Большие политические поражения вызывают неизбежно переоценку, которая, в общем, совершается в двух направлениях. С одной стороны, обогащенная опытом поражений, мысль подлинного авангарда, охраняя зубами и когтями преемственность революционной мысли, стремится воспитать на ней новые кадры для будущих массовых боев. С другой стороны, испуганная поражениями мысль рутинеров, центристов и дилетантов, стремится разрушить авторитет революционной традиции, и, под видом поисков "нового слова", возвращается далеко вспять.
Можно было бы привести множество примеров идеологической реакции, которая чаще всего, впрочем, принимает форму прострации. Вся литература II и III Интернационалов, как и их центристских сателитов из Лондонского бюро, состоит, в сущности, из такого рода примеров. Ни намека на марксистский анализ. Ни одной серьезной попытки об'яснить причину поражений. Ни одного свежего слова о будущем. Ничего, кроме шаблона, рутины, фальши, и, прежде всего, заботы о собственном бюрократическом самосохранении. Достаточно десяти строк какого-либо Гильфердинга или Отто Бауэра, чтоб почувствовать запах тления. О теоретиках Коминтерна вообще говорить не приходится. Прославленный Димитров невежествен и банален, как мелкий лавочник в пивной. Мысль этих людей слишком ленива, чтоб отрекаться от марксизма: они его проституируют. Не они нас интересуют сейчас. Обратимся к "новаторам".
Бывший австрийский коммунист, Вилли Шламм, посвятил московским процессам книжку, под выразительным заглавием "Диктатура лжи". Шламм -- даровитый журналист, интересы которого направлены, главным образом, на вопросы дня. Критика московских подлогов, как и вскрытие психологической механики "добровольных признаний", сделаны у Шламма прекрасно. Но не удовлетворяясь этим, он хочет создать новую теорию социализма, которая страховала бы в будущем от поражений и подлогов. А так как Шламм совсем не теоретик и даже, повидимому, слабо знаком с историей развития социализма, то, под видом нового откровения, он возвращается целиком к домарксовому социализму, притом в его немецкой, т.-е. наиболее отсталой, слащавой и приторной разновидности. Шламм отказывается от диалектики, от классовой борьбы, не говоря уж о диктатуре пролетариата. Задача преобразования общества сводится для него к осуществлению некоторых "вечных" истин морали, которыми он собирается пропитать человечество уже при капиталистическом строе. В журнале Керенского "Новая Россия" (старый русский провинциальный журнал, издающийся в Париже) попытка Вилли Шламма спасти социализм прививкой нравственной лимфы встречена не только с радостью, но и с гордостью: по справедливому заключению редакции, Шламм приходит к принципам истинно-русского социализма, который давно уже сухой и черствой классовой борьбе противопоставил священные принципы веры, надежды и любви. Правда, оригинальная доктрина русских "социалистов-революционеров" представляла в своих "теоретических" посылках лишь возврат к социализму до-мартовской Германии. Было бы, однако, слишком несправедливо требовать от Керенского более близкого знакомства с историей идей, чем от Шламма. Гораздо важнее то обстоятельство, что солидаризирующийся со Шламмом Керенский был, в качестве главы правительства, инициатором преследования большевиков, как агентов немецкого генерального штаба, т.-е. организовал те самые подлоги, для борьбы с которыми Шламм мобилизует ныне из'еденные молью метафизические абсолюты.
Психологический механизм идейной реакции Шламма и ему подобных очень несложен. В течение некоторого времени эти люди участвовали в политическом движении, которое клялось классовой борьбой и, на словах, апелировало к материалистической диалектике. В Австрии, как и в Германии дело завершилось катастрофой. Шламм делает огульный вывод: вот к чему привели классовая борьба и диалектика! А так как выбор откровений ограничен историческим опытом и... личной осведомленностью, то в поисках за новым словом, наш реформатор наталкивается на давно уже отброшенную ветошь, которую он храбро противопоставляет не только большевизму, но и марксизму.
На первый взгляд представляемая Шламмом разновидность идеологической реакции слишком примитивна (от Маркса... к Керенскому!), чтобы на ней стоило останавливаться. Однако, на самом деле, она крайне поучительна: именно благодаря своей примитивности она представляет общий знаменатель всех других форм реакции, прежде всего той, которая выражается в огульном отказе от большевизма.