Отношения между полами в Латинской Америке представлены в современной западной культуре некоторыми устойчивыми стереотипами. Прежде всего, сюда относится представление о повышенной сексуальности и большей свободе сексуальных связей. Эти представления закреплены в самом языке, где присутствует, например, такое выражение, как amigos con derechos. В переводе с испанского — «друзья с правами», то есть друзья, которые состоят в сексуальных отношениях, однако не связаны такими обязательствами по отношению друг к другу, какие существуют между женихом и невестой, или girlfriend'ом и boyfriend'ом.
Интересно, что в настоящее время, в эмансипированных европейских странах «свободные отношения» стали достаточно распространенным явлением. Существуют теории свободной любви, в которых секс рассматривается как простое, ни на что не претендующее выражение взаимной симпатии, сравнимое с рукопожатием или дружеским объятием.
Но если в современной европейской и североамериканской цивилизации явление free love появилось всего несколько десятилетий назад, то в Латинской Америке оно, как представляется, сохранилось до наших дней с доколониальных времен. Естественно, речь не идет о поголовной практике свободной любви, но о достаточно устойчивой модели отношений между полами, нашедшей свое отражение в литературных произведениях (таких как романы Г. Маркеса, М. Льосы, И. Альенде и т.д.), словесных формулах, моделях поведения.
Некоторые из этих словесных формул и моделей поведения мы попытаемся проанализировать. При этом важно понимать, что многие из выражений и практик общения, отражают не столько характер отношений в доколумбовой Америке, не столько «свободную любовь в чистом виде», сколько противоречие между культурами коренных народов и европейской цивилизацией. Анализ некоторых из этих противоречий и их причин и станет предметом нашего эссе.
Исследуя данную проблему, мы воспользуемся положением, которое выдвигает Р. В. Коннелл в своей работе «Общая картина: маскулинность в новейшей мировой истории». Коннелл предостерегает от опасности параллельного рассмотрения различных культур: «Европейский империализм, глобальный капитализм под гегемонией США и современные коммуникации установили контакт между всеми культурами, многие уничтожили и маргинализировали большинство из них ». Таким образом, всегда необходимо иметь в виду культурную гегемонию, которую осуществляют с большим или меньшим успехом господствующие страны мировой капиталистической системы.
Рассуждая о формах маскулинности в зависимых странах, Коннелл говорит об отношениях подчинения между господствующими формами маскулинности («маскулинность доминирующего класса и расы в доминирующих странах мировой системы» ) и местными формами маскулинности. Это положение представляется справедливым при рассмотрении не только маскулинности, но и всех проявлений местных гендерных порядков (gender orders в терминологии Коннелла).
Необходимо оговориться, что, объединяя все страны южноамериканского континента в единый блок «Латинская Америка», мы пренебрегаем местными особенностями различных стран. Однако, мы считаем это правомерным в данном эссе, исходя из двух соображений.
Во-первых, все страны континента были приблизительно в одно время колонизированы европейцами и с тех пор языками, доминирующими в этих странах и объединяющими их культуры, стали родственные испанский и португальский. (Исключение составляют Гайана, Суринам и Французская Гвиана на севере континента и некоторые острова Карибского моря).
Во-вторых, мы объединяем тенденции в отношениях между полами в различных странах на том основании, что развитие всех народов неизбежно проходило одни и те же стадии. Все народы в доколумбовой Америке несли в себе отголосок более древней формы отношений между полами, которые в Европе уже были заменены моногамией. Этой более древней формой был групповой брак. Еще Ф. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» указывал на присутствие группового брака в истории всех народов. Обо всех странах Латинской Америки можно сказать, что они имеют более короткую историю моногамии, чем страны Старого Света. Так как мы коснемся явлений, характерных для целого ряда стран, нам важно не столько, на каком из многочисленных языков говорили или культ каких богов отправляли жители той или иной местности, сколько на какой стадии семейно-брачных отношений их застала европейская цивилизация.
Итак, в начале работы мы указали на факт существования в Латинской Америке более свободных, чем в Европе сексуальных отношений, которые выражаются в формуле amigos con derechos. Заметим, что существует также более тонкая градация: amigos con muchos derechos («друзья с многими правами»). Эти категории не подразумевают единственность сексуального партнера, а, наоборот, скорее, выражают множественность. Друзей, как правило, несколько. Таким образом, отношения с amigos con derechos допускают параллельное существование отношений с novio или novia («парнем» или «девушкой»), женихом или невестой, мужем или женой.
Интересно, что народный фольклор отражает иное содержание моногамного вида отношений, его отличие от полигамности. Приведем известную поговорку, в которой это отличие отражено. Amor de lejos, amor de pendejos — y felices los cuatro: «любовь на расстоянии, любовь дурачков — и счастливы все четверо». Это обозначает, что если есть отношения между двумя людьми, которые разделены расстоянием (amor de lejos), каждый из них может вступить в несерьезные отношения с кем-нибудь поближе (amor de pendejos). При этом все четверо будут счастливы (y felices los cuatro). Здесь моногамная любовь противопоставляется любви дурачков, несерьезных, неорганизованных людей (pendejos), которая, по всей видимости, сводятся к сексуальным контактам.
Противопоставляя моногамные черты в отношениях чертам полигамным, эта поговорка выводит нас на проблему характера отношений между мужчинами и женщинами при групповом браке. Очевидно, что в условиях группового брака не было места для того комплекса чувств, который называют любовью. Когда все мужчины одного рода считались «мужьями» всех женщин другого рода, не было места для таких компонентов любви, как индивидуальная забота, верность и ревность. Более того, в условиях проживания мужчин и женщин в разных домах и жесткого разделения сфер деятельности на мужскую и женскую достаточно мало времени оставалось для совместного времяпрепровождения «влюбленных», так что логично предположить, что их общение сводилось к сексу.
С течением времени такая модель отношений претерпела значительные трансформации. Сегодня в одних случаях к физическому общению может добавляться духовный компонент, что и делает партнеров «друзьями с правами». В других случаях, несмотря на то, что характер человеческой деятельности изменился, и уже нет той разделенности мужчин и женщин, которая существовала в эпоху группового брака, физический компонент может превалировать. Последний тип отношений и получил словесное обозначение в термине «amor de pendejos».
Конфликт моногамных и полигамных практик порождает такие явления, как ревность и ложь. Еще одна популярная поговорка, известная во всех странах Латинской Америки гласит: «Ojos que no ven, corazón que no siente», что переводится как «Глаза, которые не видят — сердце, которое не чувствует». Смысл этой поговорки заключается в том, что если невеста (подруга) не видит отношений ее жениха с кем-то другим, она не будет страдать [от ревности].
Таким образом, унаследованная от первобытного уклада свобода в цивилизованном обществе зачастую оборачивается притворством. Если в групповом браке не существовало категории ревности, так все женщины одного рода считались «женами» всех мужчин другого рода, и наоборот, то с приходом на латиноамериканский континент капитализма, и свойственных ему индивидуалистичных семейно-брачных отношений, появилась почва для конфликта.
Существует мнение, что в Латинской Америке, этом регионе с менее длительной историей моногамии, конфликты, связанные со столкновением двух типов гендерных отношений: моногамного и полигамного, — достигали не виданной в Старом Свете остроты. Так, Вард Ставик в статье «Living in Offence of Our Lord»: Indigenous Sexual values and Marital life in the Colonial Period” отмечает, что „семейное насилие и ссоры между мужчинами и женщинами были главными причинами убийств в Киспиканчис, Канас и Канчис [области в Перу] в позднеколониальный период. Число убийств с подобными мотивами превосходило число убийств в процессе грабежей, в конфликтах, связанных с уплатой налогов или владением землей. Из 43 жестоких убийств, зарегистрированных в Киспиканчис, Канас и Канчис в конце семнадцатого — восемнадцатом веке, 28 (или 65%) было вызвано конфликтами на почве любви, ревности и других аспектов отношений между мужчинами и женщинами".
Конечно, и на это указывает сам автор, эти данные невозможно принять как однозначное свидетельство, так как в индейских сообществах была традиция разрешать конфликты, не прибегая к официальным органам правосудия. Тем не менее, нам представляется, что это не единственное проявление обостренного противоречия между сохраняющейся полигамией и насаждаемой моногамией. Другим проявлением этого конфликта, на наш взгляд, является такой феномен латиноамериканской гендерной культуры, как мачизм (machismo).
Прежде чем перейти к рассмотрению этого явления, необходимо обосновать ту легкость, с которой мы перепрыгиваем из семнадцатого века в двадцатый и даже двадцать первый. Рассуждая о взаимном влиянии разных культур друг на друга в современную эпоху Коннелл отмечает в своей статье о маскулинности: «Евро/американская культура и евро/американские институции пополняют содержание глобальных СМИ, формируют товары и трудовой процесс по их производству, регулируют накопление ресурсов. Эта власть — самая мощная сила, которая переопределяет место мужчин в гендерных отношениях за пределами Североатлантического мира» .
При всей справедливости этого вывода нам представляется, что необходимо иметь в виду одно важное обстоятельство. Несмотря на то, что капитализм сделал мир единой экономической системой, приобщение людей к «цивилизации» не выразилось в овладении всех в более или менее равной степени «всеобщей мировой культурой». Да, в Европе, Северной Америке, Японии, а также в странах, где произошли социалистические революции, массовая культура сделала огромный рывок вперед. Однако, бедные слои зависимых стран слабо ощутили на себе это продвижение. Они оказались оттеснены от «высокой культуры» (новейших достижений искусства и науки) и обречены на рутинное существование, повергнутые во мрак древних суеверий и борьбы за выживание. «Мировая культура», несомненно, пришла в их дома, однако она свелась к примитивным стереотипам, связанным с работой, торговлей, потреблением, собственностью и отношениями между полами, — то есть с самыми базовыми экономическими категориями. Речь здесь идет как о жителях деревень, так и о многочисленной бедноте латиноамериканских мегаполисов.
Именно такое измерение, с нашей точки зрения, принимает «культурная гегемония господствующих стран», о которой пишет Коннелл. Имея в виду это измерение, проанализируем феномен мачизма.
Итак, мачизм — особый вид маскулинности. Согласно автору статьи «Мачизм в движении: этос перуанских дальнобойщиков» Ральфу Болтону, феномен мачизма не уникален для Латинской Америки. Также это явление присутствует в средиземноморской, а также некоторых других культурах .
Вот определение мачо, которое приводит Нора Скотт Кинзер в статье «Священники, мачо и младенцы, или латиноамериканские женщины и манихейская ересь»: «Мачо — это сильный, твердый, мужественный мужчина. Он легко впадает в гнев, с яростью отвечает на любое оскорбление, вызов или выпад. Склонен к всепоглощающим исключительно гетеросексуальным, но не моногамным страстям, и его нескрытые измены выражаются в однократных визитах к проституткам, случайных или не очень регулярных связях, что, ввиду его сверхмощи, приводит к рождению бесчисленного множества законных и незаконных детей» .
Как в испанском, так и в русском языке понятие «мачо» обладает известной амбивалентностью. Оно может приобретать положительную окраску, передавая идею мужской сексуальности и красоты, и, напротив, может принять отрицательный смысл, сообщая о грубости и асоциальности мужчины. На наш взгляд, к перечисленным компонентам мачизма необходимо добавить сексизм, представление о превосходстве мужского пола над женским.
Какие причины лежат в основе этого вида маскулинности? Почему соединение коренных индейских культур с европейской породило именно такой комплекс качеств и представлений?
Пытаясь ответить на этот вопрос, Ральф Болтон выявляет среду, где мачизм проявляется сильнее всего. Оказывается, прежде всего, этот тип маскулинности свойственен бедным слоям городского населения. В Перу таких горожан, принадлежащих к коренному населению, называют чоло (cholos). Среди коренных жителей сельских районов, напротив, мачизм либо проявляется в слабо выраженной форме, либо вообще отсутствует.
Что касается слоя чоло, то в их среде мужская и женская сферы сильно отделены друг от друга. Женщины заняты домашним хозяйством и воспитанием детей, мужчины —зарабатыванием денег. Причем мужчины, как правило, заняты в таких областях, где существует жесткая конкуренция и состояние крайней нестабильности. В основном чоло заняты в мелкой рыночной торговле, также некоторые работают шоферами, служат в низших полицейских чинах, некоторые работают в школах для коренного населения. Зачастую, как в случае торговцев или шоферов, работа требует повышенной мобильности, что приводит к тому, что мужья подолгу не появляются дома.
По мнению Болтона, так создаются условия для возникновения конфликта самоидентификации у мужской части подрастающего поколения. «Символически, — пишет Болтон, — власть покоится в сфере мужских ролей, однако в повседневной жизни она сконцентрирована в руках женщин, по крайней мере, по отношению к детям. У мальчиков развивается идентификация с матерью, в то же время они видят отца как источник высшей, хотя и отдаленной власти. В некоторых обществах существуют механизмы разрешения проблем самоидентификации (например, церемонии инициации). Поскольку в среде чоло видимый механизм подобного рода отсутствует, проблема разрешается в повышенной маскулинности».
На наш взгляд, проблема заключается не столько в разделенности мужской и женской сфер деятельности и проблеме перехода из одной в другую, сколько в коренном отличии моделей поведения и норм отношений, свойственных каждой из этих сфер. Нам представляется, это отличие сильнее, чем в европейской культуре. Женские модели не испытали на себе такого влияния цивилизации, как мужские модели поведения. Ведь новые сферы деятельности, которые принес с собой капитализм, в первую очередь вовлекли в себя мужчин, оставив женщинам их традиционную долю домохозяек. В женской среде, таким образом, не были так сильно, как в среде мужчин, нарушены традиции равенства и коллективизма, свойственные домоногамной стадии. В мужской среде, напротив, «дикий капитализм» (а именно в дикой форме капитализм проявляет себя на периферии мировой системы) вызвал к жизни модели индивидуализма, соперничества и иерархии на фоне борьбы за выживание.
Представляется, что «власть женщин», которую испытывают на себе дети в повседневной жизни, сильно отличается от власти мужчин. С его низкой степенью развития иерархических моделей отношений, женский мир оказывается беззащитным по отношению к мужскому миру. Так формируется особый тип фемининности, параллельный мачизму — «марианизм» (от девы Марии), который включает в себя такие качества, как самопожертвование, отречение, пассивность, полную отдачу семейным ценностям и покорное отношение к проявлениям мужского господства.
Итак, мы проанализировали явление мачизма с точки зрения противоречия между гендерными нормами, свойственными моногамному капиталистическому обществу и нормами, характерными для обществ, сохранивших в себе черты полигамии и первобытности.
Подведем некоторые методологические итоги. Анализируя проблему противоречий гендерных моделей, присутствующих в Латинской Америке, мы исходили из марксистского подхода, рассматривая действительность в ее историческом развитии и обнаруживая отношения зависимости между экономической организацией обществ и культурной сферой, в которую входят гендерные модели поведения и гендерные представления.
Также мы использовали положения теории Р.В. Коннелла, которая относится к такому направлению как структурный конструктивизм. В цитированной нами работе «Общая картина: маскулинность в новейшей мировой истории» автор подробно описывает свой метод. По ходу работы мы привели те положения его концепции, которые совпадают с нашей точкой зрения. Тем не менее, иные положения структурного конструктивизма, на наш взгляд, не являются реалистичными.
Научный подход, которого придерживается Коннелл, базируется на следующем постулате: «Практика ситуационна (она является реакцией на определенную конфигурацию событий и взаимоотношений) и трансформативна (она действует в данной ситуации и придает ей новую конфигурацию)» . Исходя из этого положения, по мнению Коннелла, «человек не может быть маскулинным в какой-то определенной манере (то есть, участвовать в определенных практиках, конструируя данную форму маскулинности), без того чтобы не воздействовать на условия, в которых эта форма маскулинности возникла: либо он воспроизводит, либо усиливает, либо подрывает эти условия» .
Таким образом, рассматривая все гендерные практики как «трансформативные» и не акцентируя внимание на том, в какой мере трансформативна каждая из практик, Коннелл рисует постепенный эволюционный процесс, в котором особая роль отводится интеллектуалам. «Интеллектуалы — носители общественных гендерных отношений и создатели сексуальной идеологии. То, как мы будем выполнять нашу интеллектуальную работу, исследуя, анализируя и выражая, имеет последствия; эпистемология и сексуальная политика переплетены между собой (intertwined)» .
Рассуждая о путях преодоления гендерного неравенства, Коннелл признает, что помимо гендерных отношений в обществе существуют «переплетенные (interweaving) структуры неравенства», в числе которых Коннелл называет капитализм, расовые отношения, империализм и глобальную бедность.
То, каким образом структуры неравенства переплетены, какие из них играют определяющую роль, структурный конструктивизм не рассматривает. В этой парадигме получается, что все влияет на все. Нет понимания того, что невозможно преодолеть сексизм в рамках капитализма.