Богоборческая революция?

Одним из наиболее устойчивых мифов является представление о большевиках, как о воинствующих атеистах и богоборцах, которые каленым железом выжигали «духовность», всюду куда дотягивалась их кровавая пархатая лапа.

Но так ли это было на самом деле? Действительно ли «свобода вероисповедная» была для большевиков пустым звуком?

Обличители коммунистов долго и нудно распространяются о гонениях на РПЦ, о «новомучениках», закрытых церквях, а главное об отобранных несметных богатствах которые православное духовенство нажило непосильным трудом и молитвами (а не пожалованиями от государства как думают некоторые злонамеренные личности). Приверженцам этой точки зрения следует чуть более критично взглянуть на состояние русской православной церкви перед революцией. Оторвавшееся от паствы, погрязшее в симонии, содомии и стяжательстве русское духовенство было не способно исполнять свою социальную функцию, быть опиум для народа, смягчавшим тяготы повседневной жизни. Забыв о евангельской заповеди «богу – божье, кесарю – кесарево» оно втянулось в политические игры начал 20-века, заняв далеко не почетное место в ряду самых консервативных сил. В феврале 1917 г. церковь вслед за гражданами и армией успешно сдала своего «верховного защитника и хранителя догматов господствующей веры, и блюстителя правоверия», что как то было уже совсем некрасиво. Расплата за грехи была тяжела, но справедлива. Большевики вполне могли ответить своим критикам словами Атиллы – «я есть Бич божий», который карает забывших свой долг пастырей.

Вряд ли было неожиданным и негативное отношение большевиков к католической церкви, которая еще во времена блаженной памяти Льва XIII жестко заклеймила социализм, коммунизм и классовую борьбу как прямой путь в гиену огненную. Эта политическая линия католической церкви поддерживалась словом и делом, никаких ересей в духе «теологии освобождения» в Восточной Европе никогда не возникало, что в конечном итоге привело католического ксендза в петлю на одну ветку рядом с русским попом. Учитывая печальную судьбу католической церкви в Испании, когда во время революции испанский народ смог выразить свое отношение к заблудшим пастырям можно сказать, что слугам римского папы в России еще сильно повезло.

Что же касается прочих концессий, не усердствовавших в лагере реакции, то никаких особых гонений на них в первые годы советской власти отмечено не было. Разумеется, в рамках секуляризации и протестантские и иудейские общины были вынуждены расстаться с частью своей собственности, но для людей стремящихся к духовной жизни это не должно было быть проблемой. Разве не так?

Есть достаточно свидетельств, что враждебность коммунистов не распространялась на тех верующих, кто служил Богу, а не Мамоне. В них лидеры большевиков видели естественных союзников в классовой борьбе. По свидетельству Владимира Бонч-Бруевича самые тяжелые дни гражданской войны Ленин проводил за чтением рукописных фолиантов русских раскольников: «Владимир Ильич очень интересовался рукописями сектантов… Особенно заинтересовали его философские сочинения. Как-то раз, когда он особенно углубился в их чтение … сказал мне: «Как это интересно… Ведь это создал простой народ… Ведь вот наши приват-доценты написали пропасть бездарных статей о всякой философской дребедени… вот эти рукописи созданные самим народом, имеют во сто крат большее значение, чем все их писания». А в 1905 году, как известно, Ленин встречался с легендарным попом Гапоном, которого охарактеризовал как «человека безусловно преданного революции, инициативного и умного, хотя, к сожалению, без выдержанного революционного миросозерцания».

О благожелательном и покровительственном отношение большевиков к другим религиям говорить сегодня не принято. Между тем такая политика имела места. Самое большое политическое значение имел фактический большевистско-мусульманский союз, который просуществовал до середины 1920-хх годов.

Как писал английский историк Дон Хоскинг: «Мусульман приводили в ярость колебания Временного правительства, отклонившего требование Всероссийского съезда мусульман о создании их собственных системы образования, религиозных и военных институтов. Как бы в противоположность деятельности Временного правительства, большевики начали свою восточную политику декларацией „Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока”…».

В этом документы датируемом 20 ноября 1917 года в частности содержались следующие слова:

«Мусульмане России, татары Поволжья и Крыма, киргизы и сарты Сибири и Туркестана, турки и татары Закавказья, чеченцы и горцы Кавказа, все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России! Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это. Знайте, что ваши права, как и права всех народов России, охраняются всей мощью революции и ее органов, Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов»

Эти громкие слова не были пустым сотрясением воздуха. На съезде мусульман состоявшемся в декабре 1917 года большевики возвратили верующим Коран халифа Омана, мечеть «Караван-Сарай» в Оренбурге и башня Сююмбике в Казани, некогда конфискованные царскими властями. Для защиты интересов мусульманского населения при Наркомате по делам национальностей был создан «Комиссариат по делам мусульман», а в 1918-1919 гг. существовала даже Российская мусульманская коммунистическая партия во главе с Мирсаидом Султан-Галиевым. (Любопытно, что политика по отношению к евреям сторилась по аналогичной схеме) На мусульманских съездах, исламские факихи сидели рядом большевиками, левыми эсерами, левые джадидами и обсуждали вопросы взаимодополняемости Шариата и коммунизма. Это привело к тому, что в январе 1920 г. ЦИКом Советов Туркестанской области было утверждено положение «О комиссии по согласованию законоположений и распоряжений рабочего и крестьянского Правительства Туркестанской Республики с шариатом и адатом». по которому в случае расхождений между законодательными ЦИК и нормами Шариата или адата последние имели большую юридическую силу. Такое же распоряжение действовало в Бухарской и Хорезмской советских республиках.

[Zoom]

После установления советской власти на Северном Кавказе шариатские суды были узаконены повсюду, где они существовали. И.В.Сталин, занимавший тогда пост наркома по делам национальностей, выступая 13 ноября 1920 года на Чрезвычайном съезде народов Дагестана от имени правительства РСФСР, заявил: «До нашего сведения также дошло, что враги Советской власти распространяют слухи, что Советская власть запрещает Шариат. Я здесь от имени правительства Российской Советской Федеративной Социалистической Республики уполномочен заявить, что эти слухи неверны».

Воодушевленные словами товарища Сталина, по всей территории бывшей российской империи под лозунгом «За Власть Советов, за Шариат!» на джихад поднимались шахиды.

В Дагестане действовали партизанские отряды под командованием известного накшбандийского шейха Али-Хаджи Акушинского. За его боевые заслуги постановлением ЦИК и СНК ДАССР Али-Хаджи был назначен главой Шариатского подотдела Наркомюста республики с полномочиями заместителя народного комиссара юстиции. В Кабарде и Карачаво-Черксии в установлении советской власти также принимали участие мусульманские лидеры, в советских документах называвшиеся «шариатистами». В Уфе и Казани были созданы мусульманские социалистические полки. Отдельные мусульманские батальоны организовывались в Астрахани, Перми и других городах. В Крыму действовали отряды «красно-зеленых» партизан.

В шифрованной телеграмме, отправленной 2 апреля 1920 года в Реввоенсовет Кавказского фронта Григорию Орджоникидзе, Ленин предписывал «действовать осторожно и проявлять максимум доброжелательности к мусульманам, особенно при вступлении в Дагестан. Всячески демонстрируйте и притом самым торжественным образом симпатии к мусульманам, их автономию, независимость и прочее».

Эта толерантная политика имела не только большой военный, но и политический успех. Недаром как писал российского историк С. Павлюченкова, после смерти Ленина в Чечне постановили четыре пятницы раздавать милостыню нищим, а муллы по всему СССР молились чтобы Аллах был милостлив к успошему считавшемуся на Востоке Великим Вождем и Освободителем человечества.

Еще одной религиозной группой, к которой благоволило большевистское правительство были раскольники. По подсчету историка П. Милюкова число раскольников в России к начал XX века достигало 35 миллионов.

Хотя сегодня выжившие из ума охранители именуют старообрядцев «антирусской космополитической сектой», в действительности речь шла о элите русских крестьян и горожан, которые не приняли в XVII веке навязанную сверху церковную реформу. Ненависть национал-консерваторов к старообрядцам вполне понятна – царская власть никогда не жаловала раскольников. Их сажали в тюрьмы, у них отбирали детей, на них накладывали дополнительные налоги и пошлины. В свою очередь старообрядцы были активными участниками почти всех народных бунтов XVII-XIX вв. и массами эмигрировали из империи спасаясь от гонений.

Первые годы правления советской власти стали для старообрядцев «золотым десятилетием». В октябре 1921 года Народный комиссариат земледелия принял обращение «К сектантам и старообрядцам живущим в России и за границей…» в котором последним предлагалось вернутся на родину. Репатриантам предлагалось всяческое содействие и земельные наделы конфискованные в 1917 году у помещиков и монастырей. Еще до этого в 1919 году Совнарком идя навстречу сектантам принял Декрет об освобождение от воинской службы по религиозным убеждениям. Сектанты были широко представлены в местных Советах.

В большевистском правительстве в начале 20 –хх годов возникло даже своеобразное «сектантское лобби», в которое входили Зиновьев, Бонч-Бруевич, Калинин и Луначарский. В раскольниках они видели элемент, который «станет мостом, соединяющим коммунистическое правительство с крестьянством». Ряд авторов отмечали «честность, трезвость и трудолюбие» сектантов, которые по словам Луначарского несли в себе «зародыш реформации в России. Революция делает реформацию ненужной, но эти реформаты разбиваются на многие оттенки, из которых многие близки нам».

Последняя фраза подразумевала такие секты как новые изральтяне, духоборы, молокане, которые по словам Бонч-Бруевича готовы «всецело посвятить себя делу устройства общин, артелей, коллективных хозяйств, коммун и поселиться в Совхозах». После революции и в 20-хх годах на территории СССР возникли сектантские колхозы – высоко эффективные хозяйства, члены которых говорили: «Мы, сектанты-новоизраильтяне, боремся за социализм. Мы боремся за равенство, братство. Даже большевики меньше борются за это братство».

Подводя итог этой краткой заметки, можно уверенно сказать, что говорить о «богоборческой» политике большевиков нет никаких оснований. Разумеется первые советские правительства провели общепринятые в цивилизованных странах меры по отделению церкви от государства. Естественно, что религиозные концессии вставшие на сторону контрреволюции были наказаны по законам того сурового времени. Не вызывает сомнения, что порой где-то имели место эксцессы и необоснованные преследования служителей культа, что было неизбежно учитывая масштабы и ожесточенность гражданской войны. Но в целом религиозная политика большевиков была гибкой, склонной к компромиссам и открыта для сотрудничества с теми верующими кто был лоялен к диктатуре рабочего класса.