(1 июня)
Троцкий указывает на необходимость, прежде всего, поставить вопрос о том, какой классовый характер имеет война, изменила ли она свой характер после русской революции.
- Мы, -- говорит оратор, -- не боимся кровопролития. Если мы выступаем против войны, то потому, что она была и осталась империалистической. Поскольку русская буржуазия связана с международной биржей и капиталом, война остается борьбой буржуазного класса за мировое господство. При таких условиях усиливать боеспособность армии значит создавать аппарат для империалистических классов новой России. Под всеми градусами широты и долготы, независимо от государственных форм, основная цель нынешней войны остается неизменной. Бессилие нашей буржуазии в том, что она, с одной стороны, еще не овладела аппаратом материальных репрессий, -- к ним в настоящее время приступает Керенский, -- чтобы подчинить себе армию, а с другой -- не усовершенствовала лживую фразеологию, которую западно-европейская буржуазия применяет, чтобы околпачивать массы. Такие речи, какие у нас сейчас произносят Дан, Церетели, Скобелев, но более красноречивые, мы слыхали во Франции в начале войны. Русская буржуазия не имеет опыта в деле обмана масс демократическими выкриками. Так неужели же мы должны взять на себя эту задачу, непосильную для русской буржуазии? Создавать боеспособную армию при таких условиях значит итти против революции. Керенский двигается к этой цели, раскассируя революционные полки, травя кронштадтцев, делая неизбежным выступление против петроградских революционных полков...
Никто из нас не стоит за сепаратный мир. Но если опасность сепаратного мира существует, то она питается тактикой Временного Правительства. Тайные договоры не опубликованы, союзники отвечают нам одной пощечиной за другой, и армия не видит ответа на вопрос, за что она должна проливать кровь. Прошло уже то блаженное время, когда русский солдат умирал по-каратаевски110, как "святая скотинка". При таких условиях армия не может не расползаться. Странно думать, что эта материальная и моральная разруха может быть устранена стихотворениями в прозе Керенского. Нам говорят, что надежда на европейскую революцию -- утопия. Но возможность создать боеспособную армию при буржуазно-помещичьем правительстве в 200.000 раз гадательнее, чем наступление европейской революции. Нам говорят: "А что, если будет наступление?". Мы отвечаем: Если в Европе не будет революции, то русская свобода все равно будет раздавлена коалиционными силами наших союзников и противников. Все социальные эксперименты, которые навязывает нам ход событий, представляют собою угрозу всему европейскому капиталу. Неужели же он не попытается путем мирового насилия ликвидировать русскую революцию? Кто не верит в возможность европейской революции, тот должен ожидать, что вся наша свобода пойдет прахом.
Троцкий скептически относится к конференции111, созываемой Советом Рабочих и Солдатских Депутатов. Дело, -- говорит он, -- идет о созыве социалистических дипломатов. В Англии, в Германии начинается развязывание революции, и Совет вступает в переговоры с теми "социалистами", которые борются с ней. Наш гость, -- английский министр-социалист Гендерсон, -- набил три каторжные тюрьмы революционерами. Шейдеман держит в тюрьме Либкнехта. С кем же мы будем совещаться в Стокгольме? С Шейдеманом или с Либкнехтом?.. С Гендерсоном или с Маклиным? Совет должен сказать этим "социалистам": Потрудитесь прежде всего освободить наших друзей, и только тогда мы будем разговаривать с вами. Мы не можем заседать с палачами. Мы должны быть вместе с их жертвами. Если мы откровенно поставим вопрос, наше слово найдет эхо...
"Новая Жизнь" N 38,
2 июня 1917 г.