Анархисты не имели в испанской революции никакой самостоятельной позиции. Они только то и делали, что колебались между большевизмом и меньшевизмом. Точнее сказать: анархистские рабочие инстинктивно стремились выйти на большевистскую дорогу (19 июля 1936 года, майские дни 1937 года), тогда как вожди, наоборот, изо всех сил загоняли массы в лагерь Народного фронта, т.-е. буржуазного режима.
Анархисты обнаружили фатальное непонимание законов революции и ее задач, когда пытались ограничиться своими профессиональными союзами, т.-е. проникнутыми рутиной организациями мирного времени, игнорируя то, что происходило за пределами профессиональных союзов, в массах, в политических партиях и в аппарате государства. Если бы анархисты были революционерами, они прежде всего призвали бы к созданию советов, об'единяющих представителей всех трудящихся города и деревни, в том числе и тех наиболее угнетенных слоев, которые никогда не входили в профессиональные союзы. В этих советах революционные рабочие естественно заняли бы господствующее положение. Сталинцы оказались бы ничтожным меньшинством, пролетариат убедился бы в своей несокрушимой силе. Аппарат буржуазного государства повис бы в воздухе. Понадобился бы один крепкий удар, чтобы этот аппарат рассыпался впрах. Социалистическая революция получила бы могущественный толчок. Французский пролетариат не долго позволил бы Леону Блюму блокировать пролетарскую революцию за Пиренеями. Вряд ли могла бы позволить себе такую роскошь и московская бюрократия. Самые трудные вопросы оказались бы решенными сами собою.
Взамен этого анархо-синдикалисты, пытавшиеся спрятаться от "политики" в синдикатах, оказались к великому удивлению для всего мира и для самих себя, пятым колесом в телеге буржуазной демократии. Не надолго: пятое колесо никому не нужно. После того, как Гарсиа Оливер и Ко помогли Сталину и его соучастникам отнять власть у рабочих, анархисты сами оказались изгнаны из правительства Народного фронта. Они и тут не нашли ничего лучшего, как бежать за колесницей победителя и уверять его в своей преданности. Страх мелкого буржуа перед крупным буржуа, мелкого бюрократа перед крупным бюрократом они прикрывали плаксивыми речами о святости единого фронта (жертвы с палачом) и о недопустимости всякой диктатуры, в том числе и их собственной. "Ведь мы могли взять власть в июле 1936 года"... "Ведь мы могли взять власть в мае 1937 года"... Анархисты умоляли Негрина-Сталина признать и вознаградить их измену революции. Отвратительная картина!
Одно это самооправдание: "мы не захватили власть не потому, что не могли, а потому, что не хотели, потому что мы против всякой диктатуры" и пр., заключает в себе бесповоротное осуждение анархизма, как насквозь анти-революционной доктрины. Отказываться от завоевания власти значит добровольно предоставлять власть тем, кто ее имеет, т.-е. эксплоататорам. Суть всякой революции состояла и состоит в том, что она ставит у власти новый класс и тем дает ему возможность осуществить свою программу. Нельзя вести войну, не желая победы. Нельзя вести массы на восстание, не готовясь завоевать власть. Никто не мог бы помешать анархистам установить после захвата власти такой режим, который они считают нужным, если допустить, конечно, что их программа осуществима. Но анархистские вожди сами потеряли веру в это. Они спрятались от власти не потому, что они против "всякой диктатуры" -- на деле они, ворча и хныча, поддерживали и поддерживают диктатуру Негрина-Сталина, -- а потому, что они полностью растеряли свои принципы и мужество, если они вообще когда-либо обладали ими. Они боялись. Они боялись всего: "изоляции", "интервенции", "фашизма". Они боялись Сталина. Они боялись Негрина. Они боялись Франции и Англии. Больше всего эти фразеры боялись революционных масс.
Отказ от завоевания власти неизбежно отбрасывает каждую рабочую организацию в болото реформизма и превращает ее в игрушку: иначе не может быть, в виду классового склада общества. Выступая против цели: захвата власти, анархисты не могли, в конце концов, не выступать против средства: революции. Вожди С.Н.Т. и Ф.А.И. помогли буржуазии не только удержать тень власти в июле 1936 года, но и восстановить по частям то, что она утеряла сразу. В мае 1937 года они саботировали восстание рабочих и спасли тем самым диктатуру буржуазии. Так, анархизм, который хотел быть только анти-политическим, оказался на деле анти-революционным, а в наиболее критические моменты -- контр-революционным.
Те анархистские теоретики, которые после великого экзамена 1931-1937 г.г., повторяют старую реакционную чепуху о Кронштадте и твердят: "сталинизм есть неизбежный вывод из марксизма и большевизма", лишь доказывают этим, что они навсегда мертвы для революции. Вы говорите, что марксизм порочен сам по себе, и что сталинизм -- его законное детище? Но почему же мы, революционные марксисты, находимся в смертельной борьбе со сталинизмом во всем мире? Почему сталинская шайка видит в троцкизме главного врага? Почему всякое приближение к нашим взглядам или нашей системе действий (Дуррути, Андрей Нин, Ландау и другие) заставляет гангстеров сталинизма прибегать к кровавой расправе? Почему, с другой стороны, вожди испанского анархизма состояли во время московских и мадридских преступлений ГПУ министрами Кабаллеро-Негрина, т.-е. слугами буржуазии и Сталина? Почему и сейчас, под предлогом борьбы с фашизмом, анархисты остаются добровольными пленниками Сталина-Негрина, т.-е. палачей революции, которые доказали свою неспособность бороться с фашизмом? Адвокаты анархизма, прячущиеся за Кронштадт и Махно, не обманут никого. В Кронштадтском эпизоде и в борьбе с Махно мы защищали пролетарскую революцию от мужицкой контр-революции. Испанские анархисты защищали и защищают буржуазную контр-революцию от пролетарской революции. Никакие софизмы не вычеркнут из истории того факта, что анархизм и сталинизм оказались в испанской революции по одну сторону баррикады, а рабочие массы и революционные марксисты -- по другую. Такова правда, которая навсегда войдет в сознание пролетариата!