Мой сын Сергей Седов (мои дети со дня рождения носят мою фамилию) арестован в Красноярске по обвинению в подготовке массового отравления рабочих. Массовое отравление рабочих? Что это значит? Ведь это неслыханное преступление, немыслимое, невозможное. Массовое отравление людей, которые трудятся рядом с Сергеем на том же заводе... Если совершаются такие преступления, то они требуют вмешательства не полиции, а медицинской экспертизы. Но мой сын не безумен. О такого рода преступлении он не мог даже и помыслить. Мой сын является жертвой системы ложных обвинений. Цель обвинения в отравлении в том, чтоб вызвать ненависть самых темных масс. Так при царизме черная сотня распространяла слухи, что революционные доктора и студенты пускают в народ холеру. Такие обвинения характеризуют всегда периоды мрачной реакции. Через посредство сына обвинители хотят еще раз ударить по отцу и... по матери. Но беззащитной и непосредственной жертвой остается Сережа.
Я хочу сказать несколько слов о его жизни. В отличие от старшего сына, Льва, и, отчасти из оппозиции к нему и вообще к старшим в семье, поглощенным политикой, Сережа никогда не занимался политическими вопросами. В школьные годы он даже не входил в комсомол. Он искал других путей для себя, увлекаясь литературой, музыкой, спортом, одерживал победы на футбольных состязаниях и гимнастических выступлениях на празднествах Пролеткульта. Наблюдая его, мы думали, что своей окружной дорогой, он все же в конце концов придет, может быть, к политике. Но Сережа остановился на математике, к которой у него, несомненно, было незаурядное дарование. Окончив среднюю школу, он поступил в высшее техническое учебное заведение в Москве. И совсем неожиданно для нас в 1930 году, на Принкипо, известил нас телеграммой об окончании его и сдаче государственных экзаменов; вместо полагающихся пяти лет, он окончил учение в три года, совсем еще юным. Интереса к практической работе инженера у него не было. Служба его тяготила. Он стремился к научной работе, интересовался преподавательской деятельностью. Через некоторое время ему предложили курс "проэктирования двигателей внутреннего сгорания" в Высшем Техническом Училище. Он оставил службу и писал мне по этому поводу в 1932 г.: "Честь, вообще говоря, большая, но мне для этого курса надо очень много работать. Кроме того, осенью я начинаю преподавать курс специальной термодинамики, для которой мне тоже надо очень много заниматься дома и еще слушать специальные лекции". Все его последующие письма, дошедшие до меня, показывают, что вся жизнь его была в труде, в науке, в преподавательской деятельности. Время от времени он жаловался на недостаток времени для подготовки к лекциям, боялся впасть в шаблон, стремился держаться на высоте, с полным сознанием ответственности перед молодой студенческой аудиторией. В начале 1934 года Сережа со сдержанной гордостью коротко сообщил о предстоящем выходе его книги. Позже он ее нам прислал. Это специальный труд, выпущенный одним из московских научных институтов. Книга встретила сочувственные отзывы наиболее выдающихся специалистов. Сережа сотрудничал также в специальных научных журналах. "Преподавательская работа меня очень увлекает", писал он, "больше, чем я думал". В апреле 1934 года он опять пишет: "Масса работы: ухожу из дому в 7 час. 30 мин. и возвращаюсь после 10 час. вечера. Жду с нетерпением каникул, чтоб отдохнуть и поработать: пополнить пробелы". Он жил в очень трудных материальных условиях, но никогда не жаловался, так как разделял в этом отношении участь всего непривилегированного населения. В первых числах декабря 1934 года он опять пишет о своей работе, о большой "преподавательской нагрузке" и особых трудностях в виду "разнообразия" преподаваемых предметов. И наряду с этим коротко мимоходом сообщает: "Начались какие то неприятности, пока еще в виде слухов, но чем это кончится -- не знаю".
В последнем письме от 12 декабря 1934 года Сережа еще раз писал о своих занятиях, и опять несколько тревожных слов: "Мое общее положение очень тяжело, тяжелее, чем можно было бы себе представить". У меня сжалось сердце, когда я прочла эти строки. С тех пор я не получила от Сережи ни одной строки. Он был, как мы узнали позже, вскоре арестован вместе с тысячами других, после убийства Кирова, просидел 8 (?) месяцев в московской тюрьме, затем был выслан в Красноярск, где ему, очевидно, дали впоследствии возможность поступить на завод. Теперь совершенно ясно, что эта милость была ему оказана с той единственной целью, чтоб иметь возможность навязать ему какое-либо преступление. Зачем? Почему? Только потому, что он сын своего отца. Других причин нет и не могло быть. За последние два года в СССР сняты все ограничения с молодежи буржуазного и дворянского происхождения. Члены советского правительства не раз говорили по этому поводу: "Сын не отвечает за отца". Если это правило применимо к сыну царского министра или жандарма, неужели же оно неприменимо к сыну Троцкого, к моему сыну, вина которого состоит только в его происхождении. Мой сын невиновен. Власти холодно подготовляют убийство ни в чем невиновного, стоящего вне политики работника науки, горячо преданного своему делу. Неужели этим делом не заинтересуются юристы, политики, рабочие вожди, писатели, наконец, все те, кто имеют доступ к советским властям? Неужели они не попытаются со всей серьезностью проверить основательность вопиющего обвинения? Они убедятся, что мой сын не только не собирался никого отравлять, но, что он был и остается честным советским работником который всем может открыто глядеть в глаза.
Наталия Седова-Троцкая.
Койоакан, 4 февраля 1937 г.