Внешняя политика сталинской бюрократии -- по обоим споим каналам: главному, дипломатическому и вспомогательному, коминтерновскому -- совершила резкий поворот в сторону Лиги Наций, status quo, союза с реформистами и буржуазной демократией. Внутренняя политика повернула одновременно к рынку и "зажиточному колхознику". Новый разгром оппозиционных, полуоппозиционных групп и отдельных сколько-нибудь критических элементов, новая массовая чистка партии имеют своей задачей развязать Сталину руки для правого курса. По существу дело идет о возвращении к старому, органическому курсу (ставка на кулака, союз с Гоминданом, Англо-русский комитет н пр.), но в более широком масштабе и в неизмеримо более трудных условиях. Куда ведет этот курс? Слово "термидор" снова па многих устах. К сожалению, это слово стерлось от употребления, утратило конкретное содержание и явно недостаточно для характеристики ни того этапа, через который проходит сталинская бюрократия, ни той катастрофы, которую она подготовляет. Прежде всего нужно условиться о терминах.
Вопрос о "термидоре" тесно связан с историей левой оппозиции в СССР. Сейчас было бы не легко установить, кто первый прибег к исторической аналогии с Термидором. Во всяком случае о 1926 г. позиции распределились примерно так. Группа "демократического централизма" (замученный Сталиным в ссылке В. М. Смирнов, Сапронов и др.) утверждала: "Термидор - совершившийся факт!". Сторонники платформы левой оппозиции, большевики-ленинцы, категорически опровергали это утверждение. По этой линии и произошел раскол. Кто оказался прав? Чтоб ответить на этот вопрос, надо точно определить, что собственно обе группы понимали под "термидором": исторические аналогии допускают разные истолкования, а тем самым и злоупотребления.
Покойный В. М. Смирнов - один из наиболее благородных представителей старого большевистского типа - считал, что отставание индустриализации, рост кулака и нэпмана (нового буржуа), смычка между ними и бюрократией, наконец перерождение партии зашли настолько далеко, что без новой революции возврата на социалистические рельсы быть не может. Пролетариат уже утратил власть. После разгрома левой оппозиции бюрократия выражает интересы возрождающегося буржуазного- режима. Основные завоевания Октябрьской революции ликвидированы. Такова была в основе своей позиция группы "Д. Ц.".
"Левая оппозиция" возражала на это: элементы двоевластия несомненно возникли в стране; но переход от этих элементов к господству буржуазии мог бы совершиться не иначе, как посредством контр-революционно-го переворота. Бюрократия уже связана с нэпманом и кулаком; но главные корни бюрократии еще уходят в рабочий класс. В борьбе с левой оппозицией бюрократия несомненно тащит за собой тяжелый хвост, в виде нэпманов н кулаков. Но завтра этот хвост ударит по голове, т.-е. по правящей бюрократии. Новые расколы в ее среде неизбежны. Перед опасностью прямого контр-революционного переворота основное ядро центристской бюрократии обопрется на рабочих против нарождающейся сельской буржуазии. Исход конфликта еще далеко не предрешен. Рано еще хоронить Октябрьскую революцию. Разгром левой оппозиции облегчает дело Термидора. Но Термидор еще не произошел.
Достаточно воспроизвести точно содержание споров 1926-27 годов, чтоб правота позиции большевиков-ленинцев предстала, в свете дальнейшего развития, во всей своей очевидности. Кулак уже в 1927 г. ударил по бюрократии, отказав ей в хлебе, который он успел сосредоточить в своих руках. В 1928 голу бюрократия открыто раскалывается. Правые -- за дальнейшие уступки кулаку. Центр вооружается идеями разгромленной им совместно с правыми левой оппозиции, находит опору в рабочих, разбивает правых, становится на путь индустриализации, а затем коллективизации. Ценою неисчислимых лишних жертв основные социальные завоевание Октябрьской революции оказались все же спасены.
Прогноз большевиков-ленинцев (точнее: "лучший варьянт" их прогноза) подтвердился полностью. Сейчас на этот счет споров быть не может. Развитие производительных сил пошло не по пути восстановления частной собственности, а на базисе социализации, путем планового руководства. Мировое историческое значение этого факта может быть скрыто только от политических слепцов.
Тем не менее можно и должно сейчас признать, что аналогия с Термидором служила скорее к затемнению, чем к выяснению вопроса. Термидор 1794 г. произвел сдвиг власти от одних групп Конвента к другим группам, от одних слоев победоносного "народа" -- к другим слоям. Был ли Термидор контр-революцией? Ответ на этот вопрос зависит от того об'ема, который мы придаем, в данном случае, понятию "контр-революцня". Социальный переворот 1789-1793 г.г. имел буржуазный характер. Суть его сводилась к замене связанной феодальной собственности "свободной" буржуазной собственностью. Контр-революция, эквивалентная этой революции, должна была бы произвести восстановление феодальной собственности. Но Термидор и не покушался на это. Робеспьер хотел опираться на ремесленников, Директория - на среднюю буржуазию. Бонапарт об'единился с банками. Все эти сдвиги, имевшие, конечно, не только политическое, но и социальное значение, совершались, однако, на основе нового, буржуазного общества и государства.
Термидор был актом реакции на социальном фундаменте революции. Тот же смысл имело и 18 брюмера Бонапарта, следующий важный этап на пути реакции. Дело шло в обоих случаях не о восстановлении старых форм собственности или власти старых господствующих сословий, а о распределении выгод нового социального режима между разными частями победившего "третьего сословия". Буржуазия все более прибирала к рукам собственность и власть (прямо и непосредственно или же через особых агентов, как Бонапарт), отнюдь не покушаясь на социальные запоснання революции, наоборот, заботливо упрочивая, упорялочивая, стабилизуя их. Налолеон охранял буржуазную, в том числе и крестьянскую собственность как от "черни", так и от притязаиий экспроприированных собственников. Феодальная Европа ненавидела Наполеона, как живое воплощение революции, и по своему она была права.
Марксист скажет: нынешний СССР явно не отвечает априорным нормам советского государства; исследуем, чего мы не предвидели, когда вырабатывались программные нормы; исследуем далее, какие социальные факторы исказили рабочее государство; проверим еще раз, распространились ли эти искажения на экономический фундамент государства, т.-е. сохранились ли основные социальные завоевания пролетарской революции; если сохранились, то в какую сторону изменяются; имеются ли в СССР и на мировой арене такие факторы, которые могут облегчить и ускорить перевес прогрессивных тенденций развития над реакционными. Такой подход сложен. Он не дает готовой отмычки, которую так любят ленивые умы. Зато он не только спасает от двух язв: снобизма и ханжества, но и открывает возможность активного воздействия на судьбы СССР.
Когда группа "Д. Ц." об'являла в 1926 году рабочее государство ликвидированным, она явно хоронила еще живую революцию. В противовес этому левая оппозиция выработала платформу реформ советского режима. Сталинская бюрократия громила левую оппозицию, чтоб отстоять н упрочить себя в качестве привиллегированной касты. Но борясь за свои позиции, она оказалась вынуждена извлечь нз платформы левой олпозиции все те меры, которые только и дали ей возможность спасти социальные основы советского государства. Это неоценимый политический урок! Он показывает, как определенные исторические условия: отсталость крестьянства, усталость пролетариата, отсутствие решающей поддержки с Запада, подготовляют в революции "вторую главу", которая характеризуется подавлением пролетарского авангарда и разгромом революционных интернаимоналистов консервативной национальной бюрократией. Но этот же пример показывает, как правильная политическая линия позволяет марксистской группировке оплодотворять развитие, даже когда лобе-лители "второй главы" громят революционеров "первой главы".
Поверхностное, идеалистическое мышление, которое оперирует с готовыми нормами, механически примеривая к ним живое развтнне, легко переходит от энтузиазма к прострации. Только диалектический материализм, который учит рассматривать все существующее в его развитии, в борьбе внутренних сил, сообщает необходимую устойчивость мышления и деятельности.
В ряде предшествующих работ мы установили, что, несмотря на экономические успехи, обусловленные национализацией средств производства, советское общество сохраняет полностью противоречивый, переходный характер и, по положению трудящихся, по неравенству условий существования, по привиллегням бюрократии стоит все еще гораздо ближе к капиталистическому режиму, чем к будущему коммунизму.
В то же время мы установили, что, несмотря на чудовищное бюрократическое перерождение, советское государство все еще остается историческим орудием рабочего класса, поскольку обеспечивает развитие хозяйства и культуры на основе национализированных средств производства и тем самым приготовляет условия для действительной эмансипации трудящихся путем ликвидации бюрократии и социального неравенства.
Кто не продумал и не воспринял серьезно эти два основных положения, кто вообще не изучил литературу большевиков-ленинцев по вопросу об СССР, начиная с 1923 гола, тот рискует при каждом новом событии терять руководящую нить и заменять марксистский анализ жалобными причитаниями.
Советский (вернее было бы сказать: антисоветский) бюрократизм является продуктом социальных противоречий: между городом и деревней; между пролетариатом и крестьянством (эти два рода противоречий не совпадают); между национальными республиками и областями; между разными группами крестьянства; между разными слоями пролетариата; между разными группами потребителен; наконец, между советским государством в целом и его капиталистическим окружением. Ныне, с переводом всех отношений на денежный рассчет, экономические противоречия особенно остро выступают наружу.
Бюрократия регулирует эти противоречия, поднимаясь над трудящимися массами. Она пользуется этой своей функцией для упрочения своего господства. Осуществляя свое руководство бесконтрольно, произвольно и безапелляционно, она накопляет новые противоречия. Эксплоатируя их, она создает режим бюрократического абсолютизма.
Противоречия внутри самой бюрократии привели к отбору командующего ордена; необходимость дисциплины внутри ордена привела к единоначалию, к культу непогрешимого вождя. Один и тот же порядок царит на заводе, в колхозе, в университете, в государстве: вождь с дружиной верных; остальные следуют за вождем. Сталин никогда не был и ло природе своей не мог быть вождем масс: он вождь бюрократических "вождей", их увенчание, их персонификация.
Чем сложнее становятся хозяйственные задачи, чем выше требования и интересы населения, тем острее противоречие между бюрократическим режимом к потребностями социалистического развития; тем грубее бюрократия борется за сохранение своих позиций; тем циничнее она прибегает к насилию, обману, подкупу.
Факт непрерывного ухудшения политического режима при росте хозяйства и культуры,
этот вопиющий факт 06'ясняется тем и только тем, что гнет, преследования, репрессии служат теперь на добрую половину не для охраны государства, а для охраны власти и привил-легий бюрократии. Отсюда также н возрастающая необходимость маскировать репрессии при помощи подлогов и амальгам.
-- Можно ли, однако, такое государство назвать рабочим? слышится возмущенный голос моралистов, идеалистов и "революционных" снобов. Более осторожные возражают так: "Может быть в последнем счете это и рабочее государство; но от диктатуры пролетариата в нем не осталось и следа: это выродившееся рабочее государство под диктатурой бюрократии".
Возвращаться к этой аргументации в полном ье об'еме нет никакого основания. Все необходимое на этот счет сказано в литературе нашего течения и в его официальных документах. Никто не попытался опровергнуть, исправить или дополнить позицию большевиков-ленинцев в этом важнейшем вопросе.
Мы ограничимся здесь только одним вопросом: можно ли фактическую диктатуру бюрократии называть диктатурой пролетариата?
Терминологическое затруднение выростает из того, что слово диктатура употребляется то в узко-политическом, то в более глубоком, социологическом смысле. Мы говорим о "диктатуре Муссолини" и п то же время заявляем, что фашизм есть лишь орудие финансового капитала. Что верно? И то и другое, но в разных плоскостях. Неоспоримо, что вся распорядительяая власть сосредоточена в руках Муссолини. Но не менее верно, что все реальное содержание правительственной деятельности диктуется интересами финансового капитала. Социальное господство класса ("диктатура") может находить крайне различные политические формы. Об этом свидетельствует вся история буржуазии, со средних веков до сего дня.
Опыт Советского Союза уже достаточен, чтобы распространить тот же социологический закон -- со всеми необходимыми изменениями -- и на диктатуру пролетариата. Между завоеванием власти и растворением рабочего государства в социалистическом обществе формы и методы пролетарского господства могут резко меняться) в зависимости от хода внутренней и внешней классовой борьбы.
Так, нынешнее командование Сталина ничем не напоминает власти советов первых лет революции. Смена одного режима другим произошла не сразу, а в несколько приемов, посредством ряда малых гражданских войн бюрократии против пролетарского авангарда. В последнем историческом счете советская демократия оказалась взорвана напором социальных противоречий. Эксдлоатируя их, бюрократия вырвала власть из рук массовых организаций. В этом смысле можно говорить о диктатуре бюрократии и даже о личной диктатуре Сталина. Но эта узурпация оказалась возможна и может держаться только потому, что социальное содержание диктатуры бюрократии определялось теми производственными отношениями, которые заложила пролетарская революция. В этом смысле можно с полным правом сказать, что диктатура пролстарията нашла свое искаженное, но несомненное выражение в диктатуре бюрократии.
Во внутренних спорах русской и международной оппозиции Термидор условно
понимался, как первый этап буржуазной контр-революции, направленной против
социальной базы рабочего государства.
Переворот 9-го термидора не ликвидировал основных завоеваний буржуазной революции; но он передал власть в руки более умеренных и консервативных якобинцев, более зажиточных элементов буржуазного общества. Сейчас нельзя уже не видеть, что и в советской революции давно уже произошел сдвиг власти вправо, вполне аналогичный термидору, хотя и в более медленных темпах и замаскированных формах. Заговору советской бюрократии против левого крыла удалось сохранить на первых порах сравнительно "сухой" характер только потому, что самый заговор был проведен гораздо систематичнее и полнее, чем импровизация 9-го термидора.
Пролетариат социально однороднее буржуазии, но заключает в себе все же целый ряд слоев, которые особенно отчетливо обнаруживаются после завоевания власти, когда формируется бюрократия и связанная с ней рабочая аристократия. Разгром левой оппозиции в самом прямом и непосредственном смысле означал переход власти из рук революционного авангарда в руки более консервативных элементов бюрократии и верхов рабочего класса. 1924 год -- это и есть начало советского Термидора.
Дело идет не о тождестве, разумеется, а об исторической аналогии, которая всегда находит свои пределы в различиях социальных структур и эпох. Но данная аналогия не поверхностна и не случайна: она определяется крайним напряжением классовой борьбы во время революции и контр-революции. Бюрократия в обоих случаях поднималась на спине плебейской демократии, обеспечившей победу нового режима. Якобинские клубы постепенно удушались. Революционеры 1793 года погибали в боях, становились дипломатами и генералами, падали под ударами репрессий илиуходили в подполье. Иные якобинцы с успехом превращались позже в налопеоновских префектов. К ним присоединялись все в большем числе перебежчики их старых партий, бывшие аристократы, вульгарные карьеристы. А в России? Постепенный переход от кипящих жизнью советов и партийных клубов к командованию секретарей, зависящих единственно от "горячо любимого вождя", воспроизводит через 130-140 лет ту же картину перерождения, но на более гигантской арене и в более зрелой обстановке.
Длительная стабилизация термидориански-бонапартистского режима стала возможной во Франции только благодаря развитию производительных сил, освобожденных от феодальных пут. Удачники, хищники, родственники и союзники бюрократии обогашались. Разочарованные массы впадали в прострацию.
Начавшийся в 1923 г. под'ем национализированных производительных сил, неожиданный для самой советской бюрократии, создал необходимые экономические предпосылки для ее стабилизации. Хозяйственное строительство открыло выход энергии активных и умелых организаторов, администраторов, техников. Их материальное и моральное положение быстро улучшалось. Создался широкий привиллегиро-ваниый слой, тесно связанный с правящей верхушкой. Трудящиеся массы жили надеждами или впадали в безнадежность.
Было бы нелепым педантизмом пытаться приурочить отдельные этапы русской революции к сходным событиям в конце XVIII века по Франции. Но прямо-таки бросается в глаза, что нынешний политический режим Советов чрезвычайно напоминает режим первого консула, притом к концу консульства, когда оно приближалось к империи. Если Сталину не хватает блеска побед, то режимом организо-панного пресмыкательства он во всяком случае превосходит первого Боналарта. Такая власть могла быть достигнута лишь путем удушения партии, советов, рабочего класса в целом. Та бюрократия, на которую опирается Сталин, связана материально с результатами завершившейся национальной революции, но не имеет с развивающейся мнтернациональной революцией никаких точек соприкосновения. По образу жизни, интересам, психологии нынешние советские чиновники отличаются от революционных большевиков не менее, чем генералы и префекты Наполеона отличались от революционных якобинцев.
Советский посол в Лондоне Майский раз'яснял недавно делегации британских трэд-юнионов необходимость и справедливость сталинской расправы над "контр-революционерами"-зиновьевцами. Этот яркий эпизод -- один из тысячи -- сразу вводит нас о самое сердце вопроса. Кто такие зиновьевцы, мы знаем. Каковы бы ни были их ошибки и шатания, одно несомненно: они представляют тип "профессионального революционера". Вопросы мирового рабочего движения -- это их кровные вопросы. Кто таков Майский? Правый меньшевик, оторвавшийся в 1918 г. от собственной партии вправо, чтоб иметь возможность войти министром в белое правительство за Уралом, под покровительством Колчака. Лишь после разгрома Колчака Майский счел своевременным повернуться лицом к советам. Ленин - и мы вместе с ним - с величайшим недоверием, чтоб не сказать презрением, относились к таким типам. Сейчас Майский, в сане посла, обвиняет "зиновьевцев" и "троцкистов" в стремлении вызвать военную интервенцию для реставрации капитализматого самого, который Майский защищал от нас посредством гражданской войны.
Нынешний посол в Соединенных Штатах А. Трояновский принадлежал в молодости к большевикам, затем покинул партию, по время войны был патриотом, в 1917 г. меньшевиком. Октябрьская революция застает его членом ЦК меньшевиков, причем в течение ближайших лет Трояновский вел нелегальную борьбу против диктатуры пролетариата; в сталинскую партию, вернее, в дипломатию вступил после разгрома левой оппозиции.
Парижский посол Потемкин был во время Октябрьской революции буржуазным профессором истории; присоединился к большевикам после победы. Бывший берлинский посол Хинчук, в качестве меньшевика, входил в дни октябрьского переворота в контр-революционный московский комитет Спасения родины и революции, вместе с правым эсером Гринько, нынешним народным комиссаром финансов. Сменивший Хинчука в Берлине Суриц был политическим секретарем первого председателя Советов, меньшевика Чхеидзе и примкнул к большевикам после победы. Почти все другие дипломаты -- того же типа; а между тем заграницу назначаются -- особенно после историй с Беседовским, Димитриевским, Агабековым и др. -- особо надежные люди.
Недавно мировая печать, в связи с крупными успехами советской золото-промышленности, сообщала сведения об ее организаторе, инженере Серебровском. Московский корреспондент "Temps", успешно конкурирующий ныне с Дуранти и Луи Фишером, в качестве официоза бюрократических верхов, с особой тщательностью подчеркивал то обстоятельство, что Серебровский, большевик с 1903 г., принадлежит к "старой гвардии". Так действительно значится в партийном билете Серебровского. На самом деле он, в качестве молодого студента-меньшевика, участвовал в революции 1905 г., чтобы на долгие годы перейти затем в лагерь буржуазии. Февральская революция застает его правительственным директором двух работающих на оборону заводов, членом союза лредпринимателей, активным участником борьбы против союза металлистов. В мае 1917 г. Серебровский об'являл Ленина "немецким шпионом"! После победы большевиков Серебровский был мною, наряду с другими спецами, привлечен на техническую работу. Ленин относился к нему с недоверием, я -- без большого доверия. Сейчас Серебровский -- член ЦК партии]
В теоретическом журнале ЦК "Большевик" (31 декабря 1934 г.) напечатана статья Серебровского "О золотой промышленности СССР". Открываем первую страницу: "под руководством любимого вождя партии и рабочего класса товарища. Сталина"; через три строки: "товарищ Сталин в беседе с американским корреспондентом г. Дюранти"; еще через пять строк: "сжатый и точный ответ o товарища Сталина"; в конце страницы: "вот что значит по-сталински бороться за золото". Вторая страница: "учит нас великий вождь товарищ Сталин"; через четыре строки: "в ответ на их (большевиков) рапорт (!) товарищ Сталин писал: Поздравляю с успехом". Ниже на той же странице: "воодушевленные указаниями товарища Сталина"; через одну строку: "партия во главе с товарищем Сталиным"; через две строки: "указания нашей партии и (!!) товарища Сталина". Возьмем конец статьи. На протяжении полустраницы читаем: "указания гениального вождя партии и рабочего класса товарища Сталина" и через три строки: "слова любимого вождя товарища Сталина".
Сама сатира стоит безоружной перед этим потоком раболепия! "Любимые вожди" не нуждаются, казалось бы, в том, чтоб им о6'ясня-лись в любви пять раз на каждой странице, притом в статье, посвященной не юбилею вождя, а добыванию золота. С другой стороны, автор статьи, способный на такое пресмыкательство, не может, очевидно, иметь в себе ничего от революционера. Таков этот бывший царский директор крупнейших заводов, ведший борьбу с рабочими, буржуа и патриот, ныне опора 'режима, член ЦК и стопроцентным сталинец!
Еще пример. Один из столпов нынешней "Правды", Заславский, доказывал в январе этого года недопустимость издавать реакционные романы Достоевского, так же, как и "контрреволюционные сочинения Троцкого, Зиновьева и Каменева". Кто такой Заславский? В далеком прошлом -- правый бундист (меньшевик из еврейского Бунда), затем буржуазных журналист, ведший в 1917 г. самую отвратительную травлю против Ленина и Троцкого, как агентов Германии. В статьях Ленина за 1917 г. встречается, в виде припева, фраза: "Заславский и подобные ему негодяи". Такип образом Заславский вошел в литературу партии, как законченный тип наемного буржуазного клеветника. Во время гражданской войны он скрывался в Киеве, в качестве журналиста белых изданий. Только в 1923 г. он перешел на сторону советской власти. Сейчас он защищает сталинизм от контр-революционерои Троцкого, Зиновьева и Каменева! Такими субъектами полна пресса Сталина, в СССР, как и заграницей.
Старые кадры большевизма разгромлены. Революционеры заменены чиновниками с гибкой слиною. Марксистская мысль вытеснена страхом, лестью и интригой. Из ленинского Политбюро остался один Сталин: два члена Политбюро политически сломлены и затравлены (Рыков и Томский); два члена -- в тюрьме (Зиновьев и Каменев), один -- выслан за границу с лишением гражданства (Троцкий). Ленина от репрессий бюрократки, по выражению Крупской, спасла только смерть: не успев посалить его в тюрьму, эпигоны заперли его в мавзолей. Вся ткань правящего слоя переродилась. Якобинцев оттеснили термидорианцы и бонапартисты: большевиков заменили сталинцы.
Для широкого слоя консервативных и отнюдь не бескорыстных Майских, Серебровских и Заславских, больших, средних и малых, Сталин является верховным третейским судьен, лаятелем благ и защитником от возможных оппозиций. В соответствии с этим бюрократия доставляет Сталину время от времени санкцию народного плебесцнта. С'езды партии, как и с'езлы советов организуются по одному единственному критерию: за или против Сталина? Против могут быть только "контр-реполюционеры" и с ними поступают, как надлежит. Такова нынешняя механика власти. Это бонапартистская механика, другого определения для нее в политическом словаре пока еще найти нельзя.
Без исторических аналогий нельзя учиться у истории. Но аналогия должна быть конкретна: за чертами сходства нужно не забывай черт различия. Обе революции покончили с феодализмом и крепостничеством. Но одна, в лице самого крайнего своего фланга, лишь, тщетно порывалась выйти за пределы буржуазного общества; другая действительно опрокинула буржуазию и создала рабочее государство. Это основное классовое различие, вводящее аналогию и необходимые материальные пределы, имеет решающее значение для прогноза.
После глубокой демократической революции, освобождающей крестьян от крепостного права и наделяющей их землею, феодальная контр-революция вообще невозможна. Низвергнутая монархия может вернуть себе власть и окружить себя призраками средневекош.я. Но восстановить экономику феодализма она уже не в силах. Буржуазные отношения, раз освободившись от феодальных пут, развиваются автоматически. Остановить их не может уже никакая внешняя сила: они сами должны вырыть себе могилу, создав предварительно своею могильщика.
Совсем иначе обстоит дело с развитием социалистических отношений. Пролетарская революция не только освобождает производительные силы из пут частной собственности, но и передает их в непосредственное распоряжение порожденному ею же государстпу. В то время, как буржуазное государство после революции ограничивается полицейской ролью, предоставляя рынок своим собственным законам, рабочее государство выступает в прямой роли хозяина-организатора. Смена одного политического режима другим оказывает на рыночное хозяйство лишь косвенное и поверхностное воздействие. Наоборот, замена рабочего правительства буржуазным или мелко-буржуазным неминуемо повела бы к ликвидации планового начала, а в дальнейшем и к восстановлению частной собственности. В отличие от капитализма социализм строится не автоматически, а сознательно. Продвижение к социализму неотделимо от государственной власти, которая хочет социализма или вынуждена его хотеть. Получить незыблемый характер социализм может только на очень высокой стадии развития, когда его производительные силы далеко превзойдут капиталистические, когда человеческие потребности всех и каждого будут получать обильное удовлетворение, и когда государство окончательно отомрет, растворившись в обществе. Но все это пока дело отдаленного будущего. На данном этапе развития социалистическое строитсльстно стоит и падает вместе с рабочим государством. Только до конца продумав глубокое различие законов формирования буржуазного ("анархического") и социалистического ("планового") хозяйства, можно понять те пределы, дальше которых аналогия с Великой французской революцией ие должна заходить.
Октябрь 1917 г. завершил демократическую революцию и открыл социалистическую. Аграрно-демократнческого переворота я России не повернет назад уже никакая сила п мире: здесь полная аналогия с якобинской реио-люцней. Но колхозный переворот еще полностью остается под ударом, а с ним вместе и национализация средств производства. Политическая контр-революция, лаже если бы она докатилась до династии Романовых, не могла бы восстановить помещичье землевладение. Но достаточно было бы реставрации блока нень-шепикоп и эсеров у власти, чтоб социалистическое строительство пошло на смарку.
Основное различие двух революций, а следовательно и "соответсгвующих" им контрреволюции чрезвычайно важно для понимания значения тех реакционных политических сдвигов, которые составляют сущность режима Сталина. Крестьянская революция, как и опиравшаяся на нее буржуазия, отлично мирились с режимом Наполеона и даже устояли под Людовиком XVIII. Пролетарская революция подвергается смертельной опасности уже при нынешнем режиме Сталина: дальнейшего сдвига вправо она не выдержит.
"Большевистская" по своим традициям, но по существу давно отрекшаяся от
традиций, мелкобуржуазная по составу и духу советская бюрократия призвана
регулировать антагонизм между пролетариатом и крестьянством, между рабочим
государством и мировым империализмом; такова социальная основа
бюрократического центризма, его зигзагов, его силы, его слабости и его столь
гибельного влияния на мировое пролетарское движение.
Понятие бонапартизма, как слишком широкое, требует конкретизации. Мы называем в последние годы этим именем те капиталистические правительства, которые, эксплоатируя антагонизм пролетарского и фашистского лагерей и опираясь непосредственно на военно-полицейский аппарат, поднимаются над парламентом и демократией, в качестве спасителей "национального единства". Этот бонапартизм упадка мы всегда строго отличали от молодого, наступательного бонапартизма, который был нс только могильщиком политических принципом буржуазной революции, но и охранителем се социальных завоеваний. Мы называем эти два явления обшим именем, так как у них есть общие черты: в старце можно узнать юношу, несмотря на беспощадную работу времени.
Нынешний кремлевский бонапартизм мы сопоставляем, разумеется, с бонапартизмом буржуазного восхождения, а не упадка: с консульством и первой империей, а не с Наполеоном III и, тем более, не со Шлейхером или Думергом. Для такой аналогии нет надобности приписывать Сталину черты Наполеона I: когда того требуют социальные условия, бонапартизм может сложиться вокруг осей самого различного калибра.
Гораздо важнее, с интересующей нас точки зрения, различие социальной базы двух бонапартизмов, якобинского и советского происхождения. В одном случае дело шло о консолидации буржуазной революции путем ликвидации ее принципов и политических учреждений. В другом случае дело идет о консолидации рабоче-крестьянской революции путем разгрома ее интернациональной программы, ее руководящей партии, ее советов. Развивая политику термидора, Наполеон вел борьбу не только с феодальным миром, но и с "чернью" и с демократическими кругами мелкой и средней буржуазии; он сосредоточивал таким путем выгоды порожденного революцией режима в руках новой буржуазной аристократии. Сталин охраняет завоевания октябрьской революции не только от феодально-буржуазной контрреволюции, но и от притязаний трудящихся, от их нетерпения, от их недовольства; он громит левое крыло, которое выражает исторически законные и прогрессивные тенденции не-привиллегированных рабочих масс; он создает новую аристократию, при помощи чрезвычайной диференциации в оплате труда, привиллегий, орденов и пр. Опираясь на высший слой новой социальной иерархии против низшего -- иногда наоборот -- Сталин достиг полного сосредоточения власти в своих руках. Как иначе назвать этот режим, если не советским бонапартизмом?
По самой своей сути бонапартизм не может держаться долго: шар, поставленный на вершину пирамиды должен непременно скатиться в ту или другую сторону. Но именно здесь, как мы уже видели, историческая аналогия упирается в свои пределы. Низвержение Наполеона не прошло, конечно, бесследно для отношений между классами; но в основном социальная пирамида Франции сохранила своК буржуазный характер. Неизбежное крушение сталинского бонапартизма сейчас не поставит под знак вопроса характер СССР, как рабочего государства. Социалистическое хозяйство не может строиться без социалистической власти. Судьба СССР, как социалистического государства, зависит от того политического режима, какой придет на смену сталинскому бонапартизму. Возродить советскую систему может только революционный авангард пролетариата, если ему снова удастся собрать вокруг себя трудящихся города и деревни.
Из нашего анализа вытекает ряд выводов, которые мы изложим здесь с конспективнои краткостью.
Противники, пожалуй, ухватятся за нашу "самокритику". Итак, воскликнут они, вы меняете позицию по основному вопросу о термидоре: раньше вы говорили лишь об опасности термидора; теперь вы утверждаете неожиданно, что термидор остался уже позади. Так скажут, вероятно, сталинцы и прибавят на всякий случаи, что мы переменили позицию, дабы легче вызвать военную интервенцию. В том же духе могут высказаться брандлериаицы и ловстонисты, с одной стороны, кое-какие "ультралевые" мудрецы, с другой. Эти люди никогда не были способны указать нам, что было ошибочно в аналогии с термидором; тем громче будут они кричать теперь, когда ошибку вскрыли мы сами.
Место этой ошибки в нашей общей оценке СССР указано выше. Дело идет ни п каком случае не о перемене нашей принципиальной позиции, как она формулирована в ряде официальных документов, а лишь об ее уточнении. Наша "самокритика" распространяется не на анализ классового характера СССР или причин и условий его перерождения, а лишь на историческое освещение этих процессов путем установления аналогий с известными этапами Великой французской революции. Исправление частной, хотя и важной ошибки, не только не потрясло основную установку большевиков-ленинцев, но, наоборот, позволило точнее и конкретнее обосновать ее при помощи более правильных, более реалистических аналогий. Надо еще прибавить, что вскрытие ошибки сильно облегчено тем обстоятельством, что самые процессы политического перерождения, о которых идет речь, успели тем временем принять более отчетливые очертания.
Наше течение никогда не претендовало на непогрешимость. Мы не получаем готовых истин в порядке откровения, как невежественные первосвященники сталинизма. Мы изучаем, спорим, проверяем выводы в свете опыта, открыто исправляем допущенные ошибки, и -- идем дальше. Научная добросовестность и строгость к самим себе составляет лучшую традицию марксизма и ленинизма. Мы и в этом отношении хотим быть верны нашим учителям.
1 фесраля 1935 г. 1 О термидорианском перерождении говорят и меньшевики. Что они под этим
разумеют, понять нельзя. Меньшевики были против завоевания власти
пролетариатом. Советское государство они и сейчас считают не-пролетарским
(каким собственно -- неизвестно). В прошлом опи требовали возвращения к
капитализму, теперь -- к "демократии". Если сами они не являются
представителями термидорианских тенденций, то что же такое вообще
"Термидор"? Очевидно, простой литературный оборот.
2
Брандлерианцы, и том числе и вожди S.A.P., теоретически остающиеся и
сегодня учениками Тальгеймера, видели в политике Коминтерна только
"ультра-левизну" и отрицали (продолжают отрицать) самое понятие
бюрократического центризма. Нынешний "четвертый период", когда Сталин, на
крюке Коминтерна, тащит европейское рабочее движение вправо от официального
реформизма, показывает, как поверхностна и оппортунистнчна политическая
философия Тальгеймера-Вальхера и Ко. Ни одного вопроса эти люди не умеют
додумать ло конца. Именно поэтому они и относятся с таким отвращением к
принципу говорить то, что есть, т.-с. к высшему принципу всякого научного
анализа к всякой революцонной политики.
Footnotes