Ожесточенная борьба за «сплочение нации», идея фикс любого бонапартистского режима. В конце-концов, его главная задача не провалиться в ущелье разделяющее эксплуататорский и угнетаемый классы. Заделать это ущелье, разумеется, нельзя, а вот замаскировать...
Еще при Ельцине стало ясно, что от переименования 7 ноября «в день согласия и примирения» его политическое содержание не изменилось ни на йоту. Однако, неприкрытому режиму олигархии до этого не было никакого дела. Даже, напротив, порой правые пытались устроить в эти дни антикоммунистическую мобилизацию. Первые действительно мощные пропагандистские попытки замазать классовое содержание ноябрьских праздников были предприняты уже при Путине. Результат, по данным социологических опросов, был в пределах погрешности. Тогда, очевидно, и появилась идея отменить праздник 7 ноября, вовсе. И даже не просто отменить, а подменить «настоящим» патриотическим праздником. Поскольку подходящий день, по замыслу путинских идеологов, должен был прийтись на осень, то ничего лучше 4 ноября — дня входа в Москву князя Пожарского найти не удалось.
В связи с этим нам показалось полезным рассказать чуть подробней историю о том как «сплотился русский народ вокруг гражданина Минина и князя Пожарского». Все-таки, в отличии от «подвига» Ивана Сусанина это не совсем сказочная история, есть факты, с которыми мы Вас и ознакомим.
Еще в школе, впервые услышав историю про Минина и Пожарского я удивился: откуда же собственно, в Москве оказались поляки? Почему Смоленск выдержал длительную осаду, а в Москву польские войска вошли безо всякого сопротивления. На все мои вопросы последовал вполне логичный, но не слишком внятный ответ — мол — смутное время...
А, что такое, это самое, смутное, время? Исторически смута проистекает из опричнины Иван Грозного, абсолютистский, по свое природе, режим которого опирался на мелкое поместное дворянство, иначе говоря, на служилых людей — в сегодняшней терминологии офицеров и чиновников, которые получая, помимо зарплаты, наделы во временное или постоянное пользование, стали своего рода «массой» феодального класса. Их деятельность, а именно сверхэксплуатация крестьян перетекающая в обычный грабеж привела к аграрной катастрофе в Московской Руси. Крестьяне бежали куда глаза глядят, их держали силой (так на руси появилось крепостное право), население подмосковный волостей за 50 лет сократилось как минимум втрое.
Наличие массы готовых служить кому угодно (за плату и новые, еще не разграбленные земли) помещиков дестабилизировало политическую систему Московской Руси. На рубеже XVI-XVII веков они боролись с двумя другими социальными группами: крупными феодалами–боярами и торговой буржуазией за власть, которая стремительно переходила из рук в руки. От Бориса Годунова к Лжедимитрию I от него к Василию Шуйскому, затем к Лжедимитрию II. Армия последнего состояла не только из черниговских помещиков и казаков (то есть потенциальных помещиков), но и двух крупных польских феодалов–авантюристов Лисовского и Рожинского с несколькими тысячами солдат. Им противостояла армия Василия Шуйского, состоящая из двинских стрельцов и шведских наемников. Какая из сторон была более «патриотической» скать довольно трудно. Во всяком случае, у каждой из них было по патриарху (почти как папа и антипапа), Корни патриотизма Гермогена были неглубоки, как только Лжедимитрий оказался у власти, Филарет выкинул Гермогена из патриарших хоромов, так, что ему ничего не оставалось как поносить проклятых поляков. Вообще-то, еще при монголах церковь жила душа в душу с язычниками, уповая на сохраненную за ней соляную торговлю и слова Павла «любая власть от Господа». Позже клир оказался инициатором Унии и последовательно поддерживал вхождение русских земель в состав Литвы и Польши. Антипольская позиция Гермогена стала чисто конъюнктурным экспромтом.
Впрочем, мы забежали вперед, еще когда Лжедимитрий II стоял у стен Москвы в его лагере шла незатухающая борьба за будущую власть между польскими и русскими феодалами. В этой ситуации русская сторона решились на конгениальный ход, из чисто политических соображений они решили фактически присоединить Московию к Польше, пригласив из Кракова сына короля Сигизмунда, принца Владислава. И действительно, кто же может поставить на место заносчивых панов, если не их собственный король. У Шуйского дела и так шли крайне неважно — еще первый Лжедимитрий полностью опустошил царскую казну. Не получив вовремя денег, шведы перешли на сторону противника и режим Шуйского пал.
Поляки засели в Кремле, а Лисовский и Рожинский смогли заняться своим любимым делом — грабежом. Грабили они, в основном богатых купцов, да так успешно, что хлебная торговля с Европой, почти, что сошла на нет. Собственно это и стало причиной дальнейших событий. Для феодала понятия «патриотизм» никогда не существовало, он честно служил тому кто больше платил, давал больше земли и лучше защищал от претензий соседей. Другое дело буржуазия — для купечества защита торговых путей и внутренних рынков всегда была первым делом. Теперь же польские отряды появились под Нижним Новгородом, грабя идущие волоком суда. Но, что еще хуже, союз с Польшей открывал для России дорогу к Балтийскому морю через Польшу. Что означало гибель торговых путей Волга–Двина–Белое море, по которым шел в то время хлебный экспорт.
В-общем, самым, что ни на есть патриотическим образом Минин и Ко стали собирать деньги. Строгановы, например, дали большой кредит. Из городской бедноты деньги с крайней жестокостью выбивали батогами, и не одна сотня горожан потеряла личную свободу в ходе этой экспроприации бедноты. Есть общая тенденция, что и в Нижнем, и в Пскове, антипольское движение было уделом очень узкого слоя богатого купечества. Практически каждый рекрутских набор в «ополчение» заканчивался вооруженным восстанием социальных низов. Беднота плохо понимала почему надо отдавать русские земли шведам, для того, чтобы шведы (за деньги!) помогли в войне с поляками.
Впрочем, так или иначе, не мытьем, так катаньем (не налогами, так грабежом, в современной транскрипции) деньги были собраны. На эти деньги наняли Пожарского и Ко, причем, торговались последние так отчаянно, что заплатить им пришлось втрое, а то и впятеро больше, чем получали стрельцы во время, обычных, боевых действий. Все-таки, воевать против властей дело никак не богоугодное... Польская армия, к тому времени уже полностью разложенная непрерывными грабежами и пьянством, воевать со своими бывшими союзниками не рвалась и вместе с обозами награбленного барахла двинулась к польской границе. 4 ноября 1613 года наемники князя Пожарского (ополчение, решили не брать, чтобы не взбунтовалось по-дороге) вошли в Москву...
Полностью, однако, классовую природу происходящих событий можно понять на примере народного движения в Пскове, которое началось еще в августе 1608 года, то есть именно тогда, когда укрепившиеся в Тушине поляки, казаки и перешедшие на их сторону псковские стрельцы стали появляться в окрестностях Пскова. Мелкий слижилый люд целовал им крест, а в самом городе «народи похватавши лучших людей [то есть знать] и гостей [купцов] и пометаша их в темницу.» А 1 сентября толпа псковичей бросилась на «начальников градских» и «нужною смертью умориша» Боярам и купцам из антипольской партии рубили головы, их сажали на кол, а воеводу Шереметьева горожане удавили. Имущество казненных было конфисковано, демократическое городское правительство захватило казну псковского владыки и монастырей. Купцы были обложены специальным налогом в пользу тушинцев. Затем партии Шуйского удалось было взять город под свой контроль и развязать страшный террор против городской бедноты. Но затем толпы «смердов» появились на улицах Пскова и свергли реакционный режим. Более двухсот попов, монахов и бояр были репрессированы. Князь Владимир Долгорукий со шведами осадил город, но Лисовский с поляками, а затем «вор батюшка» с казаками обороняли город до 1613 года. Затем вожди народной партии были арестованы и казнены в Москве.