Но если так: если мы действительно вступаем в эпоху экономического подъема; если этот подъем возрождает политическую энергию масс, -- не означают ли в таком случае студенческие волнения, что мы стоим накануне новой революционной бури? Не следует ли ожидать, что в ближайшие год-два массы снова будут брошены на путь всеобщих стачек и восстаний?
Нет, мы этого не думаем. Для революции промышленный подъем не благоприятное время. Разумеется, если бы вскоре разразилась европейская война, в которую был бы вовлечен царизм; или если бы в Германии разыгралась открытая пролетарская революция, -- тогда европейский вихрь вовлек бы в свой водоворот и нас. Но если даже привлечь к делу эти международные перспективы, -- а европейская война или германская революция не менее реальные возможности, чем вторая революция в России, -- и тогда придется сказать: эпоха промышленного подъема, в которую вступает Европа, до известной степени отдаляет возможность как войны, так и революции. Но как бы дело ни обстояло в этом отношении, нам, для определения наших очередных задач, гораздо важнее уяснить себе возможное влияние экономического подъема на наши внутренние политические отношения. И здесь нам приходится почти с полной достоверностью предвидеть, с одной стороны, временное упрочение позиций наших врагов, с другой -- более или менее длительный период постепенного нарастания политической активности в пролетариате. И то и другое -- явления, в одинаковой мере делающие мало вероятными революционные битвы в ближайший промежуток времени.