Так как русская цензура стесняет русский либерализм в выражении чувств патриотического подъема по поводу освободительной миссии русской армии, то г. Милюков132 очень счастливо воспользовался интервьюером, чтобы довести до сведения европейского общественного мнения свои надежды и ожидания.
Настоящая война имеет своей задачей "уничтожение милитаризма" и "упрочение принципов демократии". Это мы слышали не раз и притом с разных сторон. Но полную уверенность в военном торжестве демократии получаешь только тогда, когда в защиту ее поднимается, как на этот раз, голос из утробы русского патриотизма. Старая парламентарная Англия располагает, в конце концов, как снова показывают события, слишком незначительными военными ресурсами, чтобы совершить освободительный поход по европейскому континенту. Вряд ли также можно отваживаться взваливать на республиканскую Францию, с ее 40-миллионным населением, задачу перестройки и перекройки Европы. Тем более утешительно услышать от г. Милюкова подтверждение той мысли, что царская Россия, с ее неисчерпаемым человеческим материалом, -- несмотря, увы, на все финансовые затруднения, -- взялась вплотную за "уничтожение милитаризма" и "упрочение принципов демократии". Та война, которою на русской стороне руководит великий князь Николай Николаевич133, есть в сущности "колоссальная революция -- против милитаризма за национальность, против империализма -- за демократию". Не совсем ясно, кому собственно принадлежит эта программа: г. Милюкову или великому князю? Если также и великому князю, то почему собственно Милюкову приходится об этой программе сообщать... на итальянском языке? Если пока что только Милюкову, то какими путями предполагается на службу ей поставить русскую армию и русскую дипломатию? На этот счет г. Милюков выражается невнятно. "После этого страшного кровавого урагана, -- говорит он, -- народы имеют твердое право на мир и на освобождение от невыносимого бремени вооружений". Мы, правда, не думаем, что "право" на мир и свободу от милитаризма должно быть укреплено за народами посредством "кровавого урагана". Но вопрос сейчас не в этом, а в том, какие реальные силы призваны осуществить платоническое право на мир? "Победившие демократии, -- говорит либеральный политик, -- должны принудить разоружиться не только страны, участвовавшие в войне, но и нейтральные". Это почти похоже на ответ, нужно только развернуть его содержание. "Победившие демократии" -- это, стало быть, Франция и Англия. Но как быть с победившей автократией? Ясно: она должна быть принуждена разоружиться. Кадетский лидер призывает -- иначе этого не поймешь -- Францию и Англию насильственно разоружить царизм. Вот какую революционную программу развивает русский либерал... на итальянском языке!
Какими путями "победившие демократии" выполнят эту задачу по отношению к победившей автократии, это опять-таки не совсем ясно. Голыми руками они царизм не возьмут. Выполнение программы г. Милюкова предполагает, в сущности, войну Франции и Англии против России -- в целях обеспечения "права на мир". Не ошибаемся ли мы, однако, коренным образом в нашем истолковании мыслей г. Милюкова? Не включает ли г. Милюков в число победивших демократий также и царскую Россию -- по тому же самому методу, по которому некогда предтеча русского официозного демократизма, Собакевич, включал Елизавета Воробья134 в список душ мужского пола? И не является ли эта собакевичская традиция основной предпосылкой всех либерально-патриотических спекуляций г. Милюкова на итальянском, как и на русском языках? Августейший Елизавет Воробей немало должен был бы смеяться по этому поводу себе в бороду, если бы жестокая природа не отняла у него, в числе многих других даров, и дар иронии.
Г-н Милюков как будто и сам почувствовал, что выходит как-то не кругло, а, может быть, его навел на эту мысль интервьюер Магрини. Кадетский лидер увидал себя вынужденным от перспектив международного пацифизма и международной демократии перейти к недостаткам внутреннего механизма... "Накануне войны, -- признает г. Милюков, -- русский народ был преисполнен недовольства, которое выражалось с большой энергией... На улицах происходили беспорядки, вызванные громадными стачками". Устранены ли причины этого недовольства? Милюков не решается это утверждать. Зато он утверждает -- и с известным основанием -- нечто другое: "Все недовольство России, которое накопилось против бюрократии, нашло общий выход против Германии: открылся как бы большой сток". Другими словами, Милюков признает, что война сослужила огромную службу делу реакции, позволив нашей постоянной внутренней опасности укрыться за внешнюю опасность и направив народное недовольство по ложному пути. Короче сказать, воинствующая реакция обманула народ. Правда, не весь народ. Мы знаем о поведении социал-демократических депутатов и трудовиков, о нелегальных прокламациях, ответе Вандервельде, аресте социал-демократической конференции135. Наконец, и наш "Голос"136 не случайно возник, он отражает собою настроения и взгляды известной части народа. С кем же г. Милюков: с теми, которые обманывают, или с теми, которые разоблачают обман? Он с теми, которые хотят быть обманутыми, чтобы сохранить за собой возможность помогать обманывать. Ведь в этом и вообще состоит скромное историческое амплуа русского либерализма!
Во исполнение своей миссии лидер русского либерализма уверяет итальянцев, что "по окончании войны русское правительство вынуждено будет склониться к необходимым демократическим реформам". Почему собственно? "Союзник Франции и Англии, русская нация ведет войну в защиту демократических принципов. Как же может быть, чтобы эти принципы не одержали победы внутри страны?" Совершенно правильно: правительство, ведущее войну во имя интересов демократии, прежде всего обеспечило бы этим принципам торжество в собственной стране. Но именно поэтому нелепой и постыдной ложью является утверждение, будто царизм способен вести войну во имя "демократических принципов". Что завоевание Галиции, Персии, Армении, Константинополя и проливов послужит развитию русского капитализма, сомнения нет. Но на этих основах процветет не демократия, а воинствующий империализм, который железным веером развернет свои задачи на Балканах, в передней и Южной Азии и на Дальнем Востоке.
Даже итальянского интервьюера, повидимому, не вполне удовлетворил подписанный г. Милюковым демократический чек на неопределенное будущее. Он поинтересовался, как обстоят дела сейчас. Что слышно насчет Польши, Финляндии, Кавказа и евреев? Но тут либеральный лидер сразу увял. "Можно думать", что Польша получит обещанную автономию. "Мы", во всяком случае, будем "хлопотать" за автономию Финляндии, где пока что вводятся бобриковские мероприятия137, в свое время испугавшие даже Плеве138. "Может быть", и Кавказ можно охватить автономией. Евреи? "К сожалению, среди солдат в Польше ведется усиленная антисемитская пропаганда. Евреи обвиняются в шпионстве". И это весь задаток под демократию?
Нет, не весь. У г. Милюкова есть козырная карта. "Наибольшая победа, которую мы одержали над немцами, это -- уничтожение пьянства". При чем тут немцы? -- спрашиваем мы себя в полном недоумении. Не намек ли на графа фон-Витте139, отца винной монополии и шефа придворной германофильской партии? Ничуть не бывало. Было бы неправильно искать в этой фразе намеков, как и вообще мысли. Одной из задач войны является ведь, как мы уже знаем, направить недовольство, которое накопилось против бюрократии, по новому "стоку" -- против Германии. Русский либерализм и взял на себя миссию одной из "сточных" канав. При этом приходится попутно выкидывать, как стеснительный балласт, даже те пятикопеечные истины, которые развивались самими либералами на антиалкогольных съездах: что голыми запретами ничего не достигнешь, что необходимо поднятие культурного уровня масс, что нужен простор для народной самодеятельности и пр. и пр. Если обо всем этом промолчать, то итальянец, пожалуй, не догадается, что русский мастеровой пьет сейчас денатурированный спирт и политуру.
Мы еще не исчерпали всего интервью, а между тем давно уже испытываем неловкость за тот политический уровень, на котором приходится удерживать читателя. Это проклятое время будет ошельмовано будущим историком не только как эпоха зверства и дикости, но и как эпоха глупости и лицемерия. Обе эти черты не случайны, в них отражается потрясающее несоответствие между войной и всей созданной человечеством культурой. Захваченные врасплох рецидивом самого отвратительного варварства отдельные лица, партии и целые нации глупо или лицемерно приспособляют еще не позабытые ими понятия и терминологию сложной культуры к фактам кровавого грабежа и массового душегубства. Русский либерализм тут не исключение, только положение его труднее. Так как историческая природа царизма проявляется в этой войне с несравненной яркостью в Лемберге, как и в "Петрограде", то русскому либерализму в его апологетической работе приходится расходовать непомерные количества обеих идеологических "субстанций": лицемерия и глупости.
-- Вы видите, -- говорит г. Милюков европейскому общественному мнению: -- вот это наш общественный рижский Грегус. Раньше он у нас числился по застеночному ведомству и казенными свечами поджаривал пятки пойманным демократам. А теперь мы его перевели в Лемберг, и те же казенные свечи в его руках призваны играть роль факелов демократии. Народы имеют право на мир и свободу от милитаризма. И то и другое им даст Грегус, душегубствующий по демократическому списку.
"Голос" N 76,
* Грегус -- известный охранник, прославившийся истязаниями заключенных в Риге после революции 1905 г. Ред.