Город и деревня
Особое положение наше заключается в том, что мы -- на стыке капиталистического Запада и колониально-крестьянского Востока -- впервые совершили социалистическую революцию. Режим пролетарской диктатуры впервые установился в стране с громадным наследием отсталости и варварства, так что у нас между каким-нибудь сибирским кочевником и московским или ленинградским пролетарием пролегают века истории. Наши общественные формы являются переходными к социализму, следовательно, неизмеримо более высокими, чем формы капиталистические. В этом смысле мы, по праву, считаем себя самой передовой страной в мире. Но техника, которая лежит в основе материальной и всякой иной культуры, у нас чрезвычайно отсталая по сравнению с передовыми капиталистическими странами. В этом основное противоречие нашей нынешней действительности. Вытекающая отсюда историческая задача заключается в том, чтобы технику поднять до общественной формы. Если бы мы не сумели это сделать, то общественный строй наш упал бы неизбежно до уровня нашей технической отсталости. Да, чтобы понять все значение для нас технического прогресса, надо прямо сказать себе: если бы советскую форму нашего строя мы не сумели заполнить надлежащей производственной техникой, мы закрыли бы для себя возможность перехода к социализму и вернулись бы назад, к капитализму -- да какому? -- полукабальному, полуколониальному. Борьба за технику есть для нас борьба за социализм, с которым неразрывно связана вся будущность нашей культуры.
Вот свежий очень выразительный пример наших культурных противоречий. На-днях в газетах появилась заметка о том, что наша Публичная Библиотека в Ленинграде заняла первое место по количеству томов: в ней сейчас 4.250.000 книг! Первое наше чувство -- законное чувство советской гордости: наша библиотека -- первая в мире! Чему мы обязаны этим достижением? Тому, что экспроприировали частные библиотеки. Путем национализации частной собственности мы создали богатейшее культурное учреждение, доступное всем. На этом простом факте бесспорно обнаруживаются великие преимущества советского строя. А в то же время наша культурная отсталость выражается в том, что у нас процент неграмотных больше, чем в какой-нибудь европейской стране. Библиотека -- первая в мире, а читает книги пока еще меньшинство населения. И так почти во всем. Национализованная промышленность с гигантскими и отнюдь не фантастическими проектами Днепростроя, Волго-Донского канала и пр., -- а крестьяне молотят цепами и катками. Брачное законодательство проникнуто социалистическим духом, -- а в семейной жизни побои занимают еще немалое место. Эти и подобные противоречия вытекают из всего строения нашей культуры -- на стыке между Западом и Востоком.
Основой нашей отсталости является чудовищное преобладание деревни над городом, сельского хозяйства над промышленностью; при чем в деревне преобладают опять-таки наиболее отсталые орудия и способы производства. Когда мы говорим об историческом крепостничестве, мы прежде всего имеем в виду сословные отношения, закабаленность крестьянина помещику и царскому чиновнику. Но, товарищи, крепостничество имеет под собой более глубокую базу: закрепощение человека земле, полную зависимость крестьянина от стихий. Читали ли вы Глеба Успенского? Боюсь, что молодое поколение его не читает. Надо бы его переиздать, по крайней мере лучшие его вещи, а у него есть превосходные. Успенский -- народник. Его политическая программа насквозь утопична. Но Успенский -- бытописатель деревни -- не только превосходный художник, но и замечательный реалист. Он сумел понять быт крестьянина и его психику, как производные явления, вырастающие на хозяйственной базе и ею целиком определяемые. Хозяйственную базу деревни он сумел понять, как кабальную зависимость крестьянина в трудовом процессе от земли, вообще от сил природы. Надо непременно прочитать хотя бы только его "Власть земли". Художественная интуиция заменяет Успенскому марксистский метод и по результатам может во многих отношениях соперничать с ним. Поэтому-то Успенский-художник находился постоянно в смертельной борьбе с Успенским-народником. У художника мы еще и сейчас должны учиться, если хотим понять могучие крепостнические пережитки в крестьянском быту, особенно в семейном, перехлестывающие нередко и в городской быт: достаточно вслушаться хотя бы в иные ноты развертывающейся ныне дискуссии по вопросам брачного законодательства!
Капитализм во всех частях света довел до крайнего напряжения противоречие между промышленностью и сельским хозяйством, городом и деревней. У нас, в силу запоздалости нашего исторического развития, это противоречие имеет совершенно чудовищный характер. Как никак, наша промышленность уже тянулась по европейским и американским образцам, в то время как наша деревня уходила в глубь XVII и более отдаленных веков. Капитализм даже в Америке явно неспособен поднять сельское хозяйство на уровень промышленности. Эта задача целиком переходит к социализму. В наших условиях, с колоссальным преобладанием деревни над городом, индустриализация сельского хозяйства составляет важнейшую часть социалистического строительства.
Под индустриализацией сельского хозяйства мы понимаем два процесса, которые только в сочетании своем могут, в конце концов, окончательно стереть грань между городом и деревней. На этом важнейшем для нас вопросе остановимся несколько дольше.
Индустриализация земледелия состоит, с одной стороны, в отделении от деревенского домашнего хозяйства целого ряда отраслей по предварительной переработке промышленного и пищевого сырья. Ведь вся вообще индустрия вышла из деревни, через ремесло, через кустарничество, путем отпочкования от замкнутой системы домашнего хозяйства отдельных отраслей, путем специализации, создания надлежащей выучки, техники, а затем и машинного производства. Наша советская индустриализация должна будет, в значительной мере, пойти по этому именно пути, т.-е. по пути обобществления целого ряда производственных процессов, стоящих между сельским хозяйством в собственном смысле слова и индустрией. Пример Соединенных Штатов показывает, что здесь перед нами открываются неизмеримые возможности.
Но сказанным вопрос не исчерпывается. Преодоление противоречий между сельским хозяйством и промышленностью предполагает индустриализацию самого полеводства, скотоводства, садоводства и пр. Это значит, что и эти отрасли производственной деятельности должны быть поставлены на основы научной технологии: широкое применение машин в правильном их сочетании, тракторизация и электрификация, удобрения, правильный плодосмен, лабораторно-опытная проверка методов и результатов, правильная организация всего производственного процесса с наиболее целесообразным использованием рабочей силы и пр. Разумеется, и высоко организованное полеводство будет иметь свои отличия от машиностроения. Но ведь и внутри самой промышленности отдельные ее отрасли глубоко отличаются друг от друга. Если ныне мы имеем право противопоставлять сельское хозяйство промышленности в целом, так это потому, что сельское хозяйство ведется раздробленно, примитивными способами, при рабской зависимости производителя от условий природы и в архи-некультурных условиях существования производителя-крестьянина. Недостаточно обобществить, т.-е. перевести на фабричные рельсы, отдельные отрасли нынешнего сельского хозяйства, как маслоделие, сыроварение, крахмально-паточное производство и пр. Необходимо обобществить само сельское хозяйство, т.-е. вырвать его из его сегодняшней раздробленности и на место нынешнего жалкого ковыряния земли поставить научно-организованные пшеничные и ржаные "фабрики", коровьи и овечьи "заводы" и пр. Что это возможно, показывает частично уже имеющийся капиталистический опыт, в частности, сельскохозяйственный опыт Дании, где даже куры подчинились плану и стандарту, несут, по предписанию, яйца в огромном количестве, притом одинакового размера и одинакового цвета.
Индустриализация сельского хозяйства означает устранение нынешнего коренного противоречия между деревней и городом, а следовательно, между крестьянином и рабочим: по роли в хозяйстве страны, по условиям жизни, по культурному уровню они должны сблизиться в такой мере, чтобы самая грань между ними исчезла. Такое общество, где механизированное полеводство составит равноправную часть планового хозяйства, где город вберет в себя преимущества деревни (простор, зелень), а деревня обогатится преимуществами города (мощеные дороги, электрическое освещение, водопровод, канализация), т.-е. где исчезнет самое противопоставление города и деревни, где крестьянин и рабочий превратятся в равноценных и равноправных участников единого производственного процесса, -- такое общество и будет подлинным социалистическим обществом.
Путь к этому долгий и трудный. Важнейшими вехами на этом пути являются мощные электро-силовые станции. Они понесут в деревню свет и преобразующую силу: против власти земли -- власть электричества!
Недавно мы открывали Шатурскую станцию, одно из лучших наших сооружений, воздвигнутое на торфяном болоте. От Москвы до Шатуры сто с лишним километров. Казалось бы -- рукой подать. А между тем, какая разница условий! Москва -- столица Коммунистического Интернационала. А отъедешь несколько десятков километров -- глушь, снег да ель, замерзшие болота да звери. Черные, бревенчатые деревеньки, дремлющие под снегом. Из окна вагона виден иной раз волчий след. Там, где ныне стоит Шатурская станция, несколько лет назад, когда приступали к стройке, водились лоси. Сейчас расстояние между Москвой и Шатурой покрыто изящной конструкции металлическими мачтами, поддерживающими провода для тока в 115 тысяч вольт. И под этими мачтами лисы и волчицы будут этой весной выводить своих щенят. Такова и вся наша культура -- из крайних противоречий, из высших достижений техники и обобщающей мысли, с одной стороны, и из таежной первобытности -- с другой.
Шатура живет на торфу, как на подножном корму. Поистине, все чудеса, созданные ребяческим воображением религии и даже творческой фантазией поэзии, бледнеют перед этим простым фактом: машины, занимающие ничтожное пространство, жрут вековое болото, превращают его в незримую энергию и возвращают ее по легким проводам той самой промышленности, которая создала и установила эти машины.
Шатура -- красавица. Ее создавали преданные своему делу и одаренные строители. Это красота не накладная, не сусальная, а вырастающая из внутренних свойств и запросов самой техники. Высшим и единственным критерием техники является целесообразность. Проверка целесообразности дается экономностью. А это предполагает наиболее полное соответствие частей и целого, средств и цели. Хозяйственно-технический критерий полностью совпадает с эстетическим. Можно сказать -- и это не будет парадоксом: Шатура -- красавица потому, что киловатт-час ее энергии дешевле киловатт-часа других станций, поставленных в однородные условия.
Шатура стоит на болоте. Много у нас болот в Советском Союзе, гораздо больше, чем станций. Много у нас и других видов топлива, ждущих своего превращения в двигательную силу. На юге протекает по богатейшему промышленному району Днепр, расходуя могучую силу своего напора впустую, играючи по многовековым порогам, и ждет, когда мы обуздаем его течение плотиной и заставим освещать, двигать, обогащать города, заводы и пашни. Заставим!
В Соединенных Штатах Северной Америки на жителя приходится в год 500 киловатт-часов энергии, а у нас -- всего лишь 20 киловатт-часов, т.-е. в 25 раз меньше. Механической двигательной силы вообще у нас в 50 раз меньше на человека, чем в Соединенных Штатах. Советская система, подкованная американской техникой, это и будет социализм. Наш общественный строй даст американской технике иное, несравненно более целесообразное применение. Но и американская техника преобразует наш строй, освободит его от наследия отсталости, первобытности, варварства. Из сочетания советского строя и американской техники родятся новая техника и новая культура -- техника и культура для всех, без сынков и пасынков.
"Конвейерный" принцип социалистического хозяйства
Принцип социалистического хозяйства -- гармоничность, т.-е. непрерывность, основанная на внутренней согласованности. Технически этот принцип находит свое высшее выражение в конвейере. Что такое конвейер? Бесконечная движущаяся лента, которая подает рабочему или уносит от него все, что требуется ходом работы. Сейчас уже общеизвестно, как Форд пользуется комбинацией конвейеров, как средством внутреннего транспорта: передачи и подачи. Но конвейер нечто большее: он представляет собой метод регулирования самого производственного процесса, поскольку рабочий вынужден соразмерять свои движения с движением бесконечной ленты. Капитализм пользуется этим для более высокой и совершенной эксплоатации рабочего. Но такое пользование связано с капитализмом, а не с самим конвейером. В какую сторону идет, в самом деле, развитие методов регулирования труда: в сторону сдельной платы или в сторону конвейера? Все говорит за то, что в сторону конвейера. Сдельная плата, как и всякий вид индивидуального контроля над работой, характерна для капитализма первых эпох развития. На этом пути обеспечивается полная физиологическая нагрузка отдельного рабочего, но не обеспечивается согласованность усилий разных рабочих. Обе эти задачи разрешает автоматически конвейер. Социалистическая организация хозяйства должна стремиться к тому, чтобы снижать физиологическую нагрузку отдельного рабочего, в соответствии с ростом технического могущества, сохраняя в то же время согласованность усилий разных рабочих. Таково именно и будет значение социалистического конвейера, в отличие от капиталистического. Говоря конкретнее, все дело здесь в регулировке движения ленты при данном числе рабочих часов, или, наоборот, в регулировке рабочего времени при данной скорости ленты.
При капиталистической системе конвейер осуществим в рамках отдельного предприятия, как метод внутреннего транспорта. Но принцип конвейера сам по себе гораздо шире. Каждое отдельное предприятие получает извне сырье, топливо, вспомогательные материалы, дополнительную рабочую силу. Отношения между отдельными предприятиями, хотя бы и гигантскими, регулируются законами рынка, правда, во многих случаях ограничиваемыми путем всякого рода длительных соглашений. Но каждый завод в отдельности, а еще более общество в целом заинтересованы в том, чтобы сырье доставлялось во-время, не залеживаясь на складах, но и не создавая перебоев в производстве, т.-е., другими словами, чтобы оно подавалось по принципу конвейера, в полном соответствии с ритмом производства. При этом нет необходимости представлять себе конвейер непременно в виде бесконечной движущейся ленты. Формы его могут быть бесконечно разнообразны. Железная дорога, если она работает по плану, т.-е. без встречных перевозок, без сезонного нагромождения грузов, словом, без элементов капиталистической анархии, -- а при социализме она будет работать именно так, -- явится могущественным конвейером, обеспечивающим своевременное обслуживание заводов сырьем, топливом, материалами и людьми. То же самое относится к пароходам, грузовикам и т. д. Все виды путей сообщения станут элементами внутри-производственного транспорта, с точки зрения планового хозяйства, как целого. Нефтепровод представляет собою вид конвейера для жидких тел. Чем шире сеть нефтепроводов, тем меньше нужно запасных резервуаров, тем меньшая часть нефти превращается в мертвый капитал.
Конвейерная система вовсе не предполагает скученности предприятий. Наоборот, современная техника делает возможным их рассеяние, разумеется, не хаотическое и случайное, а со строгим учетом выгоднейшего места (штандорт) для каждого отдельного завода. Возможность широкого рассеяния промышленных предприятий, без чего нельзя растворить город в деревне, а деревню в городе, обеспечивается в огромной степени электрической энергией, как двигательной силой. Металлический провод представляет собою наиболее совершенный энергетический конвейер, дающий возможность дробить двигательную силу на мельчайшие частицы, пускать ее в дело и выключать простым поворотом кнопки. Именно этими своими свойствами энергетический "конвейер" наиболее враждебно сталкивается с перегородками частной собственности. Электричество в его нынешнем развитии является наиболее "социалистической" частью техники. И немудрено: это наиболее передовая ее часть.
Гигантские мелиорационные системы -- для правильного притока или стока вод -- являются, с этой точки зрения, водными конвейерами сельского хозяйства. Чем больше химия, машиностроение и электрификация будут высвобождать полеводство из-под действия стихий, обеспечивая высшую его планомерность, тем полнее нынешнее "сельское хозяйство" будет включаться в систему социалистического конвейера, который регулирует и согласует все производство, начиная с подпочвы (добыча руды и угля) и с почвы (вспашка и засев полей).
Старик Форд пытается на своем конвейерном опыте построить нечто вроде общественной философии. В этой его попытке крайне любопытно сочетание исключительного по размаху производственно-административного опыта с нестерпимой узостью самодовольного философа, который став миллиардером, остался лишь разбогатевшим мелким буржуа. Форд говорит: "если хотите богатства для себя и блага для сограждан, поступайте, как я". Кант требовал от каждого человека такого поведения, чтоб оно могло стать нормой для других. В философском смысле Форд -- кантианец. Но практически "нормой" для 200.000 рабочих Форда является не поведение Форда, а скольжение его конвейерного автомата: он определяет ритм их жизни, движение их рук, ног и мыслей. Для "блага сограждан" нужно отделить от Форда фордизм, обобществить и очистить его. Это и сделает социализм.
"А как же быть с однообразием труда, обезличенного и обездушенного конвейером?" -- спрашивает меня одна из поданных записок. Это опасение не серьезно. Если его додумать и договорить до конца, то оно направится вообще против разделения труда и против машины. Это путь реакционный. Социализм с машиноборчеством ничего общего не имел и иметь не будет. Основная, главнейшая, важнейшая задача состоит в том, чтобы убить нужду. Нужно, чтобы труд человеческий давал как можно большее количество продуктов. Хлеб, сапоги, одежда, газеты, -- все, что нужно, должно быть в таком количестве, чтобы никто не боялся, что нехватит. Нужно убить нужду и с ней -- жадность. Нужно завоевать довольство, досуг и с ними -- радость жизни для всех. Высокая продуктивность труда недостижима без машинизации и автоматизации, законченным выражением которых является конвейер. Однообразие труда окупится его сокращающейся продолжительностью и возрастающей легкостью. В обществе всегда будут такие отрасли промышленности, которые требуют личного творчества, -- сюда пойдут те, которые в производстве найдут призвание. Речь же идет у нас об основном типе производства в важнейших его отраслях, -- до тех пор, по крайней мере, пока новая химическая и энергетическая революция в технике не опрокинет нынешней машинизации. Но заботу об этом предоставим будущему. Переезд на весельной лодке требует большого личного творчества. Переезд на пароходе "однообразнее", но удобнее и вернее. Кроме того, на лодке через океан вообще не переедешь. А нам надо пересечь океан человеческой нужды.
Общеизвестно, что физические потребности гораздо ограниченнее духовных. Чрезмерное удовлетворение физических потребностей быстро приводит к пресыщению. Духовные потребности не знают границ. Но для расцвета духовных потребностей необходимо полное удовлетворение потребностей физических. Разумеется, мы не можем откладывать и не откладываем борьбы за повышение духовного уровня масс до того времени, когда у нас не будет безработицы, беспризорности и нищеты. Все, что можно сделать, должно быть сделано. Но было бы жалким и презренным фантазерством думать, будто мы можем создать подлинно новую культуру, прежде чем обеспечим довольство, избыток и досуг народных масс. Проверять свои успехи мы должны и будем на разрезе повседневной жизни рабочего и крестьянина.
Культурная революция
Сейчас, думаю, уже ясно для всех, что создание новой культуры не есть самостоятельная задача, разрешаемая в стороне от нашей хозяйственной работы и общественно-культурного строительства в целом. Входит ли торговля в "пролетарскую культуру"? С абстрактной точки зрения пришлось бы ответить на этот вопрос отрицательно. Но абстрактная точка зрения не годится. В переходную эпоху, притом в той первоначальной ее стадии, в какой мы находимся, продукты имеют -- и еще долго будут иметь -- общественную форму товара. А с товаром надо как следует обращаться, т.-е. надо уметь его продавать и покупать. Без этого из первоначальнейшей стадии не передвинемся в следующую. Ленин говорил: учитесь торговать, при чем рекомендовал учиться на европейских культурных образцах. Культура торговли входит, как мы ныне твердо знаем, важнейшей составной частью в культуру переходного периода. Назовем ли мы культуру торговли рабочего государства и кооперации "пролетарской культурой" -- не знаю. Но что это ступень к социалистической культуре -- бесспорно.
Когда Ленин говорил о культурной революции, он основное ее содержание видел в повышении культурного уровня масс. Метрическая система есть продукт буржуазной науки. Но обучить стомиллионное крестьянство этой нехитрой системе измерения значит совершить большое революционно-культурное дело. Почти несомненно, что мы этого не достигнем без трактора и без электрической энергии. В основе культуры лежит техника. Решающим орудием культурной революции должна стать революция в технике.
В отношении капитализма мы говорим, что развитие производительных сил упирается в общественные формы буржуазного государства и буржуазной собственности. Совершив пролетарскую революцию, мы говорим: развитие общественных форм упирается в развитие производительных сил, т.-е. в технику. Тем великим звеном, ухватившись за которое можно произвести культурную революцию, является звено индустриализации, -- отнюдь не литературы и не философии. Надеюсь, что эти слова не будут поняты в смысле недоброжелательного или неуважительного отношения к философии и поэзии. Без обобщающей мысли и без искусства человеческая жизнь была бы оголенной и нищей. Но ведь такой и является ныне в огромной степени жизнь миллионов. Культурная революция должна состоять в том, чтобы открыть им возможность действительного приобщения к культуре, а не к ее жалким огрызкам. А это невозможно без создания величайших материальных предпосылок. Вот почему машина, автоматически выбрасывающая бутылки, является в настоящий момент для нас первоочередным фактором культурной революции, а героическая поэма -- только десятиочередным.
Маркс сказал когда-то о философах, что они достаточно истолковывали мир, и что задача состоит в том, чтобы перевернуть его. В этих словах отнюдь не было неуважения к философии. Маркс сам был одним из могущественнейших философов всех времен. Его слова значили лишь, что дальнейшее развитие философии, как и всей вообще культуры, материальной и духовной, требует переворота в общественных отношениях. И поэтому Маркс от философии апеллировал к пролетарской революции, -- не против философии, а за нее. В этом же самом смысле можно сейчас сказать: хорошо, когда поэты поют революцию и пролетариат, но еще лучше поет мощная турбина. Песен среднего достоинства, остающихся достоянием кружков, у нас много. Турбин ужасно мало. Я не хочу этим сказать, что посредственные стихи мешают появлению турбин. Нет, этого утверждать никак нельзя. Но правильная ориентировка общественного мнения, т.-е. понимание действительного соотношения явлений -- что к чему, -- совершенно необходима. Культурную революцию надо понимать не в поверхностно-идеалистическом и в не кружковом смысле. Дело идет об изменении условий жизни, методов работы и бытовых навыков великого народа, целой семьи народов. Только могущественная тракторная система, которая впервые в истории позволит крестьянину разогнуть спину; только стеклодувная машина, выбрасывающая сотни тысяч бутылок и освобождающая легкие "халявщика"; только турбина в десятки и сотни тысяч сил; только общедоступный самолет, -- только все они вместе обеспечат культурную революцию -- не для меньшинства, а для всех. И только такая культурная революция заслужит этого имени. Только на ее основе процветут новая философия и новое искусство.
Маркс сказал: "Господствующие идеи эпохи суть идеи господствующего класса данной эпохи". Это верно и в отношении пролетариата, но совсем по-иному, чем в отношении других классов. Буржуазия, овладев властью, стремилась увековечить ее. Вся ее культура была к этому приспособлена. Овладевший властью пролетариат должен неизбежно стремиться как можно более сократить период своего господства, приблизив бесклассовое социалистическое общество.
Культура нравов
Культурно торговать значит, в частности, не обманывать, т.-е. порвать с национальной торговой традицией: не обманешь -- не продашь.
Ложь, обман -- не личный только порок, а функции (действия) общественного порядка. Ложь есть средство борьбы и, следовательно, вытекает из противоречия интересов. Основные противоречия вытекают из классовых взаимоотношений. Правда, можно сказать, что обман старее классового общества. Уже животные "хитрят", обманывают в борьбе за существование. Немалую роль играл обман -- военная хитрость -- в жизни первобытных племен. Такой обман еще более или менее непосредственно вытекает из зоологической борьбы за существование. Но, с того времени как пошло "цивилизованное", т.-е. классовое общество, ложь страшно усложнилась, стала социальной функцией, преломилась по классовым линиям и тоже вошла в состав человеческой "культуры". Но это та часть культуры, которой социализм не примет. Отношения социалистического общества или коммунистического, т.-е. наиболее высокого его развития, будут насквозь прозрачны и не будут требовать таких вспомогательных средств, как обман, ложь, фальсификация, подлог, предательство и вероломство.
До этого, однако, еще далеко. В наших отношениях и нравах еще очень много лжи -- и крепостнического и буржуазного происхождения. Высшим выражением крепостнической идеологии является религия. Взаимоотношения феодально-монархического общества основывались на глухой традиции и восходили к религиозному мифу. Миф есть мнимое, ложное истолкование естественных явлений и общественных учреждений в их связи. Однако не только обманываемые, т.-е. угнетенные массы, но и те, во имя которых обман производился -- господствующие, -- в большинстве своем верили в миф, добросовестно опирались на него. Объективно ложная идеология, сотканная из суеверий, не означает еще необходимо субъективной лживости. Только по мере усложнения общественных отношений, т.-е. по мере развития буржуазного порядка, с которым религиозный миф
Режим пролетарской диктатуры непримиримо враждебен как объективно ложной мифологии средневековья, так и сознательной лживости капиталистической демократии. Революционный режим кровно заинтересован в том, чтобы обнажить общественные отношения, а не в том, чтобы их маскировать. Это значит, что он заинтересован в политической правдивости, в высказывании того, что есть. Но нельзя забывать, что режим революционной диктатуры есть переходной режим, а, следовательно, противоречивый. Наличие могущественных врагов вынуждает к военной хитрости, а хитрость неразрывна с ложью. Нужно только, чтобы хитрость в борьбе с врагами не вводила в заблуждение своих, т.-е. трудящиеся массы и их партию. Это -- основное требование революционной политики, которое красной нитью проходит через всю работу Ленина.
Но если наши новые государственно-общественные формы создают возможность и необходимость высшей правдивости, какая до сих пор достигалась в отношениях между управляющими и управляемыми, то этого вовсе нельзя еще сказать про наши повседневные бытовые и житейские отношения, на которые экономическая и культурная отсталость и все вообще наследие прошлого продолжают давить огромной тяжестью. Мы живем много лучше, чем в 1920 году. Но недостаток необходимейших жизненных благ все еще накладывает и будет накладывать в течение ряда лет тяжкую печать на нашу жизнь и на наши нравы. Отсюда вытекают большие и малые противоречия, большие и малые диспропорции, связанная с противоречиями борьба и связанные с борьбой -- хитрость, ложь, обман. Выход и здесь один: повышение техники, как производственной, так и торговой. Правильная ориентировка в этом направлении должна уже сама по себе содействовать улучшению "нравов". Взаимодействие повышающейся техники и нравов будет продвигать нас на пути к общественному строю цивилизованных кооператоров, т.-е. к социалистической культуре.
"Новый мир" кн. 1,
январь 1927 г. слишком затянута "электрическая ночь". Вед