Наше мнение — РД 1(74) — январь 2001

Вот и остался позади XX век... Такой странный и такой противоречивый. На базе новых технологий мировая экономика испытала невиданный подъем, при одновременном росте смертности от голода. Мировая торговля, воздушное сообщение и информационные технологии эффективно стирают границы, но карта мира пестра сегодня как никогда прежде и повсюду в мире мы видим межэтнические столкновения и конфликты. Наука проникла в глубины атомного ядра и живой клетки, космические зонды достигли границ солнечной системы, но религиозные суеверия упорно не сдают свои позиции, принимая под частую самые уродливые и жестокие формы.

Противоречие между общественным характером труда и частным — распределения, дошло уже не до предела, оно вышла за пределы здравого смысла! Несть числа тем уродливым и неустойчивым формам государственного планирования и кредита, которые испробовал капитал в XX веке чтобы спасти себя от неминуемой смерти. Бессчетны те политические конструкции, та идеологическая ложь которой прикрывал он свою неэффективность и органическую отсталость.

Это не случайно, что двадцатый век начался с революции и закончился контрреволюцией. Еще в его начале, заря мировой революции поднялась над планетой, но социал-демократия предала рабочий класс, и ей удалось сделать то, что не могли сделать армии Антанты — революция была локализована в одной стране — в отсталой полу-крестьянской России. Рабочие всего мира, затаив дыхание, следили за героической борьбой российского пролетариата, вдохновленные его примером, они порвали со своими старыми вождями и всего за несколько лет создали новый рабочий интернационал — Коминтерн. Классовые бои шли повсюду в мире и конец капитализма был близок, но узурпация власти в СССР бюрократией наступила раньше. Отбив удары внешней контрреволюции, российский пролетариат не смог сдержать ползучую политическую контрреволюцию изнутри. Установившийся в СССР политический режим сковал политическую волю, революционный порыв пролетариата во всем мире, сначала партийной дисциплиной Коминтерна, а затем и просто тем отнюдь не привлекательным примером, которым стал для рабочего класса Запада СССР. Бурная первая половина столетия сменилась тихой второй... Казалось, что ничего не может уже измениться, что впереди столетия «холодной войны» или, другими словами, мирного сосуществования систем.

Но внутри СССР уже шли грандиозные тектонические процессы... Каждый день и на каждом рабочем месте социалистический план сталкивался с отстраненностью работника от процесса распределения продукта, с его безынициативностью и инертностью, вызванными его отрывом от процесса управления предприятием и всей страной, и чем более сложной и высокотехнологичной становилась экономика СССР, тем сильнее был этот конфликт. Работающая вхолостую экономика означала — верхи не могут жить по старому. Впрочем они и не хотели. Западный образ жизни завоевал сознание бюрократии, они также хотели перемен как и низы.

В деформированных рабочих демократиях пролетарская политическая революция и социальная контрреволюция бюрократии, плавно перетекающей в буржуазию, неразделимы. Так же как законы «О кооперативах» и «О борьбе с нетрудовыми доходами», принятые на одной сессии Верховного Совета. Только одна сила могла сравниться с консолидированной жадностью нескольких миллионов бюрократов — политическая воля и организованность рабочего класса, ведомого его революционной партией. У нас было очень мало времени, мы очень мало знали и еще меньше умели, мы не смогли ее создать. Внутренний кризис преемников IV интернационала на Западе, не позволил осуществить реэкспорт идей революции в Россию. Массы жаждали революционных идей и революционного руководства, а получили лишь ложь опальных бюрократов и продажной интеллигенции. На волне стремящихся к политической революции масс, мы получили социальную контрреволюцию... Трагический парадокс истории.