(Письмо в редакцию)
Мое письмо на столбцах "Новой Жизни" (23 июня) имело совершенно неожиданные последствия. Редакция вернопреданного "Вечернего Времени"138 отправила одного из своих сотрудников за разъяснениями к великобританскому послу. Разъяснения эти оказались в высшей степени сенсационными.
"Мое правительство, -- сказал г. Бьюкенен, -- задержало группу эмигрантов в Галифаксе только для и до выяснения их личностей русским правительством: это было его обязанностью. Как только получился ответ от русского правительства о пропуске задержанных, они были немедленно пропущены.
К этому сводится все дело задержания русских эмигрантов. Что касается истории с 10.000 марок или долларов, то ни мое правительство, ни я о ней ничего не знали до появления о ней сведений уже здесь в русских кругах и в русской печати" ("Веч. Вр.", 23 июня 1917 г.).
Получив такой ответ, вернопреданное "Вечернее Время", разумеется, обвинило меня в инсинуациях по адресу английского посла: "и эти люди жили в Европе и Америке!", возмущается суворинская газета.
Однако, позвольте же! Г. Милюков сообщил, что сведения о десяти тысячах долларов он получил "из английского источника". В качестве министра иностранных дел, г. Милюков мог, очевидно, получить такого рода сведения не от секретаря пиквикского клуба, а из английских правительственных сфер, т.-е., прежде всего, от великобританского посольства в Петрограде. Но нет! г. Бьюкенен заявляет "Вечернему Времени", что ни его правительство, ни он сам ничего не знали о 10.000 до появления об этой истории сведений "в русских кругах", т.-е. до того, как всплыли инсинуации г. Милюкова. Итак, г. Милюков сообщает нам, что о 10.000 долларов он узнал из кругов г. Бьюкенена; а этот последний говорит, что обо всей истории услышал впервые от... г. Милюкова. Почтенные джентельмены оказались, следовательно, и на этот раз связаны круговой порукой. Но кто же из них все-таки является, так сказать, основоположником всего дела? Или же, согласно французской пословице, хорошие умы сошлись на одном и том же... откровении?
Однако с г. Бьюкененом дело обстоит вовсе не так просто. 14 апреля 1917 г., т.-е. в то время, как я сидел еще в канадском лагере для военнопленных, английское посольство разослало русской печати сообщение, в котором говорилось следующее:
"Те русские граждане на пароходе Cristianiafiord были задержаны в Галифаксе, потому что сообщено английскому правительству, что они имели связь с планом, субсидированным германским правительством, -- низвергнуть русское Временное Правительство..." Безграмотно, но ясно! Теперь же, спустя два с половиной месяца, г. Бьюкенен заявляет: "Мое правительство задержало группу эмигрантов в Галифаксе только для и до выяснения их личностей русским правительством... К этому сводится все дело задержания русских эмигрантов". Что же касается немецкой субсидии, то, как мы слышали, ни г. Бьюкенен, ни его правительство ничего о ней не знали до появления сведений в русской печати.
Но ведь в русскую печать сведения проникли впервые как раз из... английского посольства. Выходит, следовательно, что г. Бьюкенен противоречит не только г. Милюкову, но и самому себе. Сперва оповещает печать, что русские эмигранты задержаны вследствие получения ими немецкой субсидии. А затем, как ни в чем не бывало, рассказывает, что о немецкой субсидии он узнал впервые из русской печати. У сэра Бьюкенена, несомненно, из рук вон плохая память. Возможно, что это результат того самого дипломатического "переутомления", на которое ссылается пресса в объяснение слухов о близкой отставке г. Бьюкенена.
После интервью английского посла в "Вечернем Времени" вопрос, казалось бы, ликвидируется сам собою: г. Бьюкенен одним ударом расправился с клеветой г. Милюкова и заодно -- со своей собственной. Но думать, что "Речь" смирилась перед очевидностью, значило бы плохо знать ее целомудренных Гамзеев. Один из них, ни словом не откликаясь на убийственное (и самоубийственное) интервью г. Бьюкенена, сделал в обзоре печати попытку передвинуть вопрос на новые рельсы: речь шла о 10.000 "не от германского правительства, а от германского ферейна, от германо-американцев". Какой "ферейн", когда и какие деньги он давал мне, об этом целомудренный Милюков не говорит ни слова. Но зато на сцену снова выводится Колышко. "Речь" пишет:
"Г. Троцкий выражает удивление, что германское правительство рассчитывало свергнуть "правительство Гучкова -- Милюкова" за такую скромную сумму". Г. Троцкий прав: именно скромность суммы и заставляет усомниться в назначении этих (?) денег. Г-ну Колышко оказание той же услуги Германии обошлось (?), несомненно, в гораздо более крупную сумму" (24 июня).
Выходит, что о деньгах кадетский Гамзей знает наверное ("лопни мои глаза!"), только сомневается насчет их "назначения". Не знает, от кого, не знает, для чего. Но зато знает, что по-немецки союз называется "ферейн". И еще твердо знает, что г-ну Колышко оказание той же (какой?) услуги Германии "обошлось" (?!) в гораздо более крупную сумму. Бегают у либерального Гамзея раскосые глаза и любострастно подергиваются воровские пальцы. И от клеветнического восторга дыхание спирает в зобу у Гамзея и он не в силах даже совладеть с фразой: не то Германия платит г-ну Колышко, не то Колышко -- Германии. Но все равно. Священнодействует Гамзей...
Что это, однако, за "ферейн"? Откуда он взялся? Мы на этот счет хотим предложить свою гипотезу. В Соединенных Штатах существует действительно могущественный немецкий патриотический ферейн, ведший до вмешательства Соединенных Штатов в войну самую ожесточенную и бесчестную, -- теперь можно сказать, чисто-милюковскую, -- травлю против федерации немецких рабочих-интернационалистов, которых "ферейн" обзывал слугами царя (Zarenknechte) и наемниками Англии. С патриотическим немецким "ферейном" у меня было ровно столько же точек соприкосновения, сколько с кадетской партией.
Но немецким рабочим я не раз читал рефераты в защиту тактики Либкнехта против тактики Шейдемана и половинчатости Каутского. С этими немецкими рабочими-либкнехтианцами нас связывали узы политической солидарности и полного взаимного доверия. За два дня до моего отъезда из Нью-Йорка в Европу мои немецкие единомышленники совместно с американскими, русскими, латышскими, еврейскими, литовскими и финскими друзьями и сторонниками устроили мне "прощальный митинг". На этом митинге производился сбор на русскую революцию. Сбор дал 310 долларов. В счет этой суммы немецкие рабочие внесли через председателя 100 долларов. Сто долларов, г-да кадеты! Сто долларов, целомудренная "Речь"! Отчет о митинге появился во многих нью-иоркских газетах.
Эти публично собранные и публично переданные в мое распоряжение 310 долларов я на другой же день, с согласия организаторов митинга, распределил между пятью возвращавшимися в Россию эмигрантами, которым не хватало денег на проезд. Трое из этих эмигрантов находятся сейчас в Петрограде, один -- на фронте, один -- в Москве. Остается предположить, что какой-нибудь из малограмотных и пьяных нью-йоркских шпиков Милюкова -- Бьюкенена превратил 100 долларов в 10.000, а группу немецких рабочих-интернационалистов смешал с патриотическим ферейном... если не предполагать вообще, что всю эту историю г. Милюков просто-напросто высосал из своего указательного пальца.
Для того, чтобы на будущие времена ввести необходимый коэффициент в "высказывания" обо мне г.г. лжецов, клеветников, кадетских газетчиков и негодяев вообще, считаю полезным заявить, что за всю свою жизнь я не имел единовременно в своем распоряжении не только 10.000 долларов, но и одной десятой части этой суммы. Подобное признание может, правда, гораздо основательнее погубить мою репутацию в глазах кадетской аудитории, чем все инсинуации г. Милюкова. Но я давно примирился с мыслью прожить свою жизнь без знаков одобрения со стороны либеральных буржуа.
Лев Троцкий.
"Новая Жизнь" N 59,
27 июня 1917 г.