Бывшая социал-демократка Торхорс (Дюссельдорф), перешедшая в компартию, в официальном докладе от имени партии говорила, в середине января, во Франкфурте: "Социал-демократические вожди уже достаточно разоблачены, и это лишь расхищение энергии маневрировать в этом направлении с единством сверху". Мы цитируем по франкфуртской коммунистической газете, которая с большой похвалой отзывается о докладе. "Социал-демократические вожди уже достаточно разоблачены". Достаточно -- для самой докладчицы, которая от социал-демократии перешла к коммунистам (что, конечно, делает ей честь), но недостаточно для тех миллионов рабочих, которые голосуют за социал-демократию и терпят над собой реформистскую бюрократию профессиональных союзов.
Незачем, однако, ссылаться на отдельный доклад. В последнем из дошедших до меня воззваний "Роте Фане" (28 января) снова доказывается, что единый фронт допустимо создавать только против социал-демократических вождей и без них. Довод: "никто им не поверит из тех, кто пережил и испытал дела этих "вождей" за последние 18 лет". А как быть, спросим мы, с теми, которые участвуют в политике меньше 18 лет и даже меньше 18 месяцев? С начала войны выросло несколько политических поколений, которые должны проделать опыт старшего поколения, хотя бы и в крайне сокращенном объеме. "Дело как-раз в том, -- учил Ленин ультра-левых, -- чтобы не принять изжитого для нас за изжитое для класса, за изжитое для масс".
Но и старшее социал-демократическое поколение, проделавшее опыт 18 лет, вовсе не порвало с вождями. Наоборот, как-раз у социал-демократии остается много "стариков", связанных с партией большими традициями. Прискорбно, разумеется, что массы так медленно учатся. Но в этом добрая доля вины коммунистических "педагогов", которые не сумели наглядно обнаружить преступную природу реформизма. Надо, по крайней мере, использовать новую обстановку, когда внимание масс крайне напряжено смертельной опасностью, чтобы подвергнуть реформистов новому, может быть, на этот раз действительно решающему испытанию.
Ничуть не скрывая и не смягчая наше мнение о социал-демократических вождях, мы можем и должны сказать социал-демократическим рабочим: "Так как вы, с одной стороны, согласны бороться вместе с нами, а, с другой, все еще не хотите рвать с вашими вождями, то мы предлагаем вам: заставьте их начать совместную с нами борьбу за такие-то и такие-то практические задачи такими-то и такими-то путями; что касается нас, коммунистов, то мы готовы". Что может быть проще, яснее, убедительнее этого?
Именно в этом смысле я писал -- с сознательным намерением вызвать искренний ужас или поддельное негодование тупиц и шарлатанов, -- что в борьбе с фашизмом мы готовы заключать практические боевые соглашения с чертом, с его бабушкой, даже с Носке и с Цергибелем1.
Свою безжизненную позицию официальная партия сама нарушает на каждом шагу. В призывах к "красному единому фронту" (с самой собою) она неизменно выдвигает требование "неограниченной свободы пролетарских демонстраций, собраний, коалиций и печати". Это совершенно правильный лозунг. Но поскольку компартия говорит о пролетарских, не только о коммунистических газетах, собраниях и пр., постольку она фактически выдвигает лозунг единого фронта с той самой социал-демократией, которая издает рабочие газеты, созывает собрания и пр. Выдвигать политические лозунги, в самих себе заключающие идею единого фронта с социал-демократией, и отказываться от практических соглашений для борьбы за эти лозунги -- верх бессмыслицы.
Мюнценберг, в котором генеральная линия борется с деляческим здравым смыслом, писал в ноябре ("Дер Роте Ауфбау"): "Верно, что национал-социализм есть самое реакционное, самое шовинистическое и самое зверское крыло фашистского движения в Германии, и что все действительно левые круги (!) имеют величайший интерес в том, чтоб воспрепятствовать усилению влияния и могущества этого крыла немецкого фашизма". Если партия Гитлера есть "самое реакционное, самое зверское" крыло, то правительство Брюнинга является, по меньшей мере, менее зверским и менее реакционным. Мюнценберг приходит здесь крадучись к теории "меньшего зла". Чтоб спасти видимость благочестия, Мюнценберг различает разные сорта фашизма: легкий, средний и крепкий, точно дело идет о турецком табаке. Но если все "левые круги" (а как их зовут по имени?) заинтересованы в победе над фашизмом, то не нужно ли эти "левые круги" подвергнуть практическому испытанию?
Не ясно ли, что за дипломатическое и двусмысленное предложение Брейтшайда надо было немедленно ухватиться обеими руками, выдвинув, с своей стороны, конкретную, хорошо разработанную практическую программу совместной борьбы с фашизмом и потребовав совместного заседания обоих партийных правлений, с участием правления свободных профсоюзов? Одновременно надо было ту же программу энергично двинуть вниз, во все этажи обеих партий и в массы. Переговоры должны были бы вестись на глазах всего народа: пресса должна была бы давать о них повседневный отчет, без преувеличений и вздорных выдумок. На рабочих такая деловая, бьющая в точку агитация действует неизмеримо сильнее, чем непрерывный визг на тему о "социал-фашизме". При такой постановке дела социал-демократия не могла бы ни на один день укрыться за картонной декорацией "железного фронта".
Перечитайте "Детскую болезнь левизны": сейчас это самая злободневная книга. Именно по поводу такого рода ситуаций, как сейчас в Германии, Ленин говорит -- цитируем дословно -- о "безусловной необходимости для авангарда пролетариата, для его сознательной части, для коммунистической партии прибегать к лавированию, соглашательству, компромиссам с разными группами пролетариев, с разными партиями рабочих и мелких хозяйчиков... Все дело в том, чтобы уметь применять эту тактику в целях повышения, а не понижения общего уровня пролетарской сознательности, революционности, способности к борьбе и к победе".
А как поступает компартия? Через свои газеты она твердит изо дня в день, что для нее приемлем только такой "единый фронт, который будет направлен против Брюнинга, Северинга, Лейпарта, Гитлера и им подобных". Пред лицом пролетарского восстания, слов нет, между Брюнингом, Северингом, Лейпартом и Гитлером разницы не будет. Против октябрьского восстания большевиков эсеры и меньшевики объединились с кадетами и с корниловцами. Керенский вел на Петроград черносотенного казачьего генерала Краснова, меньшевики поддерживали Корнилова и Краснова, эсеры устраивали восстание юнкеров под руководством монархического офицерства.
Но это вовсе не значит, будто Брюнинг, Северинг, Лейпарт и Гитлер всегда и при всех условиях принадлежат к одному лагерю. Сейчас их интересы расходятся. Для социал-демократии вопрос стоит в данный момент не столько о защите основ капиталистического общества от пролетарской революции, сколько о защите полупарламентской буржуазной системы от фашизма. Отказаться от использования этого антагонизма было бы величайшей глупостью.
"Вести войну за свержение международной буржуазии... -- писал Ленин в своей "Детской болезни", -- и наперед отказываться при этом от лавирования, от использования противоречия интересов (хотя бы временного) между врагами, от соглашательства и компромиссов с возможными (хотя бы и временными, шаткими, условными) союзниками, разве это не безгранично смешная вещь?" Мы цитируем опять дословно: подчеркнутые нами слова в скобках принадлежат Ленину.
И далее: "Победить более могущественного противника можно только при величайшем напряжении сил и при обязательном, самом тщательном, заботливом, осторожном, умелом использовании всякой, хотя бы малейшей, "трещины" между врагами". Что же делают руководимые Мануильским Тельман и Реммеле? Трещину между социал-демократией и фашизмом -- да какую трещину! -- они изо всех сил стремятся цементировать теорией социал-фашизма и практикой саботажа единого фронта.
Ленин требовал использовать каждую "возможность получить себе массового союзника, пусть даже временного, шаткого, непрочного, ненадежного, условного. Кто этого не понял, -- говорит он, -- тот не понял ни грана в марксизме и в научном современном социализме вообще". Слышите, пророки новой сталинской школы: здесь ясно и точно сказано, что вы не поняли ни грана в марксизме. Это Ленин о вас сказал: распишитесь в получении!
Но без победы над социал-демократией, возражают сталинцы, не может быть победы над фашизмом. Верно ли это? В известном смысле верно. Но и обратная теорема верна: без победы над итальянским фашизмом невозможна победа над итальянской социал-демократией. И фашизм, и социал-демократия являются орудиями буржуазии. Пока будет господствовать капитал, социал-демократия и фашизм будут существовать в разных комбинациях. Все вопросы сводятся, таким образом, к одному знаменателю: пролетариат должен опрокинуть буржуазный режим.
Но как-раз сейчас, когда этот режим в Германии шатается, на защиту ему выходит фашизм. Чтобы опрокинуть этого защитника, надо, говорят нам, предварительно покончить с социал-демократией... Так безжизненный схематизм заводит нас в порочный круг. Выход из него мыслим только на почве действия. Характер действия указывается не игрой с абстрактными категориями, а реальным взаимоотношением живых исторических сил.
Нет, долбят чиновники, "сперва" ликвидируем социал-демократию. Каким путем? Очень просто: дав наряд партийным организациям навербовать в такой-то срок сто тысяч новых членов. Голая пропаганда вместо политической борьбы, канцелярский план вместо диалектической стратегии. А если реальное развитие классовой борьбы уже сегодня поставило вопрос о фашизме перед рабочим классом, как вопрос жизни и смерти? Тогда надо повернуть рабочий класс к задаче спиной, надо усыпить его, надо убедить его, что задача борьбы с фашизмом есть второстепенная задача, что эта задача подождет, что она разрешится сама собою, что фашизм уже в сущности господствует, что Гитлер не принесет ничего нового, что бояться Гитлера не нужно, что Гитлер только проложит дорогу для коммунистов.
Может быть, это преувеличение? Нет, это подлинная, несомненная руководящая идея вождей компартии. Они не всегда ее доводят до конца. При встрече с массами они нередко сами отскакивают от последних выводов, смешивая воедино разные позиции, путая себя и рабочих; но во всех тех случаях, где они пытаются свести концы с концами, они исходят из неизбежности победы фашизма.
14 октября прошлого года Реммеле, один из трех официальных вождей компартии, говорил в рейхстаге: "это господин Брюнинг сказал очень ясно: когда они (фашисты) окажутся у власти, то единство фронта пролетариата осуществится и сметет все" (бурные рукоплескания у коммунистов). Что Брюнинг пугает такой перспективой буржуазию и социал-демократию -- это понятно: он защищает свою власть. Что Реммеле утешает такой перспективой рабочих -- это постыдно: он подготовляет власть Гитлера, ибо вся эта перспектива в корне фальшива и свидетельствует о полном непонимании психологии масс и диалектики революционной борьбы. Если пролетариат Германии, на глазах которого открыто развертываются сейчас все события, допустит фашистов к власти, то-есть проявит совершенно убийственную слепоту и пассивность, то нет решительно никаких оснований рассчитывать на то, что после прихода фашистов к власти тот же самый пролетариат сразу стряхнет с себя пассивность и "сметет все": в Италии мы этого во всяком случае не видели. Реммеле полностью рассуждает в духе французских мелко-буржуазных фразеров XIX столетия, которые обнаруживали совершенную неспособность вести за собой массы, но зато твердо были уверены, что когда Луи Бонапарт сядет верхом на республику, то народ немедленно поднимется на их защиту и "сметет все". Между тем народ, который допустил проходимца Луи Бонапарта до власти, оказался, разумеется, неспособен смести его после этого. Понадобились новые большие события, исторические потрясения, включая и войну.
Единый фронт пролетариата, для Реммеле, осуществим, как мы слышали, лишь после прихода Гитлера к власти. Разве может быть более жалкое признание собственной несостоятельности? Так как мы, Реммеле и К-о, неспособны объединить пролетариат, то мы возлагаем эту задачу на Гитлера. Когда он нам объединит пролетариат, тогда мы покажем себя во весь рост. После этого следует хвастливое заявление: "мы -- победители завтрашнего дня, и вопрос уж не стоит более: кто кого разобьет? Этот вопрос уже решен (рукоплескания у коммунистов). Вопрос гласит только: в какой момент мы свергнем буржуазию?" Вот именно! Это называется по русски -- попасть пальцем в небо. Мы -- победители завтрашнего дня. Для этого нам не хватает сегодня только единого фронта. Его даст нам завтра Гитлер, когда придет к власти. Значит, победителем завтрашнего дня будет все-таки не Реммеле, а Гитлер. Но тогда потрудитесь зарубить у себя на носу: момент для победы коммунистов наступит не скоро.
Реммеле сам чувствует, что его оптимизм хромает на левую ногу, и пытается укрепить ее. "Фашистские господа не пугают нас, они скорее выйдут в расход, чем всякое другое правительство ("совершенно верно", у коммунистов)". И как доказательство: фашисты хотят бумажно-денежной инфляции, а это -- гибель для народных масс, следовательно, все сложится, как не надо лучше. Так, словесная инфляция Реммеле сбивает с пути немецких рабочих.
Мы имеем здесь программную речь официального вождя партии, изданную в огромном количестве экземпляров и служащую целям коммунистической вербовки: в конце речи напечатан готовый формуляр о вступлении в партию. И вот эта программная речь полностью и целиком построена на капитуляции перед фашизмом. "Мы не боимся" прихода Гитлера к власти. Но это же и есть вывернутая на изнанку формула трусости. "Мы" не считаем себя способными помешать Гитлеру притти к власти; хуже того: мы, бюрократы, так прогнили, что не смеем серьезно думать о борьбе с Гитлером. Поэтому "мы не боимся". Чего вы не боитесь: борьбы с Гитлером? Нет, они не боятся... победы Гитлера. Они не боятся уклониться от боя. Они не боятся признаться в собственной трусости. Позор, и трижды позор!
В одной из своих прошлых брошюр я писал, что сталинская бюрократия собирается подбросить Гитлеру ловушку... в виде государственной власти. Коммунистические газетчики, перебегающие от Мюнценберга к Ульштейну и от Моссе к Мюнценбергу, немедленно заявили: "Троцкий клевещет на компартию". Разве же не ясно: из вражды к коммунизму, из ненависти к германскому пролетариату, из горячего стремления спасти германский капитализм, Троцкий приписывает сталинской бюрократии план капитуляции. На самом же деле я только кратко формулировал программную речь Реммеле и теоретическую статью Тельмана. Где же тут клевета?
И Тельман и Реммеле остаются при этом вполне верны сталинскому евангелию. Напомним еще раз, чему учил Сталин осенью 1923 года, когда в Германии все стояло, как и сейчас, на острие ножа: "Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) -- писал Сталин Зиновьеву и Бухарину, -- к захвату власти без с.-д., созрели ли они уже для этого, -- в этом, по моему, вопрос... Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это "в лучшем" случае. А в худшем случае -- их разобьют вдребезги и отбросят назад... Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов... По-моему, немцев надо удержать, а не поощрять".
В своей брошюре о "Массовой стачке" Лангнер пишет: "Утверждение (Брандлера), что борьба в октябре (1923) принесла бы "решающее поражение", есть ни что иное, как попытка прикрасить оппортунистические ошибки и оппортунистическую капитуляцию без боя". (стр. 101). Совершенно верно. Но кто же был инициатором "капитуляции без боя"? Кто "удерживал" вместо того, чтоб "поощрять"? В 1931 г. Сталин только развил свою формулу 1923 года: пусть фашисты берут власть, они только проложат нам дорогу. Конечно, гораздо безопаснее нападать на Брандлера, чем на Сталина: Лангнеры это хорошо знают...
Правда, за последние два месяца -- не без влияния решительных протестов слева -- наступила известная перемена: компартия не говорит больше о том, что Гитлер должен притти к власти, чтоб быстро исчерпать себя; она напирает теперь больше на противоположную сторону вопроса: нельзя откладывать борьбу против фашизма до прихода Гитлера к власти; борьбу надо вести сейчас, поднимая рабочих против декретов Брюнинга, расширяя и углубляя борьбу на экономической и политической арене. Это совершенно правильно. Все, что в этих рамках говорят представители компартии, неоспоримо. Тут между нами разногласий нет. Но остается, все же, главный вопрос: как от слов перейти к делу?
Подавляющее большинство членов партии и значительная часть аппарата -- мы в этом нисколько не сомневаемся -- искренне хотят борьбы. Но надо же взглянуть открыто в глаза действительности: этой борьбы нет, этой борьбы не выходит. Декреты Брюнинга прошли безнаказанно. Рождественское перемирие не было нарушено. Политика частичных импровизированных стачек, судя по отчетам самой коммунистической партии, серьезного успеха до сих пор не дала. Рабочие это видят. Одним криком их убедить нельзя.
Ответственность за пассивность масс компартия возлагает на социал-демократию. В историческом смысле это бесспорно. Но ведь мы не историки, а революционные политики. Дело идет не об исторических изысканиях, а о путях выхода.
САП, которая в первое время своего существования вопрос о борьбе с фашизмом ставила (особенно в статьях Розенфельда и Зейдевица) формально, приурочивая контр-удар к моменту прихода Гитлера к власти, сделала известный шаг вперед. Ее пресса требует теперь начинать отпор фашизму немедленно, поднимая рабочих против голода и полицейского гнета. Мы охотно признаем, что перемена в позиции САП произошла под влиянием коммунистической критики: одна из задач коммунизма в том и состоит, чтоб критикой половинчатости центризма толкать его вперед. Но одного этого недостаточно: надо политически использовать плоды собственной критики, предложив САП перейти от слов к делу. Надо подвергнуть САП открытому и ясному практическому испытанию: не путем истолкования отдельных цитат, -- этого мало, -- а путем предложения сговориться об определенных практических способах отпора. Если САП обнаружит свою несостоятельность, тем больше поднимется авторитет КП, тем скорее окажется ликвидированной промежуточная партия. Чего же бояться?
Неверно, однако, будто САП не хочет серьезно бороться. В ней есть разные тенденции. Сейчас, поскольку дело сводится к абстрактной пропаганде за единый фронт, внутренние противоречия дремлют. При переходе к борьбе они выступят наружу. Выиграть от этого может только компартия.
Но остается еще главный вопрос: об СД. Если она отклонит практические предложения, принятые САП, это создаст новую обстановку. Центристы, которые хотели бы стоять посредине между КП и СД, жаловаться на ту и другую и усиливаться за счет обеих (такую философию развивает Урбанс), сразу повисли бы в воздухе, ибо обнаружилось бы, что революционную борьбу саботирует именно СД. Разве это не серьезная выгода? Рабочие внутри САП решительно повернули бы с этого времени свои взоры в сторону КП.
Но отказ Вельса и Ко, от принятия программы действий, на которую согласилась САП, не прошел бы безнаказанно и для социал-демократии. "Форвертс" сразу потерял бы возможность жаловаться на пассивность КП. Тяга рабочих с.-д. к единому фронту сразу выросла бы; а это было бы равносильно их тяге к КП. Разве это не ясно?
На каждом из этих этапов и поворотов КП открывала бы новые возможности. Вместо монотонного повторения одних и тех же готовых формул, перед одной и той же аудиторией, она получила бы возможность приводить в движение новые слои, учить их на основании живого опыта, закалять их и укреплять в рабочем классе свою гегемонию.
Не может быть и речи о том, чтоб КП отказывалась при этом от самостоятельного руководства стачками, демонстрациями, политическими кампаниями. Она сохраняет полную свободу действий. Она никого не дожидается. Но на основе своих действий она ведет активную маневренную политику по отношению к другим рабочим организациям, разбивает консервативные перегородки в среде рабочих, выгоняет наружу противоречия в реформизме и центризме, толкает вперед революционную кристаллизацию в пролетариате.