В Оренбурге я остановился только на один день. Мой приятель достал мне рекомендательное письмо в паровозостроительный завод в Ташкенте, и я поехал дальше.
После Оренбурга начинается бесконечная пустыня казакстанских степей. Они похожи на дно высушенного океана. У меня создалось впечатление, что я нахожусь в стране без жителей. На редких станциях видны крестьяне; у них блуждающий взгляд, на них лохмотья. Дети изнеможенные, в лохмотьях, протягивают руку за милостыней. Отдельные крестьянки продают кислое молоко или рис. Они похожи на людей, переживших страшный катаклизм. И это жуткое зрелище повторяется в каждой деревне, на каждой станции. Поезд идет с быстротой 30 километров в час.
На станции Казалинск, вблизи Аральского моря, входит юноша. Он, как все касаки, производит впечатление монгола. Лицо его сожжено солнцем. Разговорились. Сначала он был немного недоверчив и скуп на слова, но потом, мало по-малу, начал выкладывать свою душу. Он молодой инженер, строитель мостов и шоссе.
"Коллективизация была чем то страшным для Казакстана. Это была страна очень богатая скотом. Одно время крестьянин, который имел 100 баранов, считался у нас бедным. Теперь никто не имеет даже козы. Крестьяне были вынуждены убить весь свой скот, потому что, по понятиям советского чиновника, тот кто имеет двух коров и пять баранов -- кулак. А кулак -- это синоним бандита, он -- вне закона. Это значит: конфискация всего имущества, уничтожение семьи, высылка в Восточную Сибирь, часто физическая смерть.
"С 1930 по 1934 г. мы в большинстве наших деревень даже не видали хлеба. За кило черного хлеба платили от 30 до 40 рублей. Я не говорю уже об одежде, о хозяйственных предметах, о керосине, о дровах, об угле. Ни докторов, ни медикаментов. Тиф, малярия, туберкулез, сифилис уничтожили в течение последних шести лет 70 процентов населения. В 1928 г. Казакстан имел около 10 миллионов жителей, сейчас нас едва 3 миллиона. И если этим трем миллионам удалось остаться в живых, то только потому, что они ухитрились обойти закон. Я живу вблизи Аму-Дарьинских болот. Крестьяне здесь питались исключительно рисом, который они собирали в болоте. В начале пятилетки пришел приказ, запрещающий сеять рис и предписывающий сеять только хлопок. Если бы крестьяне выполнили этот приказ, они буквально умерли бы с голоду.
"А теперь как?" -- спросил я.
"Теперь дела идут немного лучше. Наблюдаются некоторые промышленные успехи, особенно в области добычи минералов и на железной металлургии. Угольные копи и нефтяные промыслы очень деятельны. Добывают довольно большое количество золота. Но все то, что производят наши рабочие, крестьяне, инженеры и агрономы увозится, а для нас остается очень мало. Вот, посмотрите хотя бы на меня. Круглый год я работаю в степях, на воздухе, под тропическим солнцем или при резком сибирском ветре, за 350 рублей, которые превращаются в 300. При таком окладе сейчас можно только голодать. Ни в одной стране мира инженер не получает такого ничтожного жалования.
"Но это скверно кончится. Национальная проблема никогда еще не стояла так остро, как сейчас. Между нами и Москвой нет никакой спайки. Мой отец, старый рабочий, часто мне говорит: "Сталинская Москва эксплоатирует и притесняет нас больше, чем царский Петроград".