Выше мы показали, что объективные предпосылки социалистической революции уже созданы экономическим развитием передовых капиталистических стран. Но что можно в этом отношении сказать относительно России? Можно ли ожидать, что переход власти в руки русского пролетариата будет началом преобразования нашего национального хозяйства на социалистических началах?
Год тому назад мы следующим образом отвечали на эти вопросы в статье, подвергшейся жестокому обстрелу со стороны органов обеих фракций нашей партии.
"Парижские рабочие, — говорит Маркс, — не требовали от Коммуны чудес. Нельзя ждать мгновенных чудес от диктатуры пролетариата и теперь. Государственная власть не всемогуща. Нелепо было бы думать, что стоит пролетариату получить власть — и он путем нескольких декретов заменит капитализм социализмом. Экономический строй не есть продукт деятельности государства. Пролетариат сможет лишь со всей энергией применять государственную власть для того, чтобы облегчить и сократить путь хозяйственной эволюции в сторону коллективизма.
"Пролетариат начнет с тех реформ, которые входят в так называемую программу-минимум, — и непосредственно от них, самой логикой своего положения, вынужден будет переходить к коллективистской практике.
"Ввести 8-часовой рабочий день и подоходный налог с быстро возрастающей прогрессией будет сравнительно простым делом, хотя и здесь центр тяжести лежит не в издании "акта", а в организации его практического проведения. Но главная трудность — и вот переход к коллективизму! — будет состоять в организации производства за государственный счет в тех фабриках и заводах, которые будут закрыты владельцами в ответ на издание этих актов.
"Издать закон об уничтожении права наследства и провести этот закон на практике будет опять-таки сравнительно простым делом; наследства в форме денежного капитала тоже не затруднят пролетариата и не обременят его хозяйства. Но выступить наследником земельного и промышленного капитала значит для рабочего государства взять на себя организацию хозяйства за общественный счет.
"То же самое, но в более широком объеме, следует сказать об экспроприации — с выкупом или без выкупа. Экспроприация с выкупом представляет политические выгоды, но финансовые затруднения; экспроприация без выкупа представляет финансовые выгоды, но политические затруднения. Но выше тех и других затруднений будут трудности хозяйственные, организаторские.
"Повторяем: правительство пролетариата не означает правительства чудес.
"Обобществление производства начинается с тех отраслей, которые представят наименьше затруднений. В первый период, обобществленное производство будет представлять собой оазисы, связанные с частными хозяйственными предприятиями законами товарного обращения. Чем шире будет поле, уже захваченное обобществленным хозяйством, тем очевиднее будут его выгоды, тем прочнее будет себя чувствовать новый политический режим, тем смелее будут дальнейшие хозяйственные мероприятия пролетариата. В этих мероприятиях он сможет и будет опираться не только на национальные производительные силы, но и на интернациональную технику, подобно тому, как в своей революционной политике он опирается не только на опыт национальных классовых отношений, но и на весь исторический опыт международного пролетариата".
Политическое господство пролетариата несовместимо с его экономическим рабством. Под каким бы политическим знаменем пролетариат ни оказался у власти, он вынужден будет стать на путь социалистической политики. Величайшей утопией нужно признать мысль, будто пролетариат, поднятый на высоту государственного господства внутренней механикой буржуазной революции, сможет, если даже захочет, ограничить свою миссию созданием республиканско-демократической обстановки для социального господства буржуазии. Политическое господство пролетариата, хотя бы и временное, крайне ослабит сопротивление капитала, всегда нуждающегося в поддержке государственной власти, и придаст грандиозные размеры экономической борьбе пролетариата. Рабочие не смогут не требовать от революционной власти поддержки стачечников, и правительство, опирающееся на пролетариат, не сможет в такой поддержке отказать. Но это значит парализовать влияние резервной армии труда, сделать рабочих господами не только в политической, но и в экономической области, превратить частную собственность на средства производства в фикцию. Эти неизбежные социально-экономические последствия диктатуры пролетариата проявятся немедленно — гораздо раньше, чем будет закончена демократизация политического строя. Грань между "минимальной" и "максимальной" программой стирается, как только у власти становится пролетариат.
Пролетарский режим на первых же порах должен будет приняться за разрешение аграрного вопроса, с которым связан вопрос о судьбе огромных масс населения России. В решении этого вопроса, как и всех других, пролетариат будет исходить из основного стремления своей экономической политики: овладеть как можно большим полем для организации социалистического хозяйства, — причем формы и темп этой политики в аграрном вопросе должны определяться как теми материальными ресурсами, которыми сможет овладеть пролетариат, так и необходимостью располагать свои действия так, чтоб не отталкивать в ряды контрреволюционеров возможных союзников.
Само собою разумеется, что аграрный вопрос, т.е. вопрос о судьбе земледельческого хозяйства и его общественных отношений, вовсе не покрывается земельным вопросом, т.е. вопросом о формах земельной собственности. Но несомненно, что решение земельного вопроса, если и не предрешит аграрной эволюции, то предрешит аграрную политику пролетариата; другими словами, то назначение, которое пролетарский режим даст земле, должно быть связано с его общим отношением к ходу и потребностям сельскохозяйственного развития. Поэтому земельный вопрос станет в первую очередь.
Одно из решений, которому социалисты-революционеры придали далеко не безупречную популярность, — это социализация всей земли; будучи освобождена от европейского грима, она означает не что иное, как "уравнительное землепользование", или Черный Передел. Программа уравнительного передела предполагает, таким образом, экспроприацию всех земель — не только частновладельческих вообще, не только частновладельческих-крестьянских, но и общинных. Если принять во внимание, что эта экспроприация должна быть проведена с первых шагов нового режима, при полном еще господстве товарно-капиталистических отношений, то окажется, что первыми "жертвами" экспроприации окажутся или, вернее, почувствуют себя крестьяне. Если принять во внимание, что крестьяне в течение нескольких десятилетий выплачивали выкупные платежи, которые должны были превратить надельную землю в их собственность; если принять во внимание, что отдельные более зажиточные крестьяне, несомненно, при помощи больших жертв, принесенных еще живущим поколением, приобрели в собственность огромную площадь земли, — то легко себе представить, какое сопротивление вызовет отчуждение общинных и мелких частновладельческих участков в государственную собственность! Идя таким путем, новый режим начал бы с того, что восстановил бы против себя огромные массы крестьянства.
Во имя чего общинные и мелкие собственнические участки будут превращены в государственную собственность? Чтобы тем или другим путем предоставить ее для "уравнительной" хозяйственной эксплуатации всем земледельцам, в том числе и нынешним безземельным крестьянам и батракам. Таким образом, в хозяйственном отношении новый режим ничего не выиграет от экспроприации мелких и общинных участков, так как и после передела государственная или общественная земля поступит в частно-хозяйственную обработку. В политическом же отношении новый режим сделает величайший промах, так как сразу враждебно противопоставит крестьянскую массу городскому пролетариату, как руководителю революционной политики.
Далее. Уравнительное распределение предполагает законодательное воспрещение применения наемного труда. Уничтожение наемного труда может и должно быть следствием хозяйственных реформ, но не может быть предрешено юридическими запретами. Недостаточно запретить земледельцу- капиталисту нанимать рабочих, нужно предварительно создать для безземельных батраков возможность существования, притом существования рационального с общественно-хозяйственной точки зрения. Между тем, при программе уравнительного землепользования воспретить применение наемного труда значит, с одной стороны, обязать безземельных батраков сесть на клочок земли, значит, с другой стороны, для государства обязаться снабдить этого батрака необходимым инвентарем для его общественно нерационального производства
Разумеется, вмешательство пролетариата в организацию сельского хозяйства начнется не с прикрепления разрозненных работников к разрозненным клочкам земли, а с эксплуатации крупных имений за государственный или коммунальный счет
Только в том случае, если такое обобществленное производство станет прочно на ноги, процесс дальнейшей социализации сможет быть двинут вперед воспрещением применения наемного труда. Этим путем сделается невозможным мелкое капиталистическое земледелие, но останется еще поле для продовольственных и полупродовольственных хозяйств, насильственная экспроприация которых никоим образом не входит в планы социалистического пролетариата.
Во всяком случае пролетариат никоим образом не сможет принять к руководству программу "уравнительного распределения", которая, с одной стороны, предполагает бесцельную, чисто формальную экспроприацию мелких собственников, с другой стороны, требует вполне реального раздробления крупных имений на мелкие части. Такая политика, будучи непосредственно хозяйственно-расточительной, имела бы в своей основе реакционно-утопическую заднюю мысль, и сверх всего политически ослабила бы революционную партию.
Но как далеко может зайти социалистическая политика рабочего класса в хозяйственных условиях России? Можно одно сказать с уверенностью: она натолкнется на политические препятствия гораздо раньше, чем упрется в техническую отсталость страны Без прямой государственной поддержки европейского пролетадлата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты Но с другой стороны, нельзя сомневаться и в том, что социалистическая революция на Западе позволит нам непосредственно и прямо превратить временное господство рабочего класса в социалистическую диктатуру.
В 1904 г., рассуждая о перспективах социального развития и считаясь с близкой возможностью революции в России, Каутский писал:
"Революция в России не могла бы немедленно установить социалистический режим Для этого экономические условия страны еще далеко незрелы". Но русская революция должна будет дать сильный толчок пролетарскому движению остальной Европы и в результате разгоревшейся борьбы пролетариат может занять господствующее положение в Германии "Такой исход, — продолжает Каутский, — должен будет оказать влияние на всю Европу, должен будет повлечь за собой политическое господство пролетариата в Западной Европе и создать восточно-европейскому пролетариату возможность сократить стадии своего развития и, подражая немецкому примеру, искусственно создать социалистические учреждения. Общество в целом не может искусственно перескочить через отдельные стадии развития; но это возможно для его отдельных составных частей, которые могут ускорить свое отсталое развитие подражанием передовым странам и, благодаря этому, даже стать во главе развития, потому что они не обременены балластом традиций, который тащат с собой старые нации Это может случиться, — пишет далее Каутский. — Но, как уже сказано, мы здесь уже оставили область поддающейся изучению необходимости; здесь мы находимся уже в области возможного. Поэтому все может произойти и иначе" [К Каутский, "Революционные перспективы", Киев, 1906 г].
Эти строки теоретик немецкой социал-демократии писал в то время, когда для него стояло еще под вопросом, возникнет ли революция раньше в России или на Западе.
После того русский пролетариат проявил такую колоссальную силу, какой не ожидали от него наиболее оптимистически настроенные русские социал-демократы Ход русской революции определился в своих основных чертах. То что два-три года тому назад было или казалось возможностью стало близкой вероятностью; и все говорит за то, что эта вероятность готова стать необходимостью.