Это -- не театр военных действий, не оккупированная провинция, поэтому нет надобности разыскивать это имя на карте генерального штаба. Юч-Бунар, это -- часть Софии, столицы Болгарии.
Мы идем по длинной Пиротской улице, сворачиваем на бульвар Драгоман, а отсюда -- на улицу святой Клементины. Налево -- прекрасная гора Витоша, уже покрытая снегом, в рамке совсем весенних облаков. Еще несколько шагов, и мы попадаем на улицу Паисия, названную так по имени одного из провозвестников болгарского национального пробуждения, летописца-монаха, укорявшего болгар в том, что они стыдятся называться болгарами. С тех времен много снегов растаяло на Витоше, и теперь духовные потомки Паисия насильственно обращают в болгарство тех, которые этого не хотят...
С улицы Паисия начинается безраздельное царство нищеты. И как бы для того, чтобы показать, что нищета не знает национального лицеприятия, судьба сбросила в Юч-Бунар голь еврейскую, цыганскую и болгарскую, точно смела их сюда большой метлой.
София в центре -- от вокзала до дворца и парламента -- совсем европейский город. Отличные чистые мостовые, высокие дома, электричество, трамвай, корсо, элегантные наряды, дамские шляпы больших размеров, чем в Париже. Но у этой чистой и щегольской, совсем "европейской" Софии есть свой ужасающий, свой архи-азиатский Юч-Бунар. Странам Ближнего, как, впрочем, и Дальнего Востока, да в значительной мере и нашей России история дала слишком мало времени для постепенного перехода от варварства к капиталистической цивилизации. Она заставила их строить железные дороги и заводить для своих армий аэропланы -- прежде чем они провели шоссейные дороги; она напялила их имущим классам на головы лоснящиеся цилиндры -- прежде чем в эти головы проникли европейские понятия; она осветила, наконец, центры городов великолепными калильными фонарями -- прежде чем осушила на окраинах отвратительные лужи, очаги зловония и заразы.
Будем осторожно проходить по этой улице, среди луж и гниющих отбросов -- мы в Юч-Бунаре, в еврейской его части. Нас уже заметили и вообразили, что мы несем с собою немедленную помощь. Из дверей, похожих на дыры, выползают фигуры, которые кажутся воплощением нищеты, ужаса и унижения человеческого. Они жалко, со страхом и надеждой заглядывают нам в глаза. Старые горбатые евреи в грязных отрепьях, которые, кажется, вросли в тело, в больших позеленевших очках, криво сидящих на носу. Подростки, с бескровными деснами и зловещей синевой вокруг глаз, автоматически протягивают за подаянием руки, которые никогда, повидимому, не знали мыла. А эти юч-бунарские женщины, вьючные животные нищеты, с тяжелыми животами, с кривыми ногами, окруженные кривоногими золотушными детьми с гноящимися веками!.. Обгоняя одна другую, в отстающих от грязных пяток деревянных башмаках, они бормочут на испаньольском языке что-то жалобное нашему проводнику.
Дома мы давно уже покинули за нашей спиной, тут вокруг нас не дома, а землянки-норы, с одним квадратным окошком, в одну "комнату", со входом прямо с улицы, без передней и даже без порога.
Все это построено из глины и грязи, своими руками, на участке земли, беззаконно захваченном у города. Худо знакомые со священным римским правом, юч-бунарские пауперы произвольно решили, что и для них должно найтись хоть небольшое местечко на этой земле, которую эпическая поэзия называет нашей матерью. Городское самоуправление Софии не раз пыталось истребить этот наивный предрассудок при помощи пожарной кишки. Еще в прошлом году только софийские пожарные усердно разрушали эти жалкие норы, незаконно построенные на городской земле; они действовали по тому же методу, как в новороссийских степях истребляют сусликов, выгоняя их водою из нор. Но тщетно: неисправимые юч-бунарцы так и не дали себя оторвать от земной коры. А затем пришла война и всех выгнала в поле: и дерзких "захватчиков" и пожарных...
Заглянем в одно из юч-бунарских жилищ -- на этой улице, которая носит гордое название "Бульвар Сливница" и на деле представляет длинный ряд луж, окаймленных с двух сторон землянками. Одна комната с железной печью -- пять аршин длины, аршина четыре ширины. Населения в ней одиннадцать душ: хромой старик, старуха, три дочери, сын, жена сына и четверо маленьких детей. Земляной пол покрыт тряпьем для спанья, в углу тряпками же постланные доски на двух ящиках; окно -- в квадратный аршин и грязный потолок над головой. Таковы они все, эти жилища -- одно в одно. В своей совокупности они образуют Юч-Бунар.
-- А когда будут снова раздавать? -- спрашивают женщины нашего проводника, тов. Яко Левиева, гласного софийской городской думы, избранного преимущественно голосами еврейской махлы (квартала) Юч-Бунара. Речь идет о городской комиссии, на которую возложена задача -- распределение субсидии в полмиллиона франков (менее 200 тысяч рублей) между беднотой Софии в течение полугода. Яко Левиев состоит одним из деятельнейших членов этой комиссии.
-- Когда будут снова раздавать?.. Мы не можем больше ждать!..
-- У меня пятеро детей в семье, а муж на войне...
-- У меня девять душ в семье, а муж под Одриным (Адрианополем).
-- Мне ничего не дают, потому что мой муж не в армии. А разве я вижу своего мужа? Разве я знаю, где он?.. У меня двое детей в скарлатине...
-- Мы соберемся все и пойдем в кметство (городскую управу)!..
-- Нет, мы все пойдем с нашими детьми к самой царице и скажем ей, что нам и нашим детям нечего есть... Пусть делает с нами, что хочет!..
В рядах болгарской армии сейчас 700 солдат из еврейской части Юч-Бунара. Там они завоевывают новые территории для династии и имущих классов Болгарии, а здесь у них стремятся выдернуть 4 квадратных аршина из-под ног.
Однако, и в этом омуте нищеты и унижения происходит борьба идей. Ее можно проследить даже по вывескам. Вот "Кърчмарница и Кафене Цийон" ("Корчма и Кофейня Сион"), а тут же рядом "Кафене Интернационал" Хаим Ш. Варсано. Это -- два основных принципа, которые сурово разделяют еврейскую махлу: Сион и Интернационал. Одни, утопая в гноящейся луже, обольщают себя сказкой о грядущем царстве Сиона, а другие вышли из-под чар религиозных напевов и национальных суеверий и перенесли свои надежды на социалистический интернационал труда.
Тут неподалеку квартира тов. Соломона Исакова; заглянем туда на несколько минут к его семье: сам Исаков теперь под Чаталджой. Одна комната, уже знакомого нам вида, только очень чистая и украшенная по стенам гравюрами. В углу висит большой портрет Карла Маркса в раме. Исаков -- печатарь (наборщик) и редактор профессионального органа своего союза. Он зарабатывает 80 франков (30 рублей) в месяц и не менее двух-трех месяцев в году сидит без работы. Вот его старуха-мать, эта молодая женщина с приятным и живым лицом -- его жена, а вот его девятимесячный ребенок, в зыбке на полу. Зовут ребенка Карл -- в честь того человека с львиной гривой, портрет которого висит в углу.
Мы снова на улице. Тут -- юч-бунарский клуб социал-демократической организации. А невдалеке видна небольшая и неприглядная еврейская синагога, духовное прибежище темных мечтателей, которые тоскуют по Сиону.
Речка Владайка отделяет от собственно Юч-Бунара (по-турецки: три колодца) -- Дорт-Бунар (четыре колодца). Там живут, главным образом, цыгане, но есть и евреи.
Когда Владайка, сейчас похожая на лужу, разбухает от дождей, разливается и сносит прочь гнилые деревянные мостки, Дорт-Бунар отрывается от города и на несколько дней лишается хлеба. Но и в обычное время у него нет избытка в съестных припасах. Цыганские землянки выглядят несколько лучше и просторнее еврейских, -- вероятно, потому, что цыганам не приходилось строиться крадучись: город насильственно выселил их из центральной части, где они ютились на площади, и отвел им свободный участок на окраине. Но в общем Дорт-Бунар -- родной брат Юч-Бунару. Те же лужи, отбросы людей и животных, гниющие кучи у дверей и венки паприки (красного перцу) над окнами. Навстречу нам ползет на руках по грязи безногий цыган. Цыганята протягивают руки и кричат "леб" (хлеб). На веревке, протянутой между отхожим местом и мало чем от него отличающимся жильем, сушится грязное белье из одних заплат. Вот "парикмахерская": в пустой полутемной каморке одно "кресло" и ножницы с корявым гребешком на ящике. Рядом "Бакалница на дребно", потом "Папиросы на дребно". В Бунаре ничего не продают и не покупают оптом, -- все "на дребно"...
В болгарской части Бунара живут извозчики, ломовики и македонцы -- это нечто среднее между нацией, партией и профессией. Их не любят -- за грубость и паразитизм. Эта часть называется коневицей, от извозчичьих коней, которых теперь, впрочем, не видать: и кони, и экипажи, и извозчики -- все в распоряжении реквизиционной комиссии для надобностей войны. Дома остались жены с детьми. Бунар служит отечеству: отцы проливают кровь, дети пухнут с голоду...
Садясь в вагон трамвая, где обязанности кондукторов выполняют гимназисты (кондуктора -- в армии), мы окидываем общим взглядом Бунар. Глаз натыкается на приют для "незаконных" детей, у порога которого стоят две "незаконные" малютки, на толпу македонцев в широких поясах и барашковых шапках с зеленым верхом; задерживается на мгновение на здании училища, где место учащихся детей занимают теперь резервные солдаты, и упирается в новое монументальнейшее здание, величественный замок, который повелительно высится над всеми тремя Бунарами: еврейским, цыганским и болгарским, как торжественное воплощение социальной справедливости и человечности: софийская тюрьма!
"Луч" N 77 (163),