БЕЛЫЙ БЫЧОК И КУЛЬТУРА

Будем, господа, созидать культуру!... Как это делается? Вы не знаете? Я тоже собственно не знаю... Но ведь "пора же, пора нам, наконец, сбросить с себя это скифство!"... -- как говорил лет шестьдесят тому назад щедринский генерал Зубатов. -- Надо же и нам когда-нибудь стать в уровень с Европой"...

Несравненный генерал! -- его не понимали -- он слишком опередил свой век... Зато теперь он мог бы видеть, еслиб жил, что идеи, им посеянные, взошли сторицею. Можно сказать, вся новейшая русская публицистика представляет могущественный отголосок генеральской тоски по "культуре". Вот уж год, если не больше, как это слово кричит с каждого газетного столбца.

"Культура имеет великое значение"...

"Культура имеет абсолютное значение"...

"Культура имеет религиозное значение"...

Во имя культуры г. Струве приглашает отказаться от игры в оппозиционные бирюльки и сомкнуться для крестового похода против левых. Проф. Котляревский²¹⁸, не испытывая, очевидно, ни малейших неудобств в атмосфере азбучных испарений, всем авторитетом историка ручается за высокую ценность культуры. Гг. Изгоев²¹⁹ и Галич счастливо дополняют друг друга в борьбе за права культуры. Если бы не грязная зависть некоторых интеллигентов, объясняет Изгоев, у нас уже давно произрастали бы в тундре римские огурцы... А Федор Сологуб²²⁰, как пишут, сочинил даже "представление", правда, отменно плохое, но зато весьма наглядно показывающее, как безобразна некультурность, белья не меняющая, пятерней расчесывающаяся и морду зовущая рылом, -- и как привлекателен паж Жеан, который норовит обнять свою Жеанну не спроста, а с соблюдением всех форм и обрядностей культуры.

Helas! -- как говорит генеральша Зубатова: -- nous sommes encore si peu habitues de jouir des bienfaits de la civilisation! (Увы! мы еще так мало привыкли к благодеяниям цивилизации!).

У нас вон стряпчий городничему на именинном вечере живот прокусил. Ну, что хорошего в этакой самобытности? У нас вон мосье Шомполов, нахлеставшись водки, позволил себе во время репетиции к мадам Симиас такое обращение... У нас в тундре, где могли бы произрастать римские огурцы, ссыльные с голодухи охотятся на полицейских надзирателей...

Как не воскликнуть вместе с его превосходительством: "пора, пора нам, наконец, сбросить с себя это скифство!".

Благодарная, но несколько беспредметная тоска по культуре владела некогда сердцем Фомы Фомича Онискина^*, того самого, который состоял диктатором в селе Степанчикове. Если помните, при господском доме находился парень Фалалей, двоюродный брат сологубовскому Ваньке-Ключнику. Черноземный дикарь Фалалей переносил свое варварство даже в свои сновидения и каждую ночь упрямо видел во сне... белого бычка. Фома Фомич из себя выходил. "Неужели же ты, неотес, неумытое рыло -- с такими приблизительно словами обращался он к Фалалею, -- не можешь увидеть во сне что-нибудь благородное: сад, например, где дамы и кавалеры пьют чай с вареньем и играют в карты"...

Но в неискоренимой закоренелости пребывал Фалалей. И после всех развернутых перед ним перспектив культуры упрямо ложился на вшивый тулуп и видел во сне... белого бычка.

Шли годы, рос Фалалей, вместе с ним рос белый бычок его сновидений и по законам естества превращался в быка.

И настал момент, когда казалось, что Фалалей, который и спать ложился не иначе, как с веревкой в руках, вот-вот накинет аркан на быка и заживет на-славу, так что сам паж Жеан должен будет лопнуть от желтой зависти. В те времена все так и думали, что главная задача культуры состоит в том, чтобы поймать быка за рога.

Но бык мотнул головой и увернулся. Фалалей угрюмо посопел носом, но снов своих не менял. А образованные дамы и кавалеры, только что откушавшие в саду чай с вареньем, впали в великое сомнение и стали спрашивать друг друга: точно ли все дело в бычке? И не есть ли белый бычок некоторое знамение? Может быть, это бычок трансцендентный и если машет хвостом, то лишь в высшем мистическом смысле, маня нас отсюда к мирам иным?

-- Скажи, Фалалеюшко, что видишь, во сне, -- спрашивал проникновенно г. Мережковский.

Но Фалалей, которому как раз в это время полагалось видеть во сне благодетельные последствия закона 9 ноября, по некультурности своей оказался неспособен даже на приятную выдумку и загадочно сопел носом.

-- Фефела он, ваш Фалалей! -- провозгласил М. Энгельгардт²²¹, фертом выступая из-под новой подворотни.

-- Нужно раз навсегда ликвидировать политические бредни, -- заявил г. Изгоев: -- спасение Фалалея -- в культуре!

Может быть, самое худшее в реакционной эпохе то, что в общественном сознании она насаждает царство глупости.

Когда кривая исторического развития поднимается вверх, общественная мысль становится проницательнее, смелее, умнее. Она научается сразу отличать главное от незначительного и на глазомер оценивать пропорции действительности. Она ловит факты налету и налету же связывает их нитью обобщения. Правда, она при этом моментами ударяется в так называемые крайности; она говорит, например: без парламентских гарантий роды дают большой процент неправильностей, или: без принудительного отчуждения хинин утрачивает свое действие. Но, в сущности, она права даже и в своих крайностях.

Когда же политическая кривая опускается вниз, в общественной мысли воцаряется глупость. Правда, как отголоски прокатившихся событий, в обиходе живут обрывки обобщающих фраз: "без действительных гарантий"... -- "порядки, приведшие к Цусиме"... Но внутреннее содержание этих фраз выветрилось, драгоценный талант политического обобщения куда-то бесследно исчез. Каждый вопрос торчит сам по себе, как пень в вырубленном лесу. Глупость наглеет и, оскалив гнилые зубы, глумится над всякой попыткой серьезного обобщения.

Чувствуя, что поле за ней, она начинает орудовать своими средствами.

Сперва приступает вплотную к проблеме пола. Запускает лапы в физиологию, эстетику и психопатологию, выворачивает все наизнанку и, напустив смраду, отходит к стороне.

Набрасывается на внешнюю политику и дает Стаховичу²²² с Маклаковым²²³ мандат спасти Сербию.

Обращается к женскому вопросу и постановляет обуздать в мужчине зверя.

Все валится у нее из рук. Но она, видимо, не теряет веры в себя и даже предъявляет миру свою законченную программу: России нужна культура.

Воцаряется единомыслие без мысли. "Торгово-Промышленная газета"²²⁴ ссылается на Струве, Галич -- на "действительный" марксизм, Изгоев -- на "Русскую Старину"²²⁵, Мережковский -- на чорта, "Россия"²²⁶ -- на свою совесть. И все требуют культуры.

Сразу можно подумать, будто общественная мысль, утомившись собственной раздробленностью, нашла, наконец, свое спасительное обобщение, свою формулу действия. Но это обман. "Культура", как лозунг, -- что это, если не торжественное пустое место, в которое можно свалить все и из которого нельзя извлечь ничего...

...И все-таки: эта пустопорожняя формула не есть ли симптом? Если лицемерие есть дань, которую порок платит добродетели, то призыв к "культуре" не есть ли дань, которую глупость платит возрождающейся потребности в обобщении? Вопрос, на который мы пока еще не решаемся ответить утвердительно.

"Киевская Мысль" N 29,

29 января 1909 г.

^* Ф. М. Достоевский. "Село Степанчиково и его обитатели". Ред.