Не убий“ всегда обставляется таким множеством оговорок, что непременно обращается в нечто совершенно иное, или даже прямо противоположное; например, нельзя убивать, кроме случаев самозащиты, или: нельзя убивать никого кроме представителей другого племени 2 , и так далее.
В каждой войне священники благословляют национальные армии на избиение армий других народов. Абсолютный моральный запрет на убийство внезапно привязывается к другим соображениям, которые, при ближайшем рассмотрении, оказываются экономическими, территориальными, политическими, или стратегическими интересами государств, вовлеченных в борьбу. Лицемерие всего этого хорошо выразил великий шотландский поэт Роберт Бернс в небольшом стихотворении «На благодарственный молебен по случаю национальной победы»:
Война – это факт жизни (и смерти). Человеческая история знала много войн. Об этом можно сожалеть, но не отрицать. Кроме того, все самые важные конфликты между народами, в конечном счете, решались войной. Пацифизм никогда не был модной доктриной правительств, исключая шелуху дипломатии, исключительная цель которой состоит в том, чтобы обманывать людей относительно реальных намерений представляемого ею правительства. Ложь – главный ресурс дипломатов. За это им и платят. «Не лжесвидетельствуй» тут просто неуместно. Полководца, который не делает всего возможного, чтобы обмануть врага относительно своих намерений, сочтут глупцом или похуже. Здесь, однако, ложь становится чем-то достойным похвалы – военной хитростью. Генерала, который расскажет врагу правду о своих планах, сочтут предателем. Рабочий, выболтавший подробности забастовки работодателю, получит такое же отношение своих товарищей.
Из этих немногих примеров явствует, что мораль – это не внеисторическая абстракция, а нечто, исторически развивающееся и подвергающееся значительным изменениям. В Средние века Римско-католическая церковь осуждала ростовщичество как смертный грех. Сейчас Ватикан владеет своим собственным банком и предоставляет под процент весьма солидные суммы денег. Другими словами, мораль имеет классовую почву. Она отражает ценности, интересы и перспективу господствующего социального класса. Конечно, ей не удастся обеспечить достаточного общественного единства, не будь она принята значительным большинством граждан. Следовательно, она должна выглядеть как свод абсолютных и неоспоримых истин, нарушение которых подорвет фундамент всего общественного здания.
Мало есть зрелищ более отталкивающих чем вид зажиточных дам и господ, читающих публике лекции о необходимости морали, религии, семейного планирования и бережливости. Те же самые индивидуумы, эгоистическая жадность которых каждый день проявляется в огромном росте окладов для высших менеджеров, учат рабочих необходимости жертвовать. Те же спекулянты, что не смущаются ввергать валюту собственной страны в хаос ради увеличения своих уже раздутых банковских счетов, прививают нам потребности в патриотических ценностях. Те же банки, транснациональные корпорации и правительства, которые ответственны за беспощадное притеснение миллионов в Африке, Азии и Латинской Америке, воздевают руки в ужасе всякий раз, когда рабочие и крестьяне поднимают оружие, чтобы бороться за свои права. Они учат мир необходимости мира. Но запасы смертоносных вооружений, на которые они продолжают расточать невероятные суммы, показывают, что их пацифизм также весьма относителен. Насилие делается преступлением только когда к нему прибегают бедные и угнетенные. Вся история показывает, что если понадобится, правящий класс всегда будет защищать свои власть и привилегии самыми зверскими средствами.
Семья, Порядок, Частная Собственность и Религия - такие лозунги всегда красовались на знаменах консервативных защитников статус-кво. Впрочем, лишь один из этих нерушимых институтов – частная собственность – представляет реальный интерес для правящего класса. Религия, как прямо говорит Рис-Могг, есть необходимое оружие для удержания бедняков в подчинении. Большинство высшего класса не верует ни в сон, ни в чох, и в церковь ходит почти так же как в оперу – чтобы хвастаться последней модой. Их понимание богословия столь же скудно как их оценка «Кольца Нибелунгов» Вагнера. В своей частной жизни буржуазия демонстрирует ничтожно малое содержание „вечных законов морали“. Эпидемия скандалов, потрясающих истеблишмент Италии, Франции, Испании, Великобритании, Бельгии, Японии и Соединенных Штатов – лишь верхушка айсберга. Однако они бесконечно талдычат на тему „вечных моральных истин“ и удивляются, когда слышат в ответ громогласный хохот.
Следует ли отсюда, что морали не существует? Или морали нет у марксистов? Отнюдь нет. Мораль есть, и играет необходимую роль в обществе. Каждое общество имеет моральный кодекс, который служит мощным обязательством, если его признает и чтит значительное большинство. В конечном счете, существующая мораль и законодательство, которое стремится проводить её в жизнь, поддерживая всей силой государства, отражают интересы правящего класса или касты, пусть и в замаскированной форме. Когда существующий социально-экономический порядок движет общество вперед, ценности, идеи и перспектива правящего слоя без сомнений принимаются значительным большинством. Классовая основа морали объяснялась Троцким:
«Господствующий класс навязывает обществу свои цели и приучает считать безнравственными все те средства, которые противоречат его целям. Такова главная функция официальной морали. Она преследует «возможно большее счастье» не большинства, а маленького и все уменьшающегося меньшинства. Подобный режим не мог бы держаться и недели на одном насилии. Он нуждается в цементе морали.» 47
Те немногие, кто осмеливается подвергать ее сомнению, клеймятся как еретики и преследуются. Они считаются «безнравственными» людьми - не потому что у них нет моральных принципов, а потому что они не соответствуют существующей этике. Прежде чем поднести Сократу чашу цикуты, его обвинили в дурном влиянии на афинское юношество. Рабовладельческое государство обвиняло ранних христиан во всевозможных безнравственных действиях и беспощадно преследовало пока не решило, что лучше признать новую веру, чтобы развратить вождей церкви. Лютера осуждали как злого человека, когда он начал нападать на коррупцию средневековой церкви.
Преступление марксистов – указывать, что капиталистическое общество вступило в конфликт с потребностями социального развития; что оно стало невыносимым препятствием для человеческого прогресса; что оно стоит перед противоречиями; что оно обанкротилось экономически, политически, культурно и нравственно; и что дальнейшее существование этой больной системы серьезно угрожает будущему планеты. С точки зрения тех, кто владеет и управляет общественным достоянием, эти идеи «плохи». С той точки зрения, что необходимо найти выход из тупика, они правильны, необходимы, и хороши.
Затянувшийся кризис капитализма оказывает самое негативное действие на мораль и культуру. Всюду чувствуются признаки социального распада. Буржуазная семья надломлена, но при отсутствии того, что может его заменить, это ведет к кошмару бедности и деградации для миллионов нуждающихся семейств. Разрушающиеся трущобы городов Соединенных Штатов и Европы, с их огромными пучинами безработицы и бедности, порождают почву для наркомании, преступности и прочих ужасов.
В капиталистическом обществе люди воспринимаются как недорогой товар. Товары, которые нельзя продать, лежат на складе, пока не сгниют. Почему с людьми должно быть иначе? Правда, с ними не так просто. Их нельзя ничтоже сумняшеся обречь на голодную смерть в больших количествах, из страха социальных последствий. Так, в окончательном противоречии капитализма, буржуа обязан кормить безработных, вместо того, чтоб самому кормиться от них. Поистине безумная ситуация, когда мужчины и женщины стремятся работать, увеличивать общественное достояние – но в этом им препятствуют «законы рынка».
Общество, где люди подчинены вещам – жестокое общество. Стоит ли удивляться, что некоторые из этих людей тоже ведут себя жестоко? Каждый день бульварная пресса тиражирует жуткие истории об ужасных злодеяниях, совершенных против самых слабых, самых беззащитных слоев общества – женщин, детей, стариков. Это точный барометр морального состояния общества. Закон иногда наказывает эти правонарушения, хотя в целом преступления против собственности (крупной) гораздо более энергично преследуются полицией чем преступления против личности. Но в любом случае, глубокие социальные корни преступлений лежат вне досягаемости судов и полиции. Безработица порождает преступления всех видов. Но есть и другие, более тонкие факторы.
Культура эгоизма, жадности и безразличия к страданиям других, особенно расцветшая за прошлые два десятилетия, когда Тэтчер и Рейган дали ей печать одобрения, несомненно сыграла роль, хотя нелегко сказать, насколько большую. Это реальное лицо капитализма, точнее монополий и финансового капитала – безжалостное, грубое, алчное и жестокое. Таков капитализм в период его старческого распада, пытающийся возвратить себе энергию юности. Это паразитический капитализм, которому легче снимать пенки финансовой и кредитной спекуляции, чем производить реальные ценности. Он предпочитает промышленности «сферу услуг». Он закрывает заводы как спичечные коробки, безжалостно уничтожая целые общины и отрасли промышленности, и рекомендует шахтерам и сталелитейщикам искать работу в забегаловках быстрого питания. Такой вот либеральный лозунг „Дайте им пирог“ в варианте ХХ века.
Даже если забыть про чудовищные социально-экономические последствия этой доктрины, она пропитывает ткань общества убийственной моральной отравой. Люди, лишенные даже надежды найти работу, вынуждены изо дня в день лицезреть «общество потребления», где зарабатывание и трата денег представляются единственным заслуживающим внимания делом в жизни. Герои этого общества – настырные нувориши, зашибающее деньгу стадо, готовое пойти на что угодно, лишь бы „преуспеть“. Таково истинное лицо „свободного предпринимательства“ и монетаристской реакции – лицо беспринципного авантюриста, проходимца и жулика, мелкого невежды, хулигана в дорогом костюме – олицетворение жадности и эгоизма. Такие люди приветствуют закрытие школ и больниц, сокращение пенсий и других „нерентабельных“ статей расхода, а сами сколачивают состояния, сидя на телефоне и не производя ровным счетом ничего на пользу обществу.
Часто говорят, будто для людей «естественно» действовать ради собственных интересов. В этом случае они узко понимаются как шкурный эгоизм. Такое толкование удовлетворяет защитников существующей социально-экономической системы, в которой жадность и погоня за личной выгодой представляются великими моральными принципами, эквивалентными реализации „личной свободы“. Но, будь это правдой, человеческое общество, вероятно, никогда бы не появилось. Само слово „интерес“ происходит от латинского „inter-esse“, что означает „принимать участие“. Главная основа интеллектуального и морального развития ребенка – движение от „эгоизма“ к большему пониманию нужд и требований других людей. Человеческое общество основывается на потребности общественного производства, сотрудничества и связи.
Именно тупик капитализма угрожает возвратить человеческую культуру на детский уровень, в худшем смысле этого слова – старческое впадение в детство. Атомизированное, эгоцентричное общество без перспектив, без морали, без философии, без души, общество «без зубов, без глаз, без вкуса, без ничего».
Каждая социальная система воображает себя последним словом в историческом развитии. Вся предшествующая история считается только подготовкой к этому особенному способу производства, и всем узаконенным формам собственности, морали, религии и философии, которые ему сопутствуют. Однако любая система общества существует лишь постольку, поскольку она - хотя бы внешне - способна удовлетворять потребности населения и давать людям надежды на будущее. Как только она оказывается неспособной делать это, она вступает в необратимый процесс упадка - не только экономического, но и нравственного, культурного, и всякого иного. Такое общество мертво, даже если его защитники никогда не признают этого.
ХХ век подходит к концу, и в капиталистическом обществе ощутимо и неуклонно распространяется чувство усталости и истощения. Кажется, будто целый образ жизни состарился и обветшал. Дело не только в том, что писатели именуют mal du siecle. Это бессознательное понимание, что «рыночная экономика» достигла своих пределов. И все же, хотя данная форма общества пережила себя, это не подразумевает, что развитие человечества также подошло к концу. История не только не закончилась. Она даже не началась. Если взглянуть на историю как на календарь, в котором 1-ого января представляет появление Земли, а 31-ого декабря – нынешний день, округлив возраст планеты до 5 000 миллионов лет, каждая секунда составит около 167 лет, минута – 10 000 лет. В таком случае Низший Кембрийский период начнется 18 ноября. Человек появится приблизительно в 23 часа 50 минут 31 декабря. Вся же письменная человеческая история легко уложится в последние сорок секунд перед полуночью.
Илья Пригожин мудро заметил, что «научное постижение мира вокруг нас только начинается». Человеческая цивилизация, которая кажется нам весьма древней, на самом деле очень молода. По существу, настоящая цивилизация – то есть общество, где люди сознательно управляют своими жизнями и способны вести действительно человеческое существование, а не животную борьбу за выживание – еще не началась. Бесспорно, что существующая форма общества устарела и изжила себя. Она цепляется за жизнь, хотя уже ничего не может предложить. Пессимизм в отношении будущего, смешанный с предрассудками и беспочвенными надеждами на спасение, как нельзя более характерен для такого периода.
В 1972 году Римский Клуб обнародовал мрачный доклад «Пределы Роста», где предсказал, что всемирные запасы углеводородного топлива закончатся через несколько десятилетий. Это породило панику, скачок цен на нефть и лихорадочный поиск альтернативных источников энергии. Более двадцати лет спустя никакой нехватки нефти или газа не видно, и немногие теперь занимаются поиском альтернатив. Такая близорукость свойственна для капитализма, подстегиваемого поиском немедленной прибыли. Каждый знает, что рано или поздно запасы углеводородов иссякнут. В долгосрочной перспективе абсолютно необходимо найти дешевую и чистую альтернативу.
Природа обеспечивает буквально безграничные резервы потенциальной энергии – солнце, ветер, море, и, прежде всего, материя как таковая, которая содержит огромное количество неиспользуемой энергии. Ядерный синтез (в отличие от ядерного расщепления) обеспечивает потенциал для безграничных размеров дешевой, чистой энергии. Но внедрение альтернативного топлива лежит за пределами интересов больших нефтяных монополий. Здесь частная собственность на средства производства вновь выступает как гигантский барьер на тропе человеческого развития. Будущее планеты отходит на второй план перед обогащением меньшинства.
Решение неотложных проблем мира можно найти только в рамках социально-экономической системы, находящейся под сознательным контролем людей. Проблема не в том, что развитие имеет определенные пределы. Проблема в устаревшей и анархической системе производства, которая расточает жизни и ресурсы, уничтожает окружающую среду, и ограничивает полноценное развитие потенциала науки и техники. «Нет никакой обязательной связи между большой наукой и большими коммерческими возможностями», – писал недавно один комментатор, – „общую теорию относительности еще предстоит превратить в механизм обогащения“. („Экономист“, 25 февраля 1995.)
И все же, даже сегодня, скрытые в технологии возможности захватывают дух. Технологические новшества мостят дорогу для подлинной культурной революции. Интерактивное телевидение уже вполне осуществимо. Возможность активного участия в создании телевизионных программ имеет огромный потенциал, гораздо больший чем просто решение, какую программу вам смотреть. Это открывает дверь к демократическому участию в управлении обществом и экономикой в пути, о чем в прошлом можно было только мечтать.
Рождение капитализма характеризовалось ломкой старых поместных отношений, и рождением национальных государств. Теперь рост производительных сил, науки и техники сделал лишним и само национальное государство. Как предсказывал Маркс, даже величайшее национальное государство вынуждено участвовать в мировом рынке. Старая национальная узость стала невозможной.
Первые люди были тесно связаны с природой. Эта связь постепенно рушилась с развитием городской жизни и разделением между городом и деревней, достигшим при капитализме чудовищных размеров. Разрыв между людьми и природой создал противоестественный мир отчуждения. Еще одно проявление этого – глубокая пропасть между умственным и физическим трудом – вредоносный социальный апартеид, отделяющий современную касту жрецов познания от «дровосеков и водоносов». Это не просто отчуждение людей от природы. Это отчуждение человечества от самого себя. Вырваться из состояния предельной зависимости от природы, преодолеть чисто животную натуру, приобрести сознание – вот что определяет нас как людей. Но такое достижение является в то же время и потерей, которая все острей ощущается с течением времени. Процесс зашел так далеко, что превратился в свою противоположность. По мере того как города становятся все более обширными, более переполненными, более загрязненными, кошмар развивается. При нынешних темпах через несколько десятилетий в одном Шанхае будет жить больше людей чем во всей Великобритании. Плохое жилье, преступность, наркомания и общий процесс дегуманизации стоят перед миллионами людей накануне XXI столетия.
Удушливо односторонний, искусственный характер этой «цивилизации» становится все более подавляющим, даже для тех, кто живет не в самых худших условиях. Тоска по более простой жизни, где мужчины и женщины могли бы жить естественно, свободно от невыносимых давлений соревнования и находиться в противоречии, выражается в тенденции среди слоя молодых людей, чтобы „выбыть“ из общества, в попытке заново открыть потерянный рай. Здесь есть недоразумение. Во-первых, жизнь первобытных людей была не столь идиллической как воображают некоторые. „Благородный дикарь“ всегда был выдумкой писателей-романтиков, имевшей мало общего с действительностью. Наши древние предки были близки к природе только потому, что они были рабами природы.
Однако тут есть и другая сторона. Эти «примитивные» люди вполне счастливо жили без ренты, процентов и прибыли. Женщины не считались частной собственностью, а занимали в общине весьма уважаемое положение. Деньги были неведомы. Неведомо было и государство, с его уродливой бюрократией и специальными отрядами вооруженных людей, солдатами, полицейскими, тюремщиками и судьями. Первобытный племенной коммунизм не знал государства в смысле аппарата принуждения, но старейшины пользовались всеобщим уважением, и их слово был законом. Позже племенной вождь осуществлял власть через добровольное согласие общества. Принуждения не требовалось, потому что у всех были общие интересы. Это было основой для тесных социальных уз сотрудничества и единства. Ни один современный правитель не может даже приблизиться к уважению, которым пользовались главы старых родов, объединенных чувством взаимной идентичности и долга, „зашифрованными“ в устной традиции как племенные знания, общеизвестные и общепризнанные. Такое уважение, должно быть, сходно с чувствами ребенка по отношению к родителям.
В наш предположительно просвещенный век, многие люди – включая тех, кто считает себя образованными – находят невероятным, что мужчины и женщины когда-то жили без таких необходимых вещей как деньги, полицейские, тюрьмы, армии, торговцы, сборщики налогов, судьи и архиепископы. И если им это действительно удавалось – причина лишь в том, что из-за своей «примитивности» они еще не могли осознать всей благодати, которую такие институты даруют человечеству. Даже некоторые антропологи, мыслящие иначе, не свободны от привнесения в раннее человеческое общество совершенно чуждых ему понятий, наподобие проституции, заимствованной из „цивилизованного“ мира, где продается все, включая людей.
Любого, кто видел фильмы о жизни первобытных племен, населяющих Амазонку, не может не впечатлить их естественность и спонтанность, напоминающая детскую, еще не задушенную крысиными бегами капиталистической жизни. В Евангелии от Матфея Иисус заявляет: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в царствие небесное». (18:3) В процессе взросления теряется нечто важное и никогда не восстанавливается. Это то грехопадение, которое в библейской книге Творения отождествляется с приобретением знания мужчиной и женщиной. Современное общество не может возвратиться к первобытному племенному коммунизму, точно так же как взрослый человек не может снова стать ребенком.
Желание возвратиться в детство считается неестественным и нездоровым для взрослого. Слово «ребячество» используется как оскорбление, синоним для неадекватного легкомыслия. В любом случае, это желание бесполезно, потому что оно невыполнимо. Но наряду с невежеством, ребенку также присущи другие качества – непосредственная веселость и естественность, чуждые большинству взрослых. То же верно и в отношении „первобытных“ народов, до того как появление классового общества и одностороннего, отупляющего разделения труда перевернуло вверх дном человеческую природу. Какой современный живописец способен сотворить столь непосредственные и прекрасные картины как работы художников из пещер Ласко и Альтамира?
Задача не в том, чтобы вернуться назад, а в том, чтобы двигаться вперед. Не возвращение к первобытному племенному коммунизму, но движение к будущему социалистическому мировому содружеству. Отрицание отрицания возвращает нас к отправной точке человеческого развития, но только внешне. Социализм будущего возникнет на базе всех изумительных открытиях прошлого и повернет их на благо человечества. Говоря языком Гегеля, это случай «универсального, наполненного богатством частных».
«Взрослый человек не может стать ребенком, не впадая в детство,» – пишет Маркс. – «Но разве не радует наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизвести присущую ребенку правду? Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в его натуральной правде? И почему историческое детство человечества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень? Бывают невоспитанные дети и старчески умные дети. Многие из древних народов принадлежат к этой категории. Нормальными детьми были греки. Обаяние, которым обладает для нас их искусство, не находится в противоречии с той неразвитой общественной ступенью, на которой оно выросло. Наоборот, это обаяние является ее результатом и неразрывно связано с тем, что незрелые общественные условия, при которых это искусство возникло, и только и могло возникнуть, никогда уже не могут повториться вновь.» 48
В современном обществе архитектура едва ли имеет отношение к искусствам. Люди привыкают существовать в безобразной среде, в плохом жилье, в переполненных городах, в окружении шума и грязи. По выходным некоторые из них ходят в музеи, где часами разглядывают вывешенные на стенах картины – островки красоты в море однообразного уродства. Таким образом красота отторгается от жизни – недосягаемая мечта, фантазия, так же далекая от действительности как самая дальняя галактика от земли. Искусство стало столь далеким от жизни, что многие люди вообще считают его бесполезной пустышкой. Враждебность к искусству, являющаяся привилегией среднего класса, есть еще одно следствие чрезвычайного разделения между умственным и ручным трудом. Варварские условия плодят варварские отношения.
Так было не всегда. В древнейших человеческих обществах музыка, эпическая поэзия и риторика были общим достоянием всех мужчин и женщин. Монополия ничтожного меньшинства на культуру – продукт классового общества, лишающего огромное большинство не только собственности, но и права на свободное развитие ума и личности. Однако если мы заглянем в глубины общества, мы обнаружим огромное желание учиться, постигать новые идеи, искать более широкие горизонты. Жажда масс к культуре, глубоко подавляемая в «нормальных» условиях, выходит на поверхность в любой революции.
Российская Революция 1917 года, это предположительно варварское событие, на самом деле стала отправной точкой для огромного роста культуры, поэзии, искусства и музыки. Этого нельзя зачеркнуть, хотя позже расцвет и был сокрушен сапогом сталинистской реакции. В испанской революции 1931-37 гг. был подобный же художественный Ренессанс – поэзия Лорки, Мачадо, Альберти, и прежде всего, Мигеля Эрнандеса вдохновлялась борьбой, и ей напряженно внимали миллионы слушателей, прежде никогда не имевших доступа к изумительному миру искусства и культуры.
В период революции обычные мужчины и женщины начинают понимать, что они люди, способные определять собственную судьбу, а не просто «говорящие орудия». Вместе с подлинной человечностью приходит достоинство, чувство самоуважения и его непременный спутник – уважение к другим. В 1936 году официанты барселонских ресторанов вывешивали объявления следующего содержания: „Если человеку приходится здесь работать, вы еще не вправе оскорблять его, предлагая чаевые“. Это рождение культуры – реальной человеческой культуры, являющейся частью самой жизни. Зародыш того же можно увидеть в каждой забастовке, где люди выказывают качества, обладать которыми им раньше и не снилось. Конечно, если движение не ведет к всеобщему преобразованию общества, сила привычки и рутины возобладает вновь. Материальные условия определяют сознание. Но социалистическое общество базируется на высоком уровне технологии, и культура полностью преобразует взгляды людей.
Логики и математики часто утверждают, что вид совершенной симметрии, которым они восхищаются, обладает соответственной эстетической ценностью. Некоторые даже осмеливаются утверждать, что самая важная вещь в уравнениях – не то, говорят ли они нам что-нибудь о действительности – а приятны ли они эстетически. Хотя никто не станет отрицать, что симметрия может быть прекрасной, есть симметрия и симметрия. Многие считают, что гармоничные здания классических Афин являются одним из высших достижений в истории архитектуры. Их определенно впечатляющая симметрия приводит на ум линейные отношения евклидовой геометрии. Значение архитектуры в Перикловых Афинах – графическое выражение общественного духа Афинской демократии (основанной, конечно на труде рабов, полностью исключенных из ее благ). Огромные здания Акрополя и Агоры были, без исключения, общественными сооружениями, а не частным жильем. В наши дни и времена такие блески чрезвычайно редки. Ничтожное значение архитектуры в сравнении с другими искусствами не случайно.
Во имя «целесообразности» (являющейся вежливым синонимом скупости) людям приходится жить в одноликих высотных коробках из бетона, лишенных всякой художественной ценности или человеческой теплоты. Эти чудовища разрабатывают архитекторы, вдохновленные строго геометрическими принципами, однако сами предпочитающие жить в изящных коттеджах XV века в сельской местности, подальше от созданных ими городских кошмаров. Впрочем, люди вообще не любят жить в коробках. И природе известна симметрия, весьма далекая от прямых линий и простых кругов.
Это лишь другая сторона медали механизированного конвейерного идиотизма, где люди, по словам Маркса, рассматриваются как простые придатки машин. Почему бы тогда не содержать их большими скоплениями в бетонных коробках, исходя из тех же разумных «индустриальных» принципов? Такой бесплодный редукционизм, пустой формализм, линейный подход характеризует архитектуру большей части нашего века. Здесь отчуждение позднекапиталистического общества выражается в бездушном обращении с важнейшей человеческой потребностью – в чистой, привлекательной и подлинно человеческой окружающей среде для жизни. Когда сама жизнь лишена всякой человечности, когда тысяча разных вещей делает её противоестественной – стоит ли удивляться, если некоторые продукты нашей так называемой цивилизации тоже ведут себя противоестественно и жестоко?
Здесь мы также видим восстание против бездушного конформизма и жесткости. Высотные дома и небоскребы, точно описанные английским писателем как «по пояс голые башни идиотизма», быстро впадают в немилость. И неудивительно. Они – памятник отчуждению в массовом масштабе, прогрессирующее сползание в бесчеловечные условия жизни, порождающее уродства всех сортов.
«Почему», – задается вопросом немецкий физик Герт Эйленбергер, – «силуэт согнутого бурей облетевшего дерева на фоне вечернего зимнего неба считается красивым, а сходный силуэт любого многоцелевого университетского здания – нет, несмотря на все усилия архитектора? Ответ, кажется мне, пусть даже несколько спекулятивный, лежит в новых взглядах на динамические системы. Наше чувство прекрасного вдохновляется гармоничным сочетанием порядка и беспорядка, какое есть в природных объектах – облаках, деревьях, горных хребтах или снежинках. Формы всего этого – динамические процессы, отлитые в физические черты, и особые комбинации порядка и беспорядка, типичные для них.»
Как верно отмечает Джеймс Глейк, «простые формы жестоки. Они не способны гармонировать с тем, как самоорганизуется природа или с тем, как человек видит мир.» (49)
Давным-давно Карл Маркс указывал на вредные последствия резкого разрыва между городом и деревней. Речь не о «возвращении к природе» в утопическом смысле некоторых экологов, мечтающих о возможности сбежать из кошмарного настоящего, отступив в предполагаемую идиллию несуществующего сельского рая мифического прошлого. Но назад не вернешься. Дело не в отрицании технологии, а в борьбе против злоупотребления технологией во имя частной выгоды, уничтожающей окружающую среду и создающей ад там, где должен быть земной рай. Это – центральная задача, стоящая перед человечеством в последнее десятилетие ХХ века.
«Nec manus, nisi intellectus, sibi permissus, multum valent.» Ни рука, ни интеллект сами по себе немногого стоят – Фрэнсис Бэкон.
Тотальный раскол между теорией и практикой наносит современному обществу чрезвычайный вред. Все более фантастический характер многих «теорий», пущенных в оборот, некоторыми космологами и теоретическими физиками – несомненное следствие этого факта. При свободе от необходимости представлять конкретные доказательства таких теорий в надеждах на сложные уравнения и тайные интерпретации теории относительности, результаты этого совершенно спекулятивного мышления делаются все более и более причудливыми.
Пришло время вновь исследовать всю систему образования, и классовую систему общества, на которой она основана. Пора пересмотреть законность деления человечества на «мыслителей» и „деятелей“, не с точки зрения какой-то абстрактной моральной справедливости, но просто потому что теперь оно стало помехой для развития культуры и общества. Будущее развитие человечества не может основываться на старых жестких границах. Усложнение технологий требует образованной рабочей силы, способной на творческий подход к труду. Этого никогда не достичь в обществе, расколотом надвое классовой сегрегацией. В очень проницательном пассаже Маргарет Дональдсон вскрывает неудовлетворительную ситуацию, существующую сегодня в университетах:
«Взглянем на технические отделения наших университетов. Они преподают математику и физику, как положено. Но они не учат людей творить вещи. Можно стать дипломированным инженером, пальцем не притронувшись к токарному или фрезерному станку. Такое считается уделом исключительно техников. И для большинства из них, с другой стороны, математика и физика за пределами элементарного уровня находятся просто вне досягаемости.»
Английский философ и педагог Альфред Норт Уайтхед, глубоко обеспокоенный такой ситуацией, в своей статье «Техническое образование и его отношение к науке и литературе» писал, что „в образовании вы придете к печальному итогу, если забудете, что у ваших учеников есть тело“ – и добавлял: „Можно спорить, рука ли человеческая создала мозг, или мозг создал руку. И всё же связь между ними является тесной и взаимной“.
Дональдсон справедливо указывает, что, хотя абстрактное мышление (она называет его «невоплощенная мысль») означает способность отстраниться от жизни, к лучшим результатам оно приходит тогда, когда бывает связано с действием. Вся история Ренессанса – доказательство этого утверждения. Правда, сфера современной науки бесконечно более обширна и сложна чем тогда, но значит ли это, что ученым невозможно постигать различные дисциплины? Является ли нынешнее состояние интеллектуального апартеида результатом увеличивающейся сложности предмета – или же это плод структуры и отношений современного общества, его предрассудков и материальных интересов, которые оно любой ценой стремится сохранить?
Реакционеры пытаются оправдать существующее состояние дел непременными нынче ссылками на генетическую предопределенность: если некоторые из «нас» умны, имеют хорошую работу и большие жалованья, это потому, что мы были рождены под счастливой звездой (читай: „с правильными генами“ – это то же самое). Если остальному человечеству не так повезло, должно быть, с их генами что-то не то. Отвечая на подобные бредни, Дональдсон пишет:
«Неужто лишь немногие из нас способны научиться преодолению границ человеческих чувств и, следовательно, преуспеть? Сомневаюсь. Хотя осмысленно утверждение будто каждый из нас обладает неким генетически определенным «интеллектуальным потенциалом» , вследствие чего личности будут, конечно, различаться в этом отношении как и в других, – нет никаких оснований полагать, что большинство из нас – или каждый из нас – способен приблизиться к осознанию того, на что мы способны. Не уверена даже, что вообще есть большой смысл рассуждать о «высших пределах». Поскольку, как замечает Джером Брунер, есть инструменты разума, так же как ручные инструменты, – и в любом случае развитие нового мощного инструмента дает возможность преодолеть старые ограничения. Сходным образом, Дэвид Олсон говорит: »Мы не приобретаем интеллект раз и навсегда; мы развиваем его, работая с технологией, или чем-то, что создаем, изобретая новую технологию." 50
По мнению великого советского педагога Выготского, учителю не следует строго контролировать, что изучает ребенок. Подобно Пьядже, он считал активность детей сконцентрированной на образовании. Вместо того чтобы приковывать детей к партам, где они механически предаются зубрежке бессмысленных для них вещей, Выготский подчеркивал потребность в подлинном интеллектуальном развитии. Это, однако, нельзя рассматривать в социальном вакууме. В подлинно социалистическом обществе образование должно быть изначально связано с творческой практической деятельностью, так чтобы свести на нет преграду между умственным и физическим трудом. Выготский во многом опередил свое время. Его педагогические методы были весьма своеобразны, например, разрешение детям учиться друг у друга:
«Выготский поддерживал помощь более успевающих детей менее успевающим. Долгое время это использовалось как базис эгалитарного марксистского образования в Советском Союзе. Обоснование тому было социалистическим – чтобы все дети работали на общую пользу – а не капиталистическим, когда каждый ребенок стремится получить от школы так много выгоды как сможет, не вкладывая ничего взамен. Успевающий ребенок помогает обществу, помогая отстающему, так как последний будет (надеемся) полезней обществу как грамотный, нежели неграмотный взрослый. Выготский утверждал, что этот акт – не обязательно самопожертвование со стороны успевающего ребенка. Объясняя и помогая другому, он может яснее понять собственное обучение, на метакогнитивных линиях. И, преподавая тему, он учится и сам.» 51
Демократическое социалистическое общество устранит различие между умственным и физическим трудом путем подъема общего культурного уровня. Это тесно связано с сокращением рабочего дня как следствием рационального промышленного плана. Образование превратится в объединение учебы, творческой деятельности и игры. Все новейшие методы будут использоваться в полной мере. Устройства «виртуальной реальности», которые сегодня – не более чем новинки, имеют огромный потенциал, не только для производства и проектирования, но и для образования. Они приблизят уроки к жизни, стимулируя воображение и творческий потенциал детей, не только в изучении истории и географии, но и инженерного дела, рисования или музыки. Свобода от унизительной борьбы за жизненные потребности, доступ к культуре и времени для развития себя как личности – вот базис, на котором человеческое общество сможет полностью раскрыть свой потенциал.
«Он сказал: » Что такое время? Оставьте «сейчас» для собак и обезьян! У человека есть Вечность!" Роберт Браунинг, «Похороны Филолога».
Достижения советских и американских космических программ лишь предвосхитили то, чего возможно достичь. Но космические программы великих сверхдержав на самом деле были лишь побочным продуктом гонки вооружений эпохи «Холодной войны». Со времени краха Советского Союза вопрос космических перелетов уже не занимает центрального места, хотя до сих пор есть возможность создания космической станции на орбите Земли, для облегчения полетов на Луну. В будущем мировом социалистическом содружестве космические путешествия перестанут быть материалом научной фантастики, и станут жизненным фактом, столь же обыденным, как самолётные рейсы сегодня. Исследование солнечной системы, а потом других галактик, станет таким же вызовом и стимулом для человечества как открытие Америки – для Европы.
Возможность космических полетов за пределы нашей солнечной системы не может вечно оставаться фантастической. Не стоит забывать, что всего сто лет назад идея сверхзвуковых полетов казалась казалось немыслимой, не говоря уж о путешествии на луну. История человеческого рода вообще, и прошлых 40 лет в частности, показывает, что нет такой проблемы, которую люди не смогли бы решить при наличии времени.
Спустя примерно четыре миллиарда лет наше солнце начнет увеличиваться в размере, поскольку его ядро гелия медленно сжимается. Ближайшие к солнцу планеты нагреются до невообразимых температур. Жизнь на Земле станет невозможной, так как океаны испарятся, а атмосфера разрушится. И все же конец жизни в одном уголке вселенной - не конец истории. Даже когда наша звезда погибнет, родятся другие. Среди миллиардов галактик видимой Вселенной, есть немалое количество солнц и планет, подобных нашим, где имеются все условия для жизни. Без сомнения, многие из них окажутся населены развитыми формами жизни, включая мыслящих существ, похожих на нас самих. Теперь уже немногие ученые сомневаются в этом, и число таковых еще уменьшилось после того как в космосе были найдены сложные молекулы, способные породить жизнь.
В предисловии к «Диалектике Природы» Энгельс с оптимизмом говорит о будущем жизни: «Вот вечный круговорот, в котором движется материя, – круговорот, который завершает свой путь лишь в такие промежутки времени, для которых наш земной год уже не может служить достаточной единицей измерения; круговорот, в котором время наивысшего развития, время органической жизни и, тем более, время жизни существ, сознающих себя и природу, отмерено столь же скудно, как и то пространство, в пределах которого существует жизнь и самосознание; круговорот, в котором каждая конечная форма существования материи – безразлично, солнце или туманность, отдельное животное или животный вид, химическое соединение или разложение – одинаково преходяща и в котором ничто не вечно, кроме вечно изменяющейся, вечно движущейся материи и законов ее движения и изменения. Но как бы часто и как бы безжалостно ни совершался во времени и пространстве этот круговорот; сколько бы миллионов солнц и земель ни возникало и ни погибало; как бы долго ни длилось время, пока в какой-нибудь солнечной системе и только на одной планете не создались условия для органической жизни; сколько бы бесчисленных органических существ ни должно было раньше возникнуть и погибнуть, прежде чем из их среды разовьются животные со способным к мышлению мозгом, находя на короткий срок пригодные для своей жизни условия, чтобы затем быть тоже истребленными без милосердия, – у нас есть уверенность в том, что материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет – мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время.» (52)
Теперь, однако, мы можем пойти дальше. Постепенное продвижение науки за сотню лет после Энгельса показало, что смерть солнца не обязательно будет означать смерть человеческого рода. Создание мощного космического корабля, способного развивать скорости, кажущиеся недостижимыми в настоящее время, может создать почву для решительного шага вперед, включая переселение в другие части солнечной системы и, в конечном счете, другие галактики. Даже на одном проценте скорости света – что легко достижимо – было бы возможно достигнуть пригодных для жилья планет за несколько сот лет.
Если это покажется долгим, следует помнить, что человечество, зародившись в Африке, колонизовало мир за миллионы лет. Кроме того, переселение, вероятно, будет постепенным, через колонии и промежуточные пункты, подобно тому, как древние полинезийцы колонизировали Тихий океан, остров за островом, в течение нескольких столетий. Технологические проблемы будут огромны, но у нас есть по крайней мере три миллиарда лет на их решение. Если вспомнить, что Homo Sapiens существует уже около 100 000 лет, а цивилизация – приблизительно 5 000 лет, и темп технологического прогресса все сильней ускоряется, нет никаких причин для пессимистических выводов о будущем человечества – при одном условии: если власть того класса, что возрождает зверские пережитки варварства, будет заменена системой сотрудничества и планирования, которое объединит все ресурсы планеты во имя общего дела.
Энгельс описал социализм как прыжок человечества из царства необходимости в царство свободы. Впервые большинство человечества сможет уйти от унизительной борьбы за существование, и поднять свой взор выше. Ликвидация болезней, неграмотности и бездомности – сами по себе важные цели – только будет отправной точкой. Объединив все ресурсы планеты, бесстыдно растрачиваемые сегодня, человечество может в буквальном смысле достать до звезд.
Наконец (но не в последнюю очередь) люди смогут распоряжаться собой, своими жизнями, своими судьбами, даже своими генами. Отношения между мужчинами и женщинами станут отношениями между свободными людьми, а не рабами. Аристотель заметил, что человек начинает философствовать, когда обеспечены жизненные нужды. Этот гениальный мыслитель понял, что развитие культуры тесно связано с материальными условиями жизни. В поистине замечательном пассаже он показывает, как мужчины и женщины начинают философствовать, предаваться поиску знания ради знания только когда они освобождаются от необходимости бороться за потребности существования:
«Это доказано действительным ходом жизни; ибо философия возникла только тогда, когда нужды, физический и умственный достаток жизни, были обеспечены. Ясно поэтому, что Мудрость не потребна ни для какого внешнего преимущества; также, как мы называем свободным того человека, что существует сам по себе, а не для нужд другого, так философия, одна из всех наук свободна, ибо она одна постигается ради самой себя.» 53
На протяжении всей истории цивилизации до наших дней культура была монополией ничтожного меньшинства. В подлинно демократическом социалистическом обществе возможно гарантировать общее сокращение рабочего дня и рост уровня жизни для каждого на основе огромного подъема производства. Освободившись от давления нужды, люди смогут посвятить свою жизнь полному и всестороннему развитию личности, интеллектуальному и физическому. Течения в искусстве, литературе, музыке, науке и философии займут место нынешних политических партий.
На основе рациональной и демократически управляемой плановой экономики, колоссальный потенциал науки и техники можно поставить на благо человечества. За последние 100 лет улучшение питания и медицинское обслуживание удвоили продолжительность жизни во многих промышленно развитых странах. Дальнейшее улучшение образа жизни могло бы еще более продлить активную жизнь. Совершенно активная столетняя жизнь была бы обычным делом. Надлежащее использование генной инженерии может даже позволить ученым противодействовать процессу старения и продлить жизнь гораздо дальше её «естественных» пределов. Возможности будущего человечества столь же безграничны как сама Вселенная.
"Наиболее тяжело засела слепая стихия в экономических отношениях, – но и оттуда человек вышибает ее социалистической организацией хозяйства. Этим делается возможной коренная перестройка традиционного семейного уклада. Наконец, в наиболее глубоком и темном углу бессознательного, стихийного, подпочвенного затаилась природа самого человека. Не ясно ли, что сюда будут направлены величайшие усилия исследующей мысли и творческой инициативы? Не для того же род человеческий перестанет ползать на карачках перед богом, царям и капиталом, чтобы покорно склониться перед темными законами наследственности и слепого естественного отбора! Освобожденный человек захочет достигнуть большего равновесия в работе своих органов, более равномерного развития и изнашивания своих тканей, чтобы уже этим одним ввести страх смерти в пределы целесообразной реакции организма на опасность, ибо не может быть сомнения в том, что именно крайняя дисгармоничность человека – анатомическая, физиологическая – чрезвычайная неравномерность развития и изнашивания органов и тканей придают жизненному инстинкту ущемленную, болезненную, истерическую форму страха смерти, затемняющего разум и питающего глупые и унизительные фантазии о загробном существовании.
Человек поставит себе задачу овладеть собственными чувствами, понять инстинкты на вершину сознательности, сделать их прозрачными, протянуть провода воли в подспудное и подпольное и тем самым поднять себя на новую ступень – создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно – сверхчеловека.
До каких пределов самоуправляемости доведет себя человек будущего – это так же трудно предсказать, как и те высоты, до каких он доведет свою технику. Общественное строительство и психофизическое самовоспитание станут двумя сторонами одного и того же процесса. Искусства – словесное, театральное, изобразительное, музыкальное, архитектурное – дадут этому процессу прекрасную форму. Вернее сказать, та оболочка, в которую будет облекать себя процесс культурного строительства и самовоспитания коммунистического человека, разовьет до предельной мощности все жизненные элементы нынешних искусств. Человек станет несравненно сильнее, умнее, тоньше. Его тело – гармоничнее, движения ритмичнее, голос музыкальнее, формы быта приобретут динамическую театральность. Средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гете, Маркса. На