(Помпадур и крамола. Нет Руси, гибнет Русь. "Децентрализация". Помпадур дореформенный, помпадур пореформенный, помпадур будущего)
"Россия задыхается от централизации". -- Еще Феденька Кротиков59 знал корень зла, еще он находил, что необходимо "децентрализовать", т.-е. радикально эмансипировать помпадура от опеки законов. Конечно, помпадур никогда не был в этом отношении стеснен и всегда знал, что по времени и закону бывает перемена. Но теперь он почувствовал неумолимую потребность в экстренной широте движений, энергии захвата и стремительности атак. Ибо враг неутомим. Крамола приобретает бесчисленные разветвления и проявляется время от времени в актах, захватывающих начальственное дыхание. Прежним "правителям" приходилось искоренять либеральный "Сеничкин яд"60, укрывавшийся либо в акцизном ведомстве, либо в Земской Управе, -- да еще время от времени совершать крестовые походы против мужиков, становившихся по этому случаю на колени и заявлявших: "Нечего с нас взять! Нас и уколупнуть негде!". И в те времена требование полной и безусловной децентрализации было, в сущности, простым проявлением капризной помпадурской похотливости. Энергичный помпадур, один из тех, внутри которых "скрывается молния", встречал тогда препятствия не столько в наличности закона, сколько в отсутствии врага. Тогдашний "помпадур борьбы" пытался, если помните, даже вызвать сатану -- увы! тщетно. -- Чтобы померяться с ним силами, -- теперешний нимало не нуждается в столь фантастических предприятиях. Прежде всего значительно расширился круг действия "Сеничкина яда". Затем, -- что гораздо важнее, -- мужик, коленопреклоненно жалующийся, что его негде уколупнуть, отодвинут на задний план городским рабочим, который не только не становится на колени, но и не снимает шапки, не только не ограничивается указанием на то, что его негде уколупнуть, но и отрицает самое право "уколупывать" его, отрицает помпадура, как носителя этого права, отрицает самый порядок, произрождающий помпадуров.
Да и мужик все более и более становится подозрительным. То цельное крестьянское миросозерцание, ось которого составляла идея: "Без этого -- нельзя", расползается во все стороны. Мужик развращается.
С какой горечью отмечает этот процесс либерально-православный саратовский помещик в "С.-П. Вед.". "Нет Руси, гибнет Русь! -- Ни костюм, ни песни, ни разговор, ни интересы жизни -- ничто не напоминает русского характера, русской широкой души... Нелюбовь к земле, тяготение к городу, вечное недовольство жизнью (нечто страшно опасное во всех отношениях, -- замечает г. помещик)... -- вот думы народные!" Солдатчина не только не воспитывает мужика, наоборот, вносит в деревню разврат. "Солдат, вернувшийся в деревню, -- самый недисциплинированный общественный элемент, никого не уважающий, ничем недовольный и, главное, совершенно отвыкнувший от церкви. Потом следует, -- жалуется саратовский народоволец, -- жизнь на фабрике, совершенно безнадзорная в нравственном отношении; потом бедность, отчасти переселенческое движение, коснувшееся и центра -- вот все это вместе и влияет на народную жизнь..." Нет Руси, гибнет Русь!
На ту же совершенно "безнадзорную в нравственном отношении" жизнь крестьянства жаловался недавно в ливенском земстве гл. Епифанов, предлагавший учредить "попечительство о народной религиозно-нравственности". "Крестьянское население с каждым годом и каждым часом выходит из надлежащего своего быта"... Отхожие заработки, "бесконтрольное религиозно-нравственное поведение" -- все это вконец "портит" крестьянскую молодежь. "Такая жизнь крестьянства, -- прорицает земский Катон61, -- не поведет к хорошему, и в недалеком будущем образуется массовый пролетариат крестьянства".
Да, и отхожие заработки, и "безнадзорная" жизнь в городе, и даже солдатчина, все это разлагает священную "полусоциалистическую" общину, великий устой азиатской деспотии, разлагает стихийно, фатально -- и тем вырывает почву из-под ног царизма... И ни "попечительство о народной религиозно-нравственности", проектируемое темным ливенским земцем, ни "общественная веялка", предлагаемая во спасение Крестьянским Союзом Партии С.-Р., -- ничто не остановит этого процесса. Крестьянское население с каждым годом и каждым часом выходит "из надлежащего своего быта..."
Рабочий бунтует, бунтует мужик.
При таких затруднительных условиях помпадуру приходится божьей грозою носиться над "вверенной ему губернией". Вызвать в кои веки сатану для состязаний можно было, в сущности, и с соблюдением уставов и обрядов делопроизводства. Другое дело -- стоять и день и ночь лицом к лицу с врагом, который неистощим в формах борьбы, неутомим в нападениях и неистребим по своей численности. Тут закон может только парализовать, обряды делопроизводства могут только тормозить, -- и "проблема" децентрализации, т.-е. помпадурской разнузданности, встает, как категорический императив.
"Мне кажется, -- писал недавно князь Мещерский, -- что теперь в особенности очень нужно, чтобы губернаторы прежде всего бросили переписку, а всецело отдались управлению губерниею на местах... Бумага, идущая от губернатора кверху, и бумага, идущая от губернатора книзу, мало интересует подвластного ему человека, а губернатор, неожиданно появляющийся в двадцати-тридцати местах своей губернии, чтобы лично все увидеть и проверить, может в два-три года сделать счастливою свою губернию, ибо ложь исчезнет из бумаг". Долой волокитную переписку! Да здравствует молниеносный помпадур!
Не так давно (в сентябре) сенат пояснил, что губернатор должен препровождать на обсуждение губернского по земским делам присутствия всякое ходатайство земского собрания, которое он, губернатор, находит "неподлежащим". Князь Мещерский, неистовый Роланд62 идеи молниеносного помпадурства, тотчас же усмотрел в этом оппозиционное покушение на авторитет губернатора, столь возвышаемый "правительством вообще и, в частности, министром внутр. дел", -- и погрозил погрязшему в юридических определениях сенату публицистическим перстом. Невиннейшая правовая схоластика сената -- и та оказывается стеснительной и несогласной с "правительственными видами", в которых помпадур, одновременно появляющийся в двадцати местах, занимает центральное место!
В своей прошлогодней "юбилейной" речи, на которую с холопским ликованием и либеральнейшими намерениями ссылалась наша подъяремная печать, г. Плеве сказал: "Усиливая распорядительную власть на местах, необходимо упростить порядок ее действия, дабы интересы и удобства населения получили вящее ограждение".
"Гражданин", для которого не существует законов стыдливости и который, поэтому, играет первую скрипку в публицистическом оркестре мин. внутр. дел, комментирует мысль об усилении местной власти и "упрощении" ее действий таким выразительным примером. В г. N. предвиделись уличные беспорядки. Губернатор дал конфиденциальное поручение, без шума, купить несколько возов розог ("без шума -- чтобы не поднять цен на розги", мило шутит князь). На каждом возу была крупно начертана надпись: "розги". Возчики, проезжая с розгами по городу, объясняли любопытным: это заготовлено для такой-то площади, для такого-то часа. И разумеется, что демонстрацию как рукою сняло. Отсюда "Гражданин" выводит такую программную мораль: "Там, где все думают про представителя власти: "он посмеет высечь", там есть и подчинение власти и спокойствие: беспорядков совершенно не будет"... Отсюда ясно, что "упростить" порядок губернаторских действий -- значит создать для "представителя власти" такую обстановку, чтобы он смел "посметь". Тогда задача будет решена.
Для создания условий, превращающих губернатора в ничем не стесненного и все смеющего административного экспериментатора, и создана комиссия, которую наша легальная печать с совершенно бессознательным и тем более глубоким юмором называет "комиссией о децентрализации".
Целый ряд дел, восходивших до сего времени на "усмотрение" одного или нескольких министров и даже на "благовоззрение" самого "монарха", предположено передать в непосредственное ведение начальников губерний. Сюда отнесены: дела по отчуждению крестьянских надельных земель, утверждение уставов разных обществ -- ученого, благотворительного и экономического характера, открытие библиотек, разрешение съездов, открытие выставок и пр. и пр. -- вплоть до устроения бракоразводных дел.
Расширение губернаторской власти предположено не только за счет центральных инстанций, но и за счет местных учреждений "постороннего ведомства". Усиливается опека губернаторов над самоуправлением; так, им предположено предоставить распоряжение земскими и городскими сметными назначениями. Далее, по словам "Нов. Вр.", проектируется предоставить губернаторам надзор над деятельностью суда и над системами преподавания в гимназиях, институтах и университетах.
Дальше итти некуда. Губернатор, контролирующий университетскую науку, губернатор, направляющий правосудие, губернатор, устрояющий бракоразводные дела.
"Может ли быть порядок в губернии, -- спрашивает "Гражданин", -- при действии предрассудков независимости ведомств?" И мужественно отвечает: "Очевидно, не может".
Этот ответ не простой "абсурд", как думает наша умеренно умная либеральная пресса, -- это нечто гораздо большее: это пароль, навязываемый в настоящий момент самодержавию его судьбою.
Самодержавие сегодня совершенно не способно удержаться на почве сколько-нибудь устойчивых и постоянных норм -- хотя бы эти нормы только вчера были созданы для охраны самодержавия. Стихийно-коварная жизнь, которая цепляется за все, которая выражает противоречие между собой и самодержавием в том, что сшибает лбами два служащих самодержавию ведомства, эта жизнь превращает в опасный предрассудок -- независимость бюрократических ведомств.
И на этом самодержавие должно сломить голову. Ибо обыватель, даже совершенно чуждый конституционалистических платформ, обыватель, интересующийся политикой только по воскресеньям, словом, тот самый обыватель, которому имя легион -- как он ни прост, как ни добродушен, -- но он твердо хочет жить. У него есть свои неотъемлемые потребности -- и он хочет их удовлетворять. А делать это он может лишь при некоторой минимальной устойчивости гражданских отношений. Ему нужна полиция -- для охраны, железная дорога -- для езды, школа -- для учения, суд -- для торжества справедливости. И самодержавие в своих собственных интересах должно ему гарантировать эти блага сколько-нибудь устойчивыми нормами, -- иначе легион начнет шевелиться. Независимость ведомств и клок самоуправления -- эти реформы правительство Александра II выдвинуло для удержания самодержавных позиций. Но "независимость ведомств" придает слишком не эластичную структуру губернскому бюрократическому аппарату и потому, при нынешних нервных условиях, все меньше способна охранять "порядок в губернии"; а самоуправление, как уже давно разъяснил Мещерский, служит лишь школой будущих российских Мирабо, воспитывает дворян "самой чистой санкюлотной воды". И перед царизмом вырастает задача -- задача жизни -- отменить все нормы, обеспечивающие минимальнейшую свободу естественных обывательских телодвижений, -- и на место этих "предрассудков" поставить молниеносного губернатора, ничем не стесненного, не наталкивающегося на междуведомственные стены, издающего законы, творящего суд, поощряющего науки и насаждающего искусства, одновременно появляющегося в двадцати местах, -- вообще нарушающего во имя "порядка" законы времени и пространства...
Правительство возвращается к идее: губернатор -- хозяин губернии. Но это не тот девственный помпадур, губернатор -- отец доброго старого времени, -- нет, его роль "осложнена" всеми приобретениями пореформенной эпохи. У него на руках земство со школами, агрономами, больницами и оппозиционными Мирабо. У него фабрики со стачками и демонстрациями.
Старый губернатор, как представитель своего государя, входил во все сам. Но жизнь не торопила его, и он всегда мог снестись с Петербургом. "Общий характер губернской власти дореформенной эпохи, -- говорит пр. Свешников, -- был тот, что она являлась лишь исполнительницей закона и предписаний высшего правительства, без права действовать самостоятельно, под собственной ответственностью". Губернатор пореформенный был значительно урезан. Он уж не мог втираться в "ведомства". Он был (по крайней мере по первоначальному замыслу) только чиновником мин. внутрен. дел. Рядом с его волей был поставлен ряд учреждений (суд, земство...), действующих с той или другой степенью независимости. Далее следует губернатор бессонных ночей, кн. Мещерский, он же губернатор ближайшего будущего. Это снова ответственность представителя высшей власти, который не только блюдет, но и входит, не только входит, но и отменяет, насаждает, вообще вяжет и решает.
Но жизнь уже бешено торопит его. Ему некогда сноситься с медлительной бюрократической лабораторией Петербурга. Мы уже знаем, что ныне нужно, "чтобы губернатор прежде всего бросил переписку". Губернатору нужна свобода, автономность, децентрализация. И ему дается все это.
Полный хозяин во вверенной ему губернии, губернатор имеет в своем распоряжении даже войска -- по крайней мере, на предмет гражданских войн. Остается еще предоставить губернатору право чеканить монету и сделать самую должность наследственной (чего добивались французские губернаторы XVI столетия) -- и система шестидесяти девяти "самодержавий" и "единодержавий" будет завершена.
Бешеный централизм Петербурга, разрешающийся в целый ряд административных сатрапий; единодержавный и самодержавный царь, полностью отчуждающий свою власть министрам, которые, в свою очередь, сдают ее в аренду своре помпадуров, -- разве это не система политических абсурдов? Тем не менее, за этой формальной "нелогичностью" скрывается объективная логика нашего общественно-политического развития. И последний акт "расхищения царской власти бюрократией", как говаривали славянофилы, представляет собою явление совершенно закономерное, порожденное внутренними тенденциями издыхающего режима.
"Исполинский рост народных сил, -- говорил г. Плеве в уже цитированной речи, -- естественное последствие совершившихся перемен в общественной жизни, усложняя административную деятельность, предъявляет к ней все новые и новые требования и ставит на очередь заботу об усовершенствовании способов управления". Другими словами -- самодержавию приходится при помощи тех государственно-правовых орудий, которые свойственны ему, как самодержавию, направлять и упорядочивать жизнь общества, которое все более превращается в воплощенное отрицание самодержавия.
Петербург напрягал все силы, чтобы удержать в письменном столе министерства внутренних дел ключи от всех -- и больших и малых -- тайн русской жизни, но "исполинский рост народных сил" превозмог. Задача оказалась неосуществимой. Централистический идеал -- навстречу всероссийской, от периферии к центру идущей волне прошений, ходатайств, запросов и доносов течет ответная волна властных резолюций -- этот идеал оказался уже не ко двору. Бюрократический централизм самодержавия, рассчитанный на небольшой объем государственных задач, на недифференцированность политической жизни, сказал свое последнее слово. Из бюрократического централизма выросла дилемма: либо централизм, но уже на базисе общественного самоуправления сверху донизу, -- от волости до Всенародного Земского Собора; либо бюрократия, но уже на началах государственного "кустарничества", с самодержавной властью в розницу, -- от г. Плеве до урядника. Заинтересованные стороны разно откликнулись на эту дилемму. "Децентрализованная помпадурия!" -- сказала бюрократия. "Долой самодержавие!" -- отозвался народ.
Судить будет революция.
"Искра" N 53,