В Большом театре состоялось собрание одного из двух имеющихся там профсоюзов, на которое пришли наиболее униженные и оскорбленные работники театра. Обиды накопились многолетние, поэтому досталось практически всем: бывшим худрукам Владимиру Васильеву и Геннадию Рождественскому, новому главному дирижеру Александру Ведерникову, особо ненавистным Алексею Парину (он возглавляет газету Большого театра) и Петру Поспелову (руководитель отдела планирования, с которым связаны наиболее радикальные нововведения). Хамства избежали только двое — исполнительный директор Александр Ворошило и генеральный директор Анатолий Иксанов. Оба присутствовали на профсобрании Стиль речей, которые лились с трибуны и с мест, представлял собой удивительную смесь советского номенклатурного языка и простодушной скабрезности современных юмористов. «Поскольку я не Басков, мне микрофон еще не очень нужен» — это самый мягкий образец товарищеской шутки. Пикантнее выглядел пересказ разговора одного из солистов с худруком оперы, дирижером Андроповым: «Он мне говорит — в труппе нет звезд, а я ему отвечаю — конечно, лемешевы и козловские у нас не поют, ну так и вы, Владимир Павлович, тоже не Мелик-Пашаев».
Кроме традиционной для любого театра склочной атмосферы, кроме очевидных агрессии и страха, возникающих из-за неуверенности в собственных творческих силах и завтрашнем дне, было в мероприятии и нечто особенное, возможное только в Большом театре, к которому советское государство всегда относилось с особой бережностью и который из-за этого меньше всего оказался готов к суровому настоящему. Выступающие все как на подбор поражали инфантилизмом и полным непониманием реальности. Будто эти люди, находясь в самом центре Москвы, каким-то чудом проглядели десять лет капитализма. Они зачарованно твердили о статусе, престиже, великих традициях, о том, что во всех их бедах виновата противная пресса, и что «если в Большом некому петь „Силу судьбы”, то, значит, ее вообще не надо ставить». Не приглашать же, в самом деле, для этого чужаков. А если кто нас не любит и критикует, то его просто к нам не надо пускать, и все будет хорошо. Вообще, оппозиция своего и чужого была выявлена исключительно отчетливо. Когда единственная из выступавших попробовала было высказаться в том смысле, что кроме Большого театра в музыкальном мире существует еще много чего другого и все это неплохо бы знать, ее грубо оборвали с галерки: «Что ты несешь!» Присутствовавший на профсобрании директор Иксанов главным образом грустно молчал. Но раз уж в Большом театре наступила гласность, то нужно, чтобы был еще и диалог. Поэтому, собрав список самых наболевших вопросов, «Известия» попросили АНАТОЛИЯ ИКСАНОВА все-таки на них ответить.
— На собрании возмущались, что Ведерников единолично решает, кто будет петь в спектаклях, которыми он дирижирует.
— Ведерников — музыкальный руководитель. И он отвечает за творческое состояние театра, труппы, спектакля. Он вправе говорить, что кто-то из певцов соответствует качеству Большого театра, а кто-то нет. Я услышал на собрании такое мнение: хорошо, пусть будет контрактная система. Если артист не устраивает, то на следующий сезон с ним контракта не заключают, но сохраняют гарантированную зарплату. То есть — понимаете? — пожизненную. Рассуждают и так: пусть я плохой, но я здесь тридцать лет работаю, и вы не имеете права приглашать кого-то другого, даже лучшего. Вот ведь в чем суть: все хотят остаться в театре навсегда. А это невозможно. Почему сегодня в театре 2600 человек? Да потому что этот организм рос, рос, и дошло до того, что сегодня в оперной труппе двадцать-тридцать процентов практически не занято. Перед театром стоит огромная проблема — возможно ли обновление творческого коллектива. По сей день эта проблема законодательно не решена. Если у нас не будет возможности какую-ту часть артистов — пусть процентов двадцать — ежегодно ротировать, то притока новых сил не будет. Возникнет болото. Театру нужно двигаться вперед. Опера сегодня находится в ужасном состоянии. Они говорят: мы хотим ездить на гастроли. Но назовите мне спектакль, с которым можно выехать, показать мировой уровень? — Могут ли ваши оппоненты воспользоваться противоречиями между действующим трудовым законодательством и контрактной системой, за которую вы ратуете?
— Могут. Если будут добиваться не совершенствования контракта, а попросту его отмены, то добьются того, что перейдут на тарифную сетку и будут по-совдеповски получать от 900 до 2000 рублей. Кто-то в десять раз меньше, чем сейчас, кто-то в два.
— Говорили о перетарификации солистов оперной труппы. Возмущались, что этим занимаются только Ведерников с Андроповым.
— Не только. Мной был издан приказ о создании целой экспертной комиссии по совершенствованию оплаты труда. Это мое законное право. Не решать же этот вопрос на новгородском вече, всем миром. — Звучали очень эмоциональные упреки в адрес недавно созданного отдела планирования. Было сказано буквально следующее: «Почему нас так унижают, что поручают этим людям вести переговоры с дирижерами и режиссерами?» — Опять перевод стрелки. Репертуарное управление, которое всегда существовало, сейчас реорганизовано и переподчинено непосредственно музыкальному руководителю театра, который в соответствии со своим видением перспектив театра говорит, каких дирижеров и режиссеров он хочет видеть. Это его творческая канцелярия, фактически технический персонал, который отрабатывает то, что хочет музыкальный руководитель. — Должна ли газета Большого театра писать про что-то кроме Большого, например про Мариинку, «Ковент-Гарден», «Метрополитен»? — Раньше газета обслуживала только театр. Уровень был соответствующий — домашний такой. Теперь это совсем другая газета: она должна показывать, что происходит в Большом и что такое Большой в контексте мирового процесса. Тираж ее растет. Это теперь не домашняя газета и уж точно не рупор того или другого профкома.
— Какой из двух профкомов проводил собрание?
— Малый. В нем примерно 190 человек.
— То есть реальной силы они не представляют?
— Большевики в семнадцатом году тоже не составляли большинства. Тут вопрос в степени агрессивности. Активная часть профсоюза — это те люди, которые сильнее других боятся потерять работу.
— Зачем вы пошли на собрание?
— Хотел увидеть объективную картину. И еще — опровергнуть слухи о моем уходе из театра, которые в последнее время усиленно муссируются. Но такого рода вопросов мне на собрании даже никто не задал. Видимо, поняли, что раз сам пришел на это судилище, то из театра уходить не собираюсь.