В числе прочих бездельников, проедающих казенные харчи, в никому никогда ни для чего ненужной "России" околачивается старая недотыкомка, именуемая Сыромятниковым.
Тупая и злая недотыкомка избрала себе в последнее время специальность: сражаться с социализмом "духовным мечом", т.-е. писать благочестиво-философические комментарии (разъяснения) к обыскам и арестам среди передовых рабочих и социал-демократической интеллигенции.
В последнем своем фельетоне Сыромятников снова жует гнилыми зубами вопрос о "волках" -- социалистах и "овцах" -- рабочих.
Но в припадке удушающей его злобы -- ибо обычно его совсем не примечают! -- он забывает всякую осторожность и меру и, во-первых, выдает один старый секрет своей фирмы, во-вторых, слишком уж нагло, как увидим, напрашивается на пинок.
Обвиняя социал-демократов в провоцировании рабочих на "бунт", Сыромятников называет рабочих "жертвами социалистических Азефов". А, вот как! Стало быть, Азеф -- провокатор, стало быть, у него жертвы? Стало быть, имя Азефа -- постыдное имя, которым можно браниться? А ведь в течение нескольких лет все недотыкомки из "России" брали Азефа под свою защиту, как опору, как надежду, как рыцаря порядка! А ведь Столыпин, башмаки которого чистил Сыромятников, публично в III думе назвал Азефа "сотрудником таким же, как и другие".
Но в наше ужасное время, когда на свете не остается ничего святого, дух разложения проник и в священную дружину "сотрудников", -- и вот потрясающие плоды: Сыромятников предает Азефа!
В целях обличения казенный "сотрудник" вспоминает про Совет Рабочих Депутатов, который де разорил рабочих, и рассказывает при этом, что советские главари нимало тогда не пострадали: наоборот, на рабочие деньги они купили в деревне землицы и домики и зажили припеваючи.
Защищать рабочих депутатов от Сыромятникова нет надобности. Но напомнить кое о чем полезно, ибо был в этом деле эпизод столь же постыдный для "фирмы", как и роль сотрудника Азефа.
Процесс Совета Рабочих Депутатов велся в свое время открыто, отчеты о нем печатались во всех газетах. По этим отчетам и сейчас можно установить следующее обстоятельство. На суде читалась таинственного происхождения прокламация, в которой члены Совета обвинялись в расхищении денег, с точным указанием сумм.
Жандармский генерал Иванов, ведший предварительное дознание, был в качестве свидетеля допрошен насчет таинственной прокламации, на основании которой он доискивался у свидетелей, как было дело с деньгами. Генерал Иванов, человек сокращенного образа мыслей, отозвался, что, кем и где была издана прокламация, он, Иванов, не знает. А дознание производил на основании внутреннего, так сказать, голоса: была касса, были живые люди, стало быть, не могли не воровать. А между тем в руках у защитников была уже в это время заверенная копия известного письма Лопухина к Столыпину и в этом письме Лопухин прямо указывал, что таинственная прокламация, обвинявшая в расхищении денег, была напечатана жандармскими офицерами на нелегальном станке -- в квартире того самого жандармского отделения, офицером которого состоял и генерал Иванов, -- с целью ясной и простой: внести смуту и взаимное недоверие в рабочую среду.
Оглашение письма Лопухина председатель не допустил. Но и без того свидетельскими показаниями вопрос был настолько выяснен, что прокурор Бальц в своей обвинительной речи вынужден был заявить: "Слухи о расхищении рабочих денег я оставляю без внимания, как ничем недоказанные и невероятные, ввиду характера подсудимых, как людей идейных". Таковы были подлинные слова государственного обвинителя.
А через шесть лет тупая и злая недотыкомка макает казенное перо в казенную чернильницу и на казенной бумаге выводит гласно опровергнутую клевету, которая уже пала однажды позором на головы ее инициаторов!
У Кузьмы Пруткова есть хороший афоризм, который кончается словами: "плюнь тому в глаза".
"Луч" N 46,