Ни в чем Румыния не сказывается так полно и неподдельно, как в своем еврейском вопросе. Король Карл гордится тем, что никогда не отклонялся от "строго-конституционного" пути. Румынская печать пользуется большой свободой и время от времени пускает в ход совершенно баснословные "выражения" по адресу короля, без всяких для себя последствий. Министров здесь не величают "превосходительствами". Политических эмигрантов не выдают. Но под этой позолотой политических вольностей скрывается настоящая, подлинная Румыния, -- и если глубже всего она выражается в положении крестьянства, то ярче всего она проявляется в еврейском вопросе.
Триста тысяч румынских евреев не считаются румынскими гражданами. Они сами, их отцы и их деды родились на румынской почве. Они не состояли и не состоят под покровительством какого-либо другого государства. И, тем не менее, они считаются на румынской территории иностранцами. Румынский еврей совершенно не пользуется покровительством конституции. Любой еврей в любой момент может быть изгнан за пределы страны, как приблудный бродяга. Семьи, которые срослись с Румынией в течение ряда поколений, никогда не теряют сознания того, что они только постояльцы. Но мало этого. Выключая евреев из числа граждан, государство, тем не менее, взваливает на них всю тяжесть гражданских обязанностей. Евреи не только платят все налоги, но и отбывают воинскую повинность. Объявленные иностранцами, они служат в румынской армии. Государство, которое отказывает еврейским рабочим, ремесленникам, купцам в праве на звание румынского гражданина, -- в элементарном праве, которым пользуется каждый карманный вор румынского происхождения, -- это самое государство во время последней мобилизации призвало под свои знамена 30 тысяч бесправных евреев.
Вся Румыния раскрывается в своем еврейском вопросе. Крепостническая кабала крестьянства, бюджетный паразитизм, политическое господство бояро-чокойских клик, -- все это находит свое увенчание в квалифицированном бесправии румынского еврейства.
Румынией правит Пуришкевич. Он владеет румынской землей, он запустил руку по локоть в государственную казну, его умственными и нравственными испарениями полна здешняя общественная и политическая атмосфера. Пуришкевич "ненавидит" евреев. Но эта ненависть особенная: без еврея Пуришкевичу не обойтись. И он сам прекрасно знает это. Еврей ему необходим, но какой? -- бесправный, своим бесправием обезличенный. Этот еврей должен служить посредником между Пуришкевичем-помещиком и между крестьянством, между Пуришкевичем-политиком и его клиентелой, -- в качестве арендатора, ростовщика, посредника, наемного журналиста. Он должен выполнять самые грязные поручения Пуришкевича, -- а иных поручений у Пуришкевича не бывает, -- и при этом не разгибать спины. Но мало этого. Обслуживая феодальную эксплоатацию, бесправный еврей должен в то же время служить громоотводом против возмущения эксплоатируемых. Ограбив до нитки крестьянина, опустошив казну, пополняемую тем же крестьянином, румынский Пуришкевич осуществляет затем свое высшее предназначение, когда с ораторской трибуны или со столбцов своей прессы гневно обличает еврея-арендатора, еврея-ростовщика... Такова крепостническая основа румынского антисемитизма. Но этим дело не исчерпывается. В обществе застойном, в котором экономическое развитие, опутанное ограничениями, делает медленные завоевания, множество неудовлетворенных потребностей толкает разные группы по линии наименьшего сопротивления -- на путь антисемитизма. Чокои, новые собственники, скупающие или арендующие боярские земли, естественно, стремятся сосредоточить земельное ростовщичество в своих национальных, христианских, истинно-румынских руках. Изгнанные из деревень, евреи образуют почти третью часть населения румынских городов. Ремесленник, лавочник, ресторатор, а с ними вместе врач и журналист ожесточены конкуренцией евреев. Адвокат, чиновник, офицер боятся, что получивший права еврей отобьет у них клиентов или должности. Учитель и поп, деревенские агенты крепостнически-национальной государственной идеи, твердят крестьянину, что его нищета и кабала -- от евреев. Газета, поскольку она доходит до крестьянина, говорит ему то же самое. Антисемитизм становится государственной религией, последним психологическим цементом прогнившего насквозь феодального общества, прикрытого сверху сусальной позолотой -- архицензовой конституцией.
На Берлинском конгрессе 1879 года, когда европейские дипломаты ногтями перекраивали карту европейского юго-востока, одной из важнейших забот их было открыть европейскому капиталу беспрепятственный доступ во вновь сформированные государства. В тесной связи с этим находилось требование гражданского равноправия, независимо от национальности и исповедания, и 44-й параграф Берлинского трактата122 обусловливал выполнением этого требования самое признание независимости балканских государств. Это ставило Румынию перед необходимостью включить 300 тысяч своих евреев в число полноправных граждан, -- иначе она оказывалась вне установленного берлинским ареопагом международного права и лишалась даже тех минимальных гарантий, какие даются дипломатическими трактатами. Но правящие в Румынии политические клики и слышать не хотели о даровании евреям гражданских прав. Независимость государства, упрочение его международного положения, -- когда же и где феодальная каста добровольно жертвовала во имя таких отвлеченных вещей хоть частью своих привилегий! И вот между "Европой" и румынским правительством началась томительная тяжба из-за судьбы румынских евреев.
Это одна из интереснейших страниц в дипломатической истории Европы. Ни по своим семейным традициям, ни по своему положению в Румынии король (тогда еще "князь") Карл не мог быть причислен к юдофилам. Он искренно негодовал по поводу того, что признание его независимым князем Румынии ставится в зависимость от вопроса о судьбе каких-то там евреев, которые жили доселе без прав, могли бы и дольше прожить, -- но из общения с европейской дипломатией он понял, что ничего не поделаешь, надо итти на уступки. Отец короля, Карл-Антон Гогенцоллерн-Зигмаринген, не оставлявший сына своими советами и связывавший его с могущественным берлинским родственником, писал румынскому королю еще в 1868 году, за десять лет до Берлинского конгресса, когда вопрос о румынских евреях ставился европейской дипломатией еще на основе 46-го параграфа Парижского договора123. "Я уже и раньше высказывался в том смысле, что все еврейские дела представляют собою noli me tangere ("не трогай меня"). Этот факт есть болезнь детства Европы, но с фактом приходится считаться; изменить в нем ничего нельзя, ибо над всей европейской прессой владычествует финансовая сила еврейства. Одним словом, денежное еврейство есть великая держава, благосклонность которой может быть очень выгодна, враждебность которой очень опасна"...
Старый феодал с мистическим ужасом относится к силе финансового капитала, который сливается для него с иудейством; еврейский вопрос для обоих Гогенцоллернов, отца и сына, не есть вопрос о судьбе несчастнейших париев, населяющих грязные предместья городов Молдавии, а всего лишь вопрос о сделке с Ротшильдами и Блейхредерами, "распоряжающимися европейской прессой".
Еврейские погромы или судебно-административные бесчинства над евреями в Румынии снова и снова ставят этот вопрос в центре европейского внимания. Запросы в парламентах, агитация в печати, дипломатические ноты... В 1872 году германский император Вильгельм I пишет своему бухарестскому родственнику собственноручное письмо, смысл которого сводится к тому, что "всему этому" надо положить конец. Европейское общественное мнение, которое в те времена еще не было так приучено к зрелищу травли еврейства, толкало свою дипломатию на активное вмешательство. По этому поводу король Карл пишет в июне 1872 года своему отцу: "Несколько месяцев тому назад здешние израильтяне еще пользовались здесь симпатиями в некоторых кругах, но, после того как они подняли в Европе такой крик, и с того времени как еврейская пресса всех государств столь недостойным образом нападает на страну (Румынию) и хочет вынудить равноправие для евреев, этим последним здесь пока что не на что надеяться". Разумеется, финансовое еврейство -- большая сила, -- король Карл это знает. Но он успел узнать уж и нечто другое: как румынское боярство во имя международных интересов отечества нимало не склонно отказываться от своих привилегий, так и биржевое еврейство не согласно во имя молдавских единоверцев отказываться от доброго барыша. "Еврейская haute finance (финансовая верхушка), -- пишет король отцу, -- объявила, что не только не будет заключать с антисемитской Румынией никаких финансовых операций, но и будет противодействовать всем попыткам такого рода. Тем не менее, мы заключили с большой венгерско-еврейской фирмой договор о табачной монополии и получили, сверх всякого ожидания, предложение 8-ми миллионов ежегодно, -- блестящее дело для обеих сторон!"
Только после Берлинского конгресса дело как будто принимает более решительный оборот. Международное положение Румынии поставлено было, как мы уже знаем, в прямую зависимость от разрешения еврейского вопроса, и -- что кажется самым поразительным -- энергичнее всех наступала на Румынию Германия. Бисмарк, в некотором смысле душеприказчик Берлинского конгресса, отказывался от прямых дипломатических сношений с Бухарестом, доколе евреи не будут уравнены в правах. "Я вполне оцениваю, -- пишет Карл-Антон сыну в марте 1879 года, -- те почти непреодолимые трудности и препятствия, какие стоят по пути разрешения еврейского вопроса, но против воли Европы бороться не приходится... Буквальное выполнение постановлений Берлинского конгресса есть conditio sine qua non (необходимое условие), ибо и в последнюю минуту ни Англия, ни Франция, ни Германия, ни Италия не сделают никаких послаблений"...
Румынские политические клики не идут, однако, на уступки, в камерах вопрос не сдвигается с места. Бисмарк становится все нетерпеливее. Поразительно, как близко железный канцлер принимает к сердцу интересы молдавского еврейства: интересы Гогенцоллерна на восточном троне для него ничто в сравнении с судьбой каких-то бесправных париев! Этот образ бескорыстия слегка омрачается, однако, вопросом о румынских железных дорогах: выкуп их бухарестским правительством у берлинских банкиров также выдвигается в Берлине, как необходимое условие для признания независимости Румынии в ее новых границах. Румынское правительство само стоит за выкуп железных дорог, но не хочет соглашаться на шейлоковские условия берлинских банкиров, во главе которых стоит еврей Блейхредер. Весь вопрос сдвигается в неожиданную сторону. Выясняется, что Италия удовлетворится чисто-формальным актом исключения @ 7 румынской конституции, являющегося юридическим источником еврейского бесправия; Англия требует демонстративной натурализации хоть нескольких евреев; всего несговорчивее Германия: она требует... выкупа железных дорог на условиях Блейхредера. Постепенно становится ясным, что это-то и есть главное условие Бисмарка. Тощие абстракции еврейского равноправия пожираются тучными акциями блейхредеровских банков. Начинается упорный, напряженный торг с обеих сторон, при чем цена акций в такой мере переплетается с ценою еврейской крови, что сами контрагенты не всегда твердо различают, о чем, собственно, в данный момент идет речь.
Между тем, в парламентской сфере кризис следует за кризисом. Депутаты и сенаторы не идут ни на какие уступки. "Крупное землевладение сильно задолжено, -- пишет король отцу, -- Румыния не знает майоратов, и имения переходят из рук в руки; с того дня как евреи получат право покупки земли, к ним все имения перейдут по праву, так как все ипотеки в их руках". Постепенно, однако, палаты успокаиваются: коалиционное министерство выясняет им, что дело идет, в конце концов, о чисто формальном признании определений Берлинского трактата и о демонстрировании "доброй воли" путем натурализации некоторого количества евреев. А главное дело состоит в выкупе дорог. С превосходной откровенностью выясняет Бисмарк румынскому уполномоченному Стурдзе*, где зарыта собака берлинских забот о еврействе. Румынские дороги принялся строить еврей Струсберг, который привлек к этому делу крупных магнатов Силезии. Те привлекли, в свою очередь, всех своих родственников, свойственников, друзей и подчиненных. В качестве держателей румынских железнодорожных ценностей оказались: сильные мира сего, сановники, придворные дамы, их тетки, их лакеи, их кучера, -- словом, "весь Берлин". Когда дела Струсберга пошатнулись, королю Вильгельму пришлось вмешаться, чтобы спасать силезских магнатов. Кое-какие убытки король покрыл временно из собственной шкатулки, а затем привлек к делу банкира Блейхредера. Этот последний вступился "из чести", но убытков нести не хотел. Он взял дело на себя, но потребовал, чтобы Румыния выкупила у него акции на тех условиях, какие он укажет. Условия были разорительные и унизительные. Но на помощь Блейхредеру выступил Бисмарк и заявил, что цена акций есть цена независимости Румынии. Мог ли он действовать иначе, раз дело шло об интересах силезских магнатов, придворных дам, их лакеев и даже о приватной шкатулке короля! Но при чем же тут права румынских евреев? Как при чем? Бисмарк пригрозил, что станет всерьез требовать выполнения Берлинского трактата относительно равноправия евреев, если румынское правительство не примет условий биржевого еврея Блейхредера. Дело сводилось, таким образом, к колоссальному финансово-политическому шантажу, в котором ставкой являлись 100 миллионов марок, вложенных прусской знатью в предприятие Струсберга, а средством вымогательства служили права румынского еврейства.
В августе 1879 года осторожный Карл-Антон пишет своему сыну: "Я думаю, что железнодорожный вопрос был для Германии все время важнейшим, и что еврейский вопрос является скорее предлогом, чем целью". Когда дело предстало пред бухарестским правительством во всей своей биржевой наготе, задача немедленно упростилась до последней степени. Ограбить государство на несколько десятков миллионов в пользу Блейхредера, унизить "дорогое отечество" пред евреем-банкиром, требовавшим, чтобы правление румынских дорог оставалось в Берлине -- о, разве правящие касты когда-либо останавливались перед таким затруднением! Берлинские условия были приняты, после чего "решение" еврейского вопроса свелось к пустой формальности и к демонстративной натурализации 900 евреев, проделавших турецкую кампанию 1876 -- 1878 г.г. Остальные 299.100 евреев остались в том же положении, в каком были до Берлинского конгресса.
Кто в этой истории сыграл более почетную роль: Бисмарк ли, который потрясал громами либерализма, охраняя шкатулку короля и кассу Блейхредера? Сам ли Блейхредер, который накинул несколько процентов -- по случаю бесправия своих румынских единоверцев? Или правящая румынская олигархия, готовая продать отечество оптом и в розницу, лишь бы охранить в неприкосновенности феодальное бесправие и кастовый произвол? На эти вопросы ответить не легко. Одно можно только сказать совершенно определенно: когда читаешь дипломатические акты по этому делу и частную переписку заинтересованных сторон, ни на минуту не освобождаешься от чувства глубокого отвращения...
Статистика народонаселения находится в Румынии в жалком состоянии, поэтому всякие цифровые группировки по роду занятий могут иметь только приблизительный характер. Г. С. Лабин, секретарь "союза румынских евреев", дававший нам необходимые разъяснения, предполагает, что в Румынии около 30 тысяч семейств рабочих и мелких ремесленников, что составляет 150 тысяч душ, т.-е. больше половины всего еврейского населения. Далее следуют лавочники, купцы, промышленники, арендаторы, 400 -- 500 врачей, 30 -- 40 адвокатов, столько же журналистов, несколько инженеров, два профессора. Из всей этой массы населения натурализовано было в 1879 году около 900 участников румыно-турецкой войны, при чем из них до настоящего времени вряд ли в живых половина; да душ 400 было натурализовано "индивидуальными" законами после 1879 года. За этот же период было издано в Румынии 300 -- 350 исключительных законов против иностранцев, т.-е., в первую голову, против румынских евреев. Эти ограничительные законы не только ничего не дают крестьянству, но и не рассчитаны на него, -- они всецело приспособлены к охране интересов правящей и эксплоатирующей касты. Евреям воспрещено жительство в деревнях, но еврею-арендатору, т.-е. тому еврею, который нужен помещику, это право предоставлено. После крестьянского восстания 1907 года издан был закон, воспрещающий "иностранцу" арендовать более 4 тысяч гектаров, -- ограничение, которое ничем не отзывается на крестьянах, но которое увеличивает зависимость арендатора от помещика. Ряд законов отстраняет евреев от всех видов государственной, муниципальной и коммунальной службы. Еврей не может быть адвокатом, собственником аптеки, трафикантом, биржевым маклером. Уже в текущем году, накануне мобилизации, сельские базары особым законом были приравнены к биржам, чтобы вытеснить евреев из базарной торговли. Евреи не могут входить в правление цеховых организаций. А так как эти последние имеют государственно-принудительный характер, то цехам, в которых вовсе нет ремесленников-христиан, приходится вступать в самые противоестественные союзы с другими цехами, чтобы добыть себе правление. Еврейских детей не принимают в народные школы. В средние учебные заведения их принимают только на "свободные" места, т.-е. почти никогда. Евреи создают свои собственные школы, на частные средства. Между еврейскими и румынскими детьми воздвигается, таким образом, стена, а в то же время хозяева положения условием "дарования" евреям гражданских прав ставят -- растворение еврейства в румынской среде. В последнее время велась агитация против частных еврейских школ, просто потому, что школы эти поднимают культурный уровень еврейской массы, а совершенно ясно, что опутанное бесправием еврейство тем опаснее для гнилой румынской государственности, чем выше его культурный уровень. Евреев-рабочих, принимающих участие в экономической или политической борьбе своего класса, очередное правительство десятками и сотнями выталкивает за границу как "вредных иностранцев". Даже в госпиталях евреи третируются как больные второго разряда. И так далее -- без конца...
Условия феодальной неподвижности, юридического бесправия, политической и бюрократической развращенности не только экономически пригнетают еврейскую массу к земле, но и разлагают ее духовно. Можно сколько угодно рассуждать на тему о том, что евреи представляют самостоятельную нацию, но факт таков, что еврейство целиком отражает на себе экономические и моральные условия той страны, в которой живет, и, даже искусственно изолированное от большинства населения, остается его составной частью.
Протестовать против унизительного бесправия, бороться за лучшее будущее, искать опоры в передовых элементах румынского народа -- этого здешние евреи никогда не умели. Под боярским арапником они только глубже втягивали голову в плечи и меж двух ударов заверяли, что они, в сущности, почти совсем довольны. В 1879 году, после того как Румыния так блестяще "обманула" Европу (только потому, разумеется, что Европа дала себя обмануть), король Карл писал своему отцу: "Здешние евреи достаточно разумны, чтобы не проявлять недовольства, и спешат теперь хлопотать о натурализации"... Мы уже видели выше, что принесло евреям это их "разумное" поведение: 300 новых исключительных законов.
Правда, за последние три-четыре года в румынском еврействе обнаружилось некоторое движение политической мысли, которое привело к созданию "Союза румынских евреев". Цель организации -- политически-просветительная работа в еврейских массах, пробуждение в них интереса к собственному бесправию. "Союз" имеет свой еженедельный орган "Объединение", -- объединение евреев с румынами, -- так как организация всячески подчеркивает, что не питает никаких национально-сепаратистских целей. Даже на ежедневную газету, которая могла бы иметь большое политическое значение, скаредная еврейская буржуазия не дает денег. "К чему мне права? -- говаривал по поводу здешних еврейских толстосумов замечательный румынский сатирик Караджали, -- мне нужны капиталы".
Незачем говорить, что все прошлое румынского еврейства, -- прошлое, сотканное из бесправия, унижения, заискиваний и "патриотического" лицемерия, -- тяготеет над тактикой "Союза". Союз не только отказывается от энергичной агитации в массах, от братания с демократическими элементами румынского народа, от открытой апелляции к общественному мнению трудовой Европы, -- нет, этот отказ, который можно было бы еще истолковывать как временный и вынужденный, "Союз" превращает в главное свое оружие; он рекламирует свой отказ; он хвалится своей выжидательной пассивностью; он отгораживается от европейских голосов в защиту румынского еврейства; он открыто заявляет, что не верит в борьбу, не считает ее возможной, а все свои расчеты и ожидания строит на просвещенном усмотрении правящей олигархии. Наиболее отталкивающим образом эта политика проявилась во время последнего балканского кризиса. "Союз" -- союз обездоленного, бесправного, униженного и затравленного еврейства! -- поторопился занять свое место в боевых рядах румынского шовинизма. Через свою газету он заявлял, что не уступит и самым патентованным румынским антисемитам в "патриотизме", т.-е. в аппетите на кусок чужой земли. Союз бил в барабан, призывал евреев жертвовать на флот и вступать добровольцами в действующую армию.
Обмануть или умилостивить можно отдельного министра, но нельзя ни подкупить, ни умилостивить, ни обмануть целый правящий класс, у которого прекрасно изощрены все инстинкты господства. Есть, однако, кто-то другой, кого "Союз" вводит в заблуждение своей политикой: это -- его собственная аудитория.
"Киевская Мысль" NN 226, 229, 230,
* Димитрий Стурдза -- румынский писатель и государственный деятель. Принимал участие в низвержении князя Кузы. С 70-х годов XIX в. неоднократно занимал министерские посты -- до премьера включительно. Видный лидер национал-либеральной партии. Л. Т.