Самым, пожалуй, тревожным, в симптоматическом смысле, является место статьи Радека, стоящее, правда, как будто в стороне от интересующей нас центральной темы, но связанное с ней единством сдвига Радека к нынешним теоретикам центризма. Дело идет о слегка замаскированных авансах по адресу теории социализма в отдельной стране. На этом необходимо остановиться, ибо эта "побочная" линия ошибок Радека, при дальнейшем развитии может перекрыть все остальные разногласия, обнаружив, что количество их окончательно перешло в качество.
Дело идет об опасностях, которые угрожают революции извне. Радек пишет, что Ленин
"отдавал себе отчет, что при уровне экономического развития России 1905 года эта (пролетарская) диктатура может удержаться, лишь если ей на помощь придет Западно-европейский пролетариат". (Подчеркнуто мною. Л. Т.).
Ошибка на ошибке и, прежде всего, грубое нарушение исторической перспективы. На самом деле Ленин говорил, и притом не раз, что демократическая диктатура (а вовсе не пролетарская) не сможет удержаться в России без социалистической революции в Европе. Эта мысль проходит красной нитью через все ленинские статьи и речи эпохи стокгольмского съезда 1906 г. (полемика с Плехановым, вопросы национализации и пр.). В тот период Ленин вообще не поднимал вопроса о пролетарской диктатуре в России до социалистической революции в З. Европе. Но главное сейчас не в этом. Что значит: "при уровне экономического развития России 1905 г."? А как обстоит дело с уровнем 1917 года? На этой разнице уровней построена теория социализма в отдельной стране. Программа Коминтерна разграфила весь земной шар на клетки, "достаточные" и "недостаточные" для самостоятельного построения социализма, и создала таким образом для революционной стратегии ряд безнадежных тупиков. Разница экономических уровней может несомненно иметь решающее значение для политической силы рабочего класса. В 1905 году мы не поднялись до диктатуры пролетариата, как не поднялись, впрочем, и до демократической диктатуры. В 1917 году мы установили диктатуру пролетариата, поглотившую собою демократическую диктатуру. Но при экономическом развитии 1917 года, как и при уровне 1905 года, диктатура может удержаться и развернуться в социализм только, если на помощь ей своевременно придет западный пролетариат. Разумеется, эта "своевременность" не поддается априорному рассчету: она определяется в ходе развития и борьбы. По отношению к этому основному вопросу, определяемому мировым соотношением сил, которому принадлежит последнее и решающее слово, разница уровней России 1905 и 1917 г. г., как ни важна она сама по себе, является фактором второго порядка.
Но Радек этой двусмысленной ссылкой на разницу уровней не ограничивается.
Указав, что Ленин понимал связь внутренних проблем революции с мировыми (ну, еще
бы!), Радек присовокупляет:
"Ленин не обострял только понятия этой связи между сохранением
социалистической диктатуры в России и помощью западно-европейского пролетариата
черезчур заостренной формулировкой Троцкого, а именно, что это должна быть
государственная помощь, т. е. уже победившего западно-европейского
пролетариата". (Подчеркнуто мною. Л. Т.).
Признаться, я не поверил глазам, прочитавши эти строки. Зачем понадобилось Радеку это негодное оружие из эпигонского арсенала? Ведь это же просто застенчивый пересказ сталинских пошлостей, над которым мы так основательно всегда издевались. Помимо всего прочего приведенная цитата показывает, что Радек очень плохо представляет себе основные вехи ленинского пути. Ленин не только никогда не противопоставлял, по сталински, давление европейского пролетариата на буржуазную власть -- завоевание пролетариатом власти, но наоборот, ставил вопрос о революционной помощи извне еще острее, чем я. В эпоху первой революции он неустанно повторял, что мы не удержим демократии (даже демократии!) без социалистической революции в Европе. В 1917-1918 и следующих годах Ленин вообще не рассматривал и не оценивал судьбу нашей революции иначе, как в связи с уже начавшейся социалистической революцией в Европе. Он, например, прямо говорил, что "без победы революции в Германии наша гибель неизбежна". Он утверждал это в 1918 году, а не при "экономическом уровне" 1905 г., и имел в виду не будущие десятилетия, а самые близкие сроки, измеряемые немногими годами, если не месяцами.
Ленин десятки раз объяснял: если мы устояли, "то только потому, что специально сложившиеся условия на короткий момент (на короткий момент! Л. Т.) прикрыли нас от международного империализма". И далее: "Международный империализм... ни в каком случае, ни при каких условиях ужиться рядом с Советской Республикой не мог... Тут конфликт представляется неизбежным". А вывод? Не пацифистская ли надежда на "давление" пролетариата и "нейтрализацию" буржуазии? Нет, вывод такой: "Здесь величайшая трудность русской революции... необходимость вызвать международную революцию" (т. XV, стр. 126). Когда это говорилось и писалось? Не в 1905 г., когда Николай II сговаривался с Вильгельмом II о подавлении революции, и когда я давал свою "заостренную формулу", а в 1918, 1919 и в следующие годы.
Вот что Ленин излагал на III Конгрессе Коминтерна, оглядываясь назад:
"Нам было ясно, что без поддержки международной, мировой революции победа
пролетарской революции (у нас. Л. Т.) невозможна. Еще до революции, а также и
после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро,
наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или в
противном случае, мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали все,
чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую
систему, так как знали, что работаем не только для себя, но и для международной
революции. Мы это знали, мы неоднократно выражали это убеждение до Октябрьской
революции, точно так же, как и непосредственно после нее и во время заключения
брест-литовского мира. И это было, говоря вообще, правильно. Но в
действительности движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали".
(Протоколы III конгресса Коминтерна, стр. 354, русск. изд.).
Движение пошло, начиная с 1921 года, не так прямолинейно, как мы вместе с Лениным ждали в 1917-19 г. г. (а не только в 1905). Но оно все же пошло по линии непримиримых противоречий между рабочим государством и буржуазным миром. Кто-нибудь из них должен погибнуть. Оградить рабочее государство от смертельных опасностей, не только военных, но и экономических, может только победоносное развитие пролетарской революции на Западе. Пытаться в этом вопросе открыть две позиции: ленинскую и мою, это уж верх теоретической неряшливости. Перечитайте, по крайней мере, Ленина, не клевещите на него, не кормите нас остывшей сталинской лапшой.
Но сползание не останавливается и на этом. Выдумав, будто Ленин признавал
достаточной "простую" (по существу дела реформистскую, перселианскую) помощь
мирового пролетариата, тогда как Троцкий "заостренно требовал" только
государственной, т. е. революционной помощи, Радек продолжает:
"Опыт показал, что и в этом пункте прав был Ленин. Европейский пролетариат не
сумел еще завоевать власти, но уже достаточно был силен, чтобы помешать мировой
буржуазии во время интервенции бросить против нас значительные силы. Этим он
помог нам отстоять советскую власть. Боязнь рабочего движения являлась, наряду с
противоречиями капиталистического мира, главной силой, обеспечившей нам мир в
продолжении восьми лет после окончания интервенции".
Это место, хоть и не блещущее оригинальностью на фоне упражнений современных литературных чиновников, все же замечательно -- сочетанием исторических анахронизмов, политической путаницы и грубейших принципиальных ошибок.
Из слов Радека вытекает, будто Ленин в 1905 году в своей брошюре "Две тактики" (только на эту работу Радек и ссылается) заранее предвидел, что после 1917 года соотношение сил между государствами и между классами будет таково, что надолго исключит возможность большой военной интервенции против нас. В противовес этому Троцкий не предвидел в 1905 г. ситуации, которая должна была создаться после империалистской войны, а считался с тогдашними реальностями, в роде мощной гогенцоллернской армии, очень сильной габсбургской армии, могущественной французской биржи и пр. Да ведь это же чудовищный анахронизм, осложненный сверх того смехотворным внутренним противоречием. Ведь по Радеку, основная ошибка моя состояла в том, что перспективу диктатуры пролетариата я выставил уже "при уровне 1905 года". Теперь обнаруживается вторая "ошибка": почему перспективу диктатуры пролетариата, выдвинутую мною накануне революции 1905 года, я не ставил в международную обстановку, создавшуюся лишь после 1917 года. Если таковы обычные аргументы Сталина, то мы не удивляемся, ибо достаточно хорошо знаем его "уровень развития", и в 1917 и в 1928 году. Но как в эту компанию попал Радек?
Однако, худшее еще не в этом. Худшее в том, что Радек перепрыгнул через грань, отделяющую марксизм от оппортунизма, революционную позицию от пацифистской. Дело ведь идет не о чем другом, как о борьбе с войной, т. е. о том, какими путями и методами можно предотвратить или приостановить войну: давлением ли пролетариата на буржуазию, или гражданской войной для низвержения буржуазии? Радек, невзначай, ввел в спорную между нами область и этот коренной вопрос пролетарской политики.
Не хочет ли уж Радек сказать, что я вообще "игнорирую" не только крестьянство, но и давление пролетариата на буржуазию и принимаю в расчет только пролетарскую революцию? Вряд ли, однако, он станет поддерживать такой вздор, достойный Тельмана, Семара или Монмуссо! На III-м Конгрессе Коминтерна тогдашние ультра-левые (Зиновьев, Тальгеймер, Тельман, Бела-Кун и пр.) защищали тактику путчизма на Западе, как путь спасения СССР. Вместе с Лениным я как можно популярнее разъяснял им, что лучшей помощью с их стороны нам будет, если они станут систематически и планомерно укреплять свои позиции и готовиться к завоеванию власти, а не импровизировать для нас революционные авантюры. Тогда Радек, к сожалению, был не на стороне Ленина и Троцкого, а на стороне Зиновьева и Бухарина. Но Радек, конечно, помнит -- во всяком случае это помнят протоколы III-го Конгресса, -- что суть ленинской и моей аргументации состояла именно в борьбе против неразумно "заостренной формулировки" ультра-левых. Однако, разъясняя им, что усиление партии и возрастающее давление пролетариата есть очень веский фактор внутренних и международных отношений, мы, марксисты, присовокупляли, что "давление" является лишь функцией революционной борьбы за власть и полностью зависит от развития этой последней. Вот почему на исходе того же III-го Конгресса Ленин на большом частном совещании делегатов произнес речь, направленную против тенденций пассивности и выжидательности и резюмировавшуюся, примерно, в такой морали: авантюр не делайте, но все же, дорогие друзья, поторапливайтесь, ибо на одном "давлении" долго держаться нельзя.
Радек указывает на то, что европейский пролетариат после войны власти взять не мог, но помешал буржуазии нас разгромить. Об этом и нам случалось говорить не раз. Однако же европейскому пролетариату удалось помешать нас разгромить только потому, что его давление присоединилось к тягчайшим объективным последствиям империалистской войны и к обостренным ею мировым антагонизмам. Какой из этих элементов: борьба империалистских лагерей, хозяйственная разруха или давление пролетариата, имел решающее значение, ответить нельзя, да и вопроса так нельзя ставить. Но что одного мирного давления недостаточно, это слишком ясно показала империалистская война, разразившаяся несмотря на все "давления". Наконец, и это самое главное, если давление пролетариата в первые наиболее критические для советской республики годы оказалось действительным, то только потому, что дело шло тогда для рабочих Европы не о давлении, а о борьбе за власть, причем борьба не раз принимала форму гражданской войны.
В 1905 году в Европе войны не было, не было разрухи, капитализм и милитаризм отличались бешенным полнокровием. Помешать Вильгельму и Францу Иосифу ввести свои войска в Царство Польское и прийти вообще на помощь царю "давление" тогдашней социалдемократии было абсолютно не в силах. Да и в 1918 году давление германского пролетариата не помешало Гогенцоллерну занять Прибалтику и Украину; если он не дошел до Москвы, то только потому, что не хватило военных сил. Иначе почему и зачем мы заключали брестский мир? Как легко люди забывают вчерашний день! Не ограничиваясь надеждой на "давление" пролетариата, Ленин не раз говорил, что без немецкой революции мы погибнем наверняка. И это было по существу правильно, хотя сроки передвинулись. Не нужно иллюзий: мы получили мораториум без обозначенного срока. Мы живем по прежнему в условиях "передышки".
Такое состояние, когда пролетариат еще не может взять власть, но уже мешает буржуазии пользоваться властью для войны, есть состояние неустойчивого классового равновесия в его высшем выражении. Неустойчивое равновесие потому так и называется, что оно не может долго держаться. Оно должно разрешиться в ту или другую сторону. Либо пролетариат приходит к власти, либо буржуазия рядом последовательных разгромов ослабляет революционное давление настолько, чтоб вернуть себе свободу действий, прежде всего, в вопросе войны и мира.
Только реформист может представлять себе давление пролетариата на буржуазное государство, как перманентно возрастающий фактор, и как гарантию от интервенции. Из такого именно представления и родилась теория построения социализма в одной стране при нейтрализации мировой буржуазии (Сталин). Так как сова вылетает в сумерки, то и сталинская теория нейтрализации буржуазии путем давления пролетариата возникла не раньше, чем стали исчезать условия, ее породившие.
В то время, как неправильно истолкованный опыт послевоенного периода привел к фальшивой надежде обойтись без революции европейского пролетариата, заменив ее "поддержкой" вообще, мировое положение претерпело крутые перемены. Поражения пролетариата открыли пути для капиталистической стабилизации. Послевоенная разруха капитализма оказалась преодолена. Поднялись новые поколения, не отведавшие ужасов империалистской бойни. Результат таков, что сейчас буржуазия свободнее может располагать своей военной машиной, чем пять-восемь лет тому назад.
Полевение рабочих масс в дальнейшем своем развитии несомненно снова усилит их
давление на буржуазное государство. Но это фактор обоюдо-острый. Именно
возрастающая опасность со стороны рабочих масс может на одном из дальнейших
этапов толкнуть буржуазию на решающие шаги, чтобы доказать, что она хозяин в
доме, и чтобы попытаться уничтожить главный очаг заразы, советскую республику.
Борьба с войной не решается давлением на правительство, а только революционной
борьбой за власть. "Пацифистское" действие классовой борьбы пролетариата, как и
реформистское ее действие, представляет только побочный продукт революционной
борьбы за власть, имеет относительную силу и легко может перейти в свою
противоположность, т. е. подтолкнуть буржуазию на путь войны. Страх буржуазии
перед рабочим движением, на который так односторонне ссылается Радек, есть
основная надежда всех социалпацифистов. Но один лишь "страх" перед революцией не
решает. Решает революция. Вот почему Ленин говорил в 1905 году, что единственной
гарантией от монархической реставрации, а в 1918 году -- от реставрации
капитализма, является не давление пролетариата, а его революционная победа в
Европе. Это единственно правильная постановка вопроса. Несмотря на длительный
характер "передышки", ленинская постановка сохраняет всю свою силу и сейчас. Не
иначе ставился этот вопрос и мною. В своих "Итогах и перспективах" я писал в
1906 году:
"Именно страх перед восстанием пролетариата заставляет буржуазные
партии, вотирующие чудовищные суммы на военные расходы, торжественно
манифестировать в пользу мира, мечтать о международных примирительных камерах,
даже об организации Соединенных Штатов Европы -- жалкая декламация, которая не
может, разумеется, устранить ни антагонизма государств, ни вооруженных
столкновений". ("Наша революция", "Итоги и перспективы", стр. 283).
Коренная ошибка VI-го Конгресса в том, что он, для спасения пацифистской и национально-реформистской перспективы Сталина-Бухарина пустился на революционно-технические рецепты против военной опасности, отделив борьбу против войны от борьбы за власть.
Вдохновители VI-го Конгресса, по существу дела перепуганные пацифисты,
встревоженные строители социализма в отдельной стране, сделали попытку
увековечить "нейтрализацию" буржуазии при помощи усиленных методов "давления". А
так как они не могут не сознавать, что их предшествующее руководство привело к
поражению революции в ряде стран и отбросило международный авангард пролетариата
далеко назад, то они первым делом поспешили разделаться с "заостренной
формулировкой" марксизма, которая соединяет неразрывно проблему войны с
проблемой революции. Они превратили борьбу против войны в самодовлеющую задачу.
Чтоб национальные партии не проспали решающего часа, они объявили военную
опасность перманентной, неотложной, немедленной. Все, что творится в мире,
творится для войны. Теперь уже не война есть орудие буржуазного режима, а
буржуазный режим -- орудие войны. В результате борьба Коминтерна против войны
превращается в систему ритуальных формул, которые автоматически повторяются по
всякому поводу и выдыхаются, теряя действенную силу. Сталинский национальный
социализм имеет тенденцию превратить Коминтерн во вспомогательное орудие
"давления" на буржуазию. Именно этой тенденции, а не марксизму, помогает Радек
своей торопливой, неряшливой, непродуманной критикой. Потерявши компас, он попал
в чужую струю, которая может увлечь его к совсем другим берегам.
Алма-Ата, октябрь 1928 г.